Взвод, приготовиться к атаке!.. Лейтенанты Великой Отечественной. 1941-1945 - Сергей Михеенков

Почему он увязался за мной во время атаки? Боялся, что меня ранят? Или испугался и не знал, что ему надо делать во время боя, что его основная обязанность спасать раненых. Чудак-человек. Потом я ему несколько раз высказывал, что он тридцать раз мог избежать плена. Потащил бы в тыл раненого, а назад… Кто бы его послал под сплошную стену огня? Отсиделся бы там, в своей траншее, пока бы все не утихло.

– Однажды под Кировом (это теперь районный центр в Калужской области) чуть не попал в плен. Тогда, в сорок втором, это была Смоленская или даже Орловская область. Намечалась операция по взятию «языка». Готовили разведку боем силами роты. Ворваться в их траншею и прихватить живого немца. Пришел комбат и начал нас распекать, что трое суток не можем взять «языка». К тому времени вышел приказ, чтобы не посылать в разведку тех из бойцов и сержантов, чьи семьи находились на оккупированной территории. Боялись – уйдут домой. А у нас в роте почти все – смоленские да витебские. Несколько раз наши разведгруппы пытались перейти линию фронта, но всякий раз эти попытки заканчивались стрельбой на нейтральной полосе и новыми потерями. Пойдут десять–двенадцать, а вернутся шестеро-пятеро и двоих еще раненых в плащ-палатках тащат. Мы и пошли. За «языком». Четверо лейтенантов: Савченко, Кушнеров, Клепсков и я. Я к тому времени уже старшим лейтенантом был.

Пошли лесом.

Стоял июль 1942 года. Не думали мы тогда, что нам в тех местах еще год стоять придется. Только в августе 1943 года мы вперед пошли, к Рославлю.

Идем. Вдруг, слышим, разговор где-то совсем рядом. Немецкий. Немцы разговаривают. Смотрим, а там у них линия окопов. Передний край. А нам саперы сказали, что у них тут разрыв, окопов нет. Значит, успели выкопать. Еще бы чуть-чуть – и мы попали бы им в руки. Сами пришли. Тут у меня, правду скажу, сердце екнуло, задрожало. Мы залегли, полежали и – ползком, не поднимая голов, назад. Ох, как мы ползли! Быстро, как ящерицы. Метров сто почти без остановки. Откуда только сила бралась.

Встали потом в лощине, когда отползли на безопасное расстояние. Ноги трясутся. Страх у всех в глазах. Страх нас и спас. Потом, когда отдышались, начали друг над другом смеяться, выяснять, кто быстрее полз.

Глава 3

1943

– Окружение – это, брат ты мой, особая война. В сорок третьем я попал последний раз в окружение. Потом уже шли свободней, только вперед. И их в котлы прихватывали. А в сорок третьем еще и они нас трепали. Мы думали, что удержимся на своих позициях, а соседи, как всегда, подойдут, выручат. Но немец всерьез за нас взялся. Соседей от нас отрезал, замкнул кольцо плотно и через несколько дней нас в том кольце все же начал дожимать.

Мы пока держались. Заняли круговую оборону. Но уже понятно было, что долго так, одни, не продержимся.

Они уже поняли, что их сторона берет, что нам некуда деться, что мы голодаем уже несколько суток и боеприпасы на исходе. Начали наглеть. Прорвались, помню, атакуют, бегут прямо на нас. Вот уже на нашу минометную батарею ворвались. Пехоту, охранение наше, смяли. Я пистолет выхватил, одного повалил прямо на бруствере своего окопа.

Как я убежал оттуда, не помню. Миномет мы оставили. Прицел только оказался у меня в руках. Не помню, как снимал его, но вот унес и нигде не бросил. Снимал, видать, машинально. Огонь был такой мощный, что кругом за несколько минут были буквально выкошены кусты и небольшие деревца. Лесок наш немцы постригли, как английский газон. Кто сразу встал, побежал – того сразу наповал.

