Прощайте, любимые - Николай Горулев

Устин Адамович не бросился к женщине, не стал ее успокаивать, Он стоял рядом и ждал, Видно было, что это не первое ее появление, что Устин Адамович привык уже к этим слезам и не очень беспокоился.

Женщина наконец отняла от глаз платок и удивилась, словно увидела ребят впервые.

— Ой, да у вас гости!

— Нет, — сказал Устин Адамович. — Это мои студенты.

— Вы простите, что я вам надоедаю! — воскликнула женщина. — Но честное слово, мне не с кем посоветоваться. А в институте вы авторитет, вас все уважают...

Устин Адамович усмехнулся, подошел к окну, открыл.

— Мы тут здорово надымили, правда?

— Я привыкла... — немного успокоившись, сказала женщина. — Знаете, сразу чувствуется, что в квартире есть мужчина... — И вдруг воскликнула дрожащим голосом:— Миленький Устин Адамович, он ведь все-таки уходит!

— А чем я могу помочь? — равнодушно спросил Устин Адамович.

— А по профсоюзной линии, а по административной или даже на ученый совет вытянуть? — возмутилась женщина. — В конце концов, он педагог, воспитатель, а как он будет воспитывать студентов, если сам разложился окончательно?

— Дорогая Людмила Петровна, — сказал Устин Адамович, сел напротив женщины на стул и коснулся ее руки. — Вы просто попали не по адресу. Я разделяю ваше возмущение и считаю, что Милявский поступает легкомысленно, но вы сходите к директору, в партком, куда угодно. Это ваше право, вы жена, вы, наконец, мать своих детей...

Людмила Петровна встала, спрятала платочек в рукав блузки:

— Вы меня гоните?

— Ну что вы, — смутился Устин Адамович. — Просто мне думается, что вы потеряли много времени напрасно, рассказывая мне, как издевается над вами муж. Рассказывали в то время, когда надо было действовать.

— Вы не обижайтесь... — как-то просто и душевно сказала Людмила Петровна, и Сергей почувствовал симпатию к этой женщине. — Я вам одному верю, потому что... Ну, потому что вы Какой-то чистый, умеете слушать... А теперь ведь не все умеют выслушать. Всем некогда, некогда, как будто эти минуты решают судьбу земли.

— Я вас не гоню... — повторил Устин Адамович, — но, по-моему, теперь пришла пора бороться за семью, за мужа. Об этом вашем Милявском сейчас весь институт говорит. Вон ребята давно знают то, о чем вы сегодня сообщили.

— Правда? — широко раскрыв слегка подкрашенные глаза, спросила Людмила Петровна,

— Правда, — ответил Сергей.

— Тогда я пойду, извините, что ворвалась, что помешала вашей работе.

— Ну, что вы, — успокоил ее Устин Адамович. — Мы не работаем. Тоже моральными проблемами занимались.

— Еще раз извините... — сказала Людмила Петровна и направилась к выходу.

— Нас тоже извините, Устин Адамович, — сказал Сергей, — пора уходить.

Ребята попрощались и вышли.

Людмила Петровна стояла на крыльце в задумчивости. Видя, что Сергей машинально задержался возле нее, то ли желая что-то сказать ей, то ли спросить ее о чем-то, Федор махнул рукой и удалился.

— Вы не проводите меня? — спросила Людмила Петровна Сергея.

— Куда? — осведомился Сергей.

— Домой, конечно, не могу же я в таком виде идти в институт, чтобы всякие там ваши девчонки подумали обо мне черт знает что.

— Пока что вы о них плохо подумали... — усмехнулся Сергей.

— А что бы вы сделали на моем месте? — удивилась Людмила Петровна. — Приставать к мужчине, зная, что у него жена и двое детей... Просто невероятно.

— Я знаю эту девушку, — признался Сергей, — и не верю, что она приставала.

— Что же вы молчали до сих пор? — оживилась Людмила Петровна. — Расскажите хотя бы, что это за особа?...

— Во-первых, она не особа, а нормальная девушка. Единственный ее недостаток — внешность.

— Она некрасива? — Нет, совсем наоборот, — серьезно сказал Сергей, — И это, по-моему, ей очень мешает в жизни.

— Что вы такое говорите! — воскликнула Людмила Петровна. — Женщине хорошая внешность никогда не была помехой.

— Она слишком хороша, — повторил Сергей, — и поэтому избалована вниманием.

— Вот как... — зло сказала Людмила Петровна. — В таком случае, я ей испорчу эту внешность.

— Вы этого не сделаете,

— Почему?

— Думаю, что это не в вашем характере.

Людмила Петровна расхохоталась нервным всхлипывающим смехом. Сергею стало неприятно, и он решил, что Людмила Петровна может обойтись без провожатого. Он остановился.

— Я лучше уйду, — сказал он. — Извините.

