Московский апокалипсис - Николай Свечин

Батырь дёрнул вожжи, квартальный надзиратель едва успел отскочить.

— Если вы присоединитесь к партизанам, то и вам зачтётся, — торопливо проговорил он. — Обещаю именем Ростопчина — имею такие полномочия.

— Мне некогда!

— Идёт война, Пётр Серафимович, — сказал вдруг взволнованным голосом Пожарский. — Отбросьте личные обиды. Французы в Москве! Слыханное ли дело? Беритесь, как другие, за оружие и…

— В компании с Лешаком?

— Ну и что? Около святых черти водятся. С нами ли, без нас, но воюйте, не отстраняйтесь! Отечество в опасности! Вы же порядочный человек!

— Но ваш суд решил иначе. И Яковлев, фабрикующий улики, носит один с вами мундир!

— Я всё знаю, — тихо произнёс надзиратель. — И про улики, и про неправый суд. Вы обижены, и у вас есть на то причины. Но в такое время… Стыдно, Пётр Серафимович, теперь упиваться личною обидою. Убейте хоть одного француза. И тогда я первый сделаю, что смогу, чтобы вам вернули права состояния.

— А где вы были, когда меня оболгали? — выкрикнул в сердцах Ахлестышев. — Саша, поехали!

Телега рванула. Не выдержав, каторжник оглянулся. Пожарский стоял и смотрел ему в след. Лешак из-за его спины показал кулак, потом подошёл к ближайшему дому, разбил стекло и кинул в окно свою загадочную чурку. Внутри сразу вспыхнуло, языки пламени вырвались наружу. Поджигатели довольно загоготали и двинулись дальше.

Только через час беглецы добрались до цели. Небольшая слободка у слияния Неглинной с Трубной площадью была застроена однообразными деревянными домиками. Вокруг раскинулись поросшие кустарниками пустыри. Место пользовалось среди обывателей недоброй славой. Прохожего человека могли раздеть здесь даже днём, а ночью люди просто исчезали. Молва утверждала, что здешние жители спускали тела своих жертв в «трубу» — подземный коллектор реки Неглинной. Столицей уголовной слободы являлась пивная «Волчья долина» — зловещий притон убийц и грабителей. Полиция обходила пивную стороной.

Саша остановился у входа в заведение, бросил поводья и сказал бодрым голосом:

— Вот я и дома! Заходите со мной, гости дорогие, и ничего не пугайтеся!

На шум вышли два оборванца: седой, в возрасте, бородач, и пятнадцатилетний подросток. Всмотрелись в темноту.

— Кого ещё Луканька[22] принёс? Назовись-ка!

— Тетей, Яшка! Бесы крапчатые, своих не узнаёте?

— Батюшки! — взмахнул руками старик. — То ж Саша-Батырь! Во дела теперя начнутся…

А подросток кинулся к лошади.

— Скамейку[23] накорми, напои и поставь в тепло, — приказал ему налётчик. — Мешок там со скуржой — отдай Мортире на сохранение. А четверть с вином в дом снеси!

Шумной компанией они ввалились внутрь. Большая комната с тремя десятками столов слабо освещалась масляными лампами. За стойкой одиноко скучал кабатчик.

— Серёга, а где все? Чё так пусто?

— Пошли на собак сено косить, — ухмыльнулся тот.

— Дык, Саша, все на тырке[24], — пояснил старик. — Такой день рази можно терять? Он же год кормит! До утра не появятся. А ты, стало быть, утёк? Баяли, весь бутырский гарнизон по этапу отправили.

— Как видишь, не весь. Мы с Петром Серафимычем решили остаться. Ну, дай нам, что ли, пожрать. Эх! Дома не сидится, а в гости не зовут! Людей устрою и тоже в Москву сбегаю.

Вскоре беглецы уже вовсю уплетали тельное. Седобородый Тетей (при свете лампы на лице у него обнаружились клейма «в-о-р») разлил травник. Саша держал перед гостями речь.

— Значитца, так. Ты, Петя, и вы две. Рассказываю, что есть наша слобода. Чтобы понимали, в каком вы здеся полнейшем порядке… Сейчас на Москве три важнейшие шайки. Одна в Грузинах. Ребята там тёплые, числом до сотни. Кистенём метут — будь здоров, не кашляй! Но в чужие улицы не суются, проще говоря — домоседы. У нас с ними лад. Вторая знатная шайка — поблизости, на Драчёвке. Те нам вообче как братаны — вместе, бывает, на делопроизводство ходим. Случись что, мы их выручим, а они нас. Ну, и третья, самые на Москве опасные — это мы, вардалаки. Такое у нас прозвище. Или иногда называют: звери Волчьей долины. Где бы в городе вы не находились, а прижмут вас фартовые, скажите: мы при вардалаках. И тогда вас никто не обидит.

— Даже Лешак? — поинтересовался Ахлестышев.

— Кабы свинье рога, всех бы со свету сжила, — усмехнулся Батырь. — Что Лешак? Он, конечно, «иван», и по этому праву всё-таки фигура… Но не московский, а пришлый. Спрыть вардалаков не потянет. У нас поведенция простая: кому не мило, тому в рыло! Если станет лезть — пожалуйся мне, я ему бороду на жо… простите, княгиня! кой на что натяну.

При этих словах Батырь отпил травника и закусил малосольным огурцом. Оглянулся на тёмное окно, спросил:

— Сколько сейчас, кто знает?

— Ах, Ольга, получи обратно свои часы, — спохватился Пётр. — Сейчас… половина первого до полудни.

— Надо поспешать. Оставляю вас на Тетея. Он мой старинный товарищ и комендант слободки. Ляжьте в дальних комнатах и ничего не опасайтесь. Отдохните — устали, чай… Утром я вернусь и решим, как дальше жить.

У Ахлестышева и впрямь уже слипались веки. День, начавшийся в камере Бутырки и закончившийся в воровском притоне, оказался перегружен событиями. Ольга с камеристкой тоже утомились. Все безропотно ушли спать. Заботливый Тетей показал гостям, где отхожее, и выдал Евникии таз и кувшин с горячей водой. Женщины быстро уснули. Петру же пришлось ещё вернуться в горницу, когда он услышал оттуда знакомый голос. Это пришла Мортира Макаровна. Гулящая расспрашивала Тетея так громко, что подняла бы и покойника… Ахлестышев счёл себя обязанным выйти и поздороваться.

Толстая, румяная, красивая и весёлая — вот главные характеристики Мортиры. Бойкая девушка, она у всех окружающих сразу создавала приподнятое настроение. Пётр заметил это ещё в тюрьме, где гулящей улыбались самые суровые надзиратели. При том подруга Батыря была очень набожна.

Увидав гостя, Мортира Макаровна расцеловала его в обе щёки и тут же пристроила к делу.

— Пётр Серафимович, разберите, пожалуйста, моё затруднение! Пришли ко мне нынче трое хранцузов. Ничего так ребята, ласковые. Не обидели.

— Тебя, мне кажется, мужчины никогда не обижают.

— Ваша правда, мы от вашего брата больше хорошего видим, нежели плохого… Но вот чем они расплатилися. Поясните дурёхе безграмотной, что это будет на наши рубли?

И она протянула каторжному горсть серебра разного калибра. Тот подошёл к лампе и принялся разбирать монеты.

— Так… Прусские зильбергроши… пьемонтский скудо… и австрийский двойной талер. По курсу берлинской биржи… примерно два рубля семьдесят копеек на серебро.