Я переждал стрельбу. Когда чуть поутихло, побежал. Вижу, впереди артиллерийская позиция. Наша пушка стреляет прямой наводкой. Снаряды летят навстречу мне, стороной. Так и жгут трассы. Куда ж она лупит, думаю? Оглянулся: по танкам. Немцы танки пустили. Серьезная атака. Бегу, а немецкие трассирующие пули обгоняют меня. Бегу и думаю: вот какая-нибудь сейчас и меня смахнет. Но добежал. Спрыгнул в окоп к артиллеристам. Но те меня в свою компанию не приняли.

– Драпай, – говорят, – дальше. Тут ты нам только мешаешь.

Тут откуда ни возьмись – наши танки. Оказывается, наши прорвались. Нам на выручку. Помню, вышла наша «тридцатьчетверка». Остановилась. Стволом повела. Шлеп! – и немецкий танк сразу загорелся. Налетели немецкие самолеты. Шустрые такие, пикирующие бомбардировщики. Они бомбили очень прицельно. Бомба упала возле нашего танка – и башня с него долой. Уцелели ли танкисты, не знаю. Но танк не загорелся.

Тут нас в лесочке том, за артиллерийской позицией, порядочно народу набралось. И минометчики, и из автобата ребята, и из обозов. Мы немного образумились. Стали своих искать. Пришел откуда-то лейтенант с пятью бойцами, стал поднимать нас в контратаку. Сказал:

– Все, кто может держать в руках оружие, в цепь. Идем на прорыв. Раненых не бросать.

Раненых поставили во вторую цепь. Пошли. Так я, минометчик, и попал в пехоту. А ничего, отбились. И к своим вышли вскоре. Раненых вынесли. Прорвались. Я так и шел: в одной руке ТТ, а в другой – прицел от миномета.

Эти записи в мои руки попали случайно. После выхода предыдущих моих книг «В донесениях не сообщалось» и «Армия, которую предали» в Вязьме, в центральной районной библиотеке, состоялась встреча с читателями. После этой встречи ко мне подошла пожилая женщина и сказала, что у нее хранится записная книжка. Принадлежала она лейтенанту Овсянникову, боевому товарищу ее отца. Она решила передать ее мне: «Вы сможете правильнее распорядиться этими записями». Передала конверт. В Тарусе я открыл его и нашел небольшого формата общую тетрадь в клеенчатых обложках и на металлических скрепках. 36 листов в клеточку.

На обратной стороне обложки синими чернилами большими печатными буквами: «ДНЕВНИК». Чуть ниже: «1943 год». И внизу, помельче: «Л-т Овсянников О.И.».

Не раз перечитывая страницы дневника лейтенанта Овсянникова, я каждый раз думал о том, что ведь это сюжет для отдельной книги, для романа. Но время романа, видимо, еще не пришло. Дневник решил опубликовать в оригинале, без сокращений.

Лейтенант Овсянников обладал несомненным литературным даром. Быть может, не оборви его жизнь пуля, мы сейчас читали бы его книги. Но в декабре 1943 года под Витебском его жизнь оборвалась, и остался только дневник, личные записи, которые в войсках было запрещено вести, но лейтенант Овсянников вел. И донес до нас тепло и трепет своей души, свои мысли и мечты, а также жестокую правду войны.

17.03.43

г. Горький

Вот я и добился своего. На этот раз на медкомиссии врачи не посмотрели на мое плоскостопие и признали меня годным. Вместе с Петей Степичевым мы в одной команде. Живем в холодной казарме. Вечером подметали плац, на котором проводятся все построения и переклички. Впервые я услышал, как звучит моя фамилия среди фамилий других бойцов. Старший лейтенант выкрикнул перед строем: «Овсянников!» – и сердце мое сжалось. Как будто не меня, а кого-то другого окликнул наш командир роты, и другой, более достойный, должен был отозваться из строя.