— Нет, — взяла его за рукав Людмила Петровна. — Так легко вы от меня не отделаетесь. — Она снова перешла на тот душевный тон разговора, который так подкупил Сергея в квартире Устина Адамовича. — Поймите, я сейчас в таком состоянии, что готова на любую гадость... Не покидайте меня, прошу вас. Мне показалось, что вы об этой девушке самого неплохого мнения. Не так ли?

— Я люблю ее, — неожиданно признался Сергей, и Людмила Петровна даже остановилась. Потом взяла Сергея под руку, и они не спеша пошли дальше.

— Постойте, постойте, — оживилась Людмила Петровна. — Это уже совсем интересно. Вы, значит, любите эту девушку?

Допрос был не очень приятен Сергею, но он ответил:

— Да.

— А она вас?

— Нет.

— Вы с ней хоть однажды встречались?

— Да.

— Ну и что же?

— Ничего.

Людмила Петровна, ведя этот допрос, преобразилась. Глаза ее загорелись, на щеках заиграл румянец, и от тусклого плаксивого тона ничего не осталось. Она была захвачена азартом исследования, поиска, азартом человека, перед которым вдруг засветил огонек надежды.

— Это не разговор — да, нет. Идемте вот сюда, в скверик, сядем на эту вот свободную скамью. Значит, она ничего не знает о ваших к ней чувствах?

— Знает, Людмила Петровна... Разрешите закурить?

— Курите себе. Господи, да что же это такое? Тебе признается в любви молодой человек, интересный, перспективный, а ты воротишь нос и останавливаешь свой выбор... Слушайте, как вас зовут?

— Сергей.

— Так она вас не любит, Сергей?

Сергей потерял уже всякий интерес к этому разговору. Если вначале он думал, что эта неожиданная встреча с женой Милявского принесет ему что-то новое, какие-то важные детали, что-то такое, что могло бы изменить отношения Милявского и Веры, то сейчас он убеждался, что Людмила Петровна сама толком ничего не знает и от этой растерянности начинает строить призрачные планы.

— А что, если вы скажете ей правду — Милявский больной человек — то у него подагра, то гипертония, то печень... Зачем ей идти в няньки к нему? Ведь он только перед молодежью петушится, хочет показать, что и он еще не обломок, а на самом деле...

Сергей встал, бросил в урну окурок.

— Знаете что, Людмила Петровна, разбирайтесь вы с ними сами. А я пойду...

— Куда же вы?

— У меня хватает своих забот. До свидания.

Глава седьмая

ВИКТОР

Иван с Эдиком зашли в свое купе, заняли места у окна и долго смотрели на пробегающие мимо леса и перелески, поля и деревни, озера, реки и ручейки. Каждый думал о своем, находясь под впечатлением проводов на могилевском перроне.

— Слушай, — вдруг сказал Иван Эдику, — я проголодался, а ты?

— Я не очень. — Глупая привычка. Как только сажусь в поезд, хочется есть. Давай за компанию.

Иван открыл чемоданчик, достал завернутый в чистую холщовую тряпочку кусок сала, хлеб, вареные яйца. Все это он любовно раскладывал на столике, и Эдик вдруг почувствовал, что с удовольствием разделит компанию.

— Давай, как некогда на пасху, — сказал Иван. Он протянул одно яйцо Эдику. — Держи, посмотрим, чье крепче.

Эдик улыбнулся этой детской выходке Ивана, протянул в кулаке яйцо. Иван ударил.

— Опять мое слабее. И вот так всегда, всю жизнь. Ну, да ладно, не жалко, бери.

Они молча ели, как будто сговорившись не вспоминать встречу с Устином Адамовичем. Потом пришел проводник и предложил чаю. И хотя Эдик почти никогда дома чаю не пил, он не отказался от стаканчика.

Вечерело. Окно вагона потемнело, и в нем отразились и Эдик, и Иван, и лампочка, вспыхнувшая под потолком,

Взяли постели. Легли. И долго молчали, хотя каждый догадывался о том, что думает другой, но никому не хотелось начинать разговор первому. Ворочались с боку на бок. Вслушивались в размеренный стук вагонных колес, но уснуть не могли.

— Не спишь? — наконец заговорил Иван.

Эдик помолчал, раздумывая, откликаться или нет. Потом вздохнул: — Не сплю.

— Дурацкая привычка, — опять пожаловался Иван. — Сажусь в поезд, не могу заснуть.

— А я наоборот, — сказал Эдик. — Привык с отцом в поездках. Чуть только на паровоз — спишь себе, как дома.

— Слушай, Эдик, — заговорил наконец о самом главном Иван. — А когда ты узнал, что можешь сочинять стихи? Это что, от рождения?

— С детства я слышал стихи от отца, Понимаешь, он очень любил говорить в рифму, а Я, как пошел в школу, даже подшучивал над этими стишками.

— Значит, ты не любил их, так? — допытывался Иван,