Искусство стареть (сборник) - Игорь Губерман

От рыхлости в период увядания из разума сочатся назидания

Душа металась, клокотала,бурлила, рвалась и кипела,потом отчаялась, усталаи что-то тихое запела.

Подумал я сегодня на закате:ведь мы, храня достоинство и честь,за многое ещё при жизни платим,что Страшный Суд не может не учесть.

Стариков недовольное племяговорит и в жару, и при стуже,что по качеству позжее время —несравненно, чем раньшее, хуже.

В болезни есть одно из проявлений,достойное ухмылки аналитика:печаль моих интимных отправлениймне много интересней, чем политика.

В размышлениях я не тону,ибо главное вижу пронзительно:жизнь прекрасна уже потому,что врагиня её – омерзительна.

Состарившись, мы видимся всё реже,а свидевшись, безоблачно судачим,как были хороши и были свежите розы у Тургенева на даче.

А славно, зная наперёд,что ждут людей гробыи твой вот-вот уже черёд,под водку есть грибы.

Дом, жена, достаток, дети,а печаль – от малости:в голове гуляет ветер,не пристойный старости.

Всякой боли ненужные мукине имеют себе оправданий,терпят боли пускай только суки,что брехали о пользе страданий.

Нет, я уже не стану алкоголиком,и я уже не стану наркоманом,как римским я уже не буду стоикоми лондонским не сделаюсь туманом.

Обманчиво понурое старение:хотя уже снаружи тело скрючено,внутри творится прежнее горение,на пламя только нет уже горючего.

Моё укромное жилищемне словно царские хоромы,сдаётся мне, что только нищимнужны дома-аэродромы.

Конечно, я уже не молодой,но возраст – не помеха, если страсть...Вот разве что ужасно стал худой —в меня теперь Амуру не попасть.

За то, что было дней в избытке,благодарю судьбу, природуи алкогольные напитки,таившие живую воду.

Не стоит нам сегодня удивляться,что клонит плиты мрамора, как ветки:на кладбищах надгробия кренятся,когда в гробах ворочаются предки.

Душа смакует облегчениебез даже капли скуки пресной,что круто высохло влечениек херне, доселе интересной.

Дохрустывая жизнь, как кочерыжку,я вынужденно думаю о ней:когда ещё бежал по ней вприпрыжку,она была значительно сочней.

Мой путь поплоше и попроще,чем у героев и философов:пасу свои живые мощи,их ублажая массой способов.

На старость очень глупо быть в обиде,беречься надо, только и всего;я в зеркале на днях такое видел,что больше не смотрюсь уже в него.

Ум быстро шлёт, когда невмочь,нам утешенья скоротечные:болит живот почти всю ночь —я рад, что боли не сердечные.

У правды нынче выходной:полез я в память, из подвалатаща всё то, чего со мнойпо жизни вовсе не бывало.

В организме поближе ко дну —разных гадостей дремлет немало,начинаешь лечить хоть одну —просыпается всё, что дремало.

Если вдруг пошла потеха,плавя лёд и ржавя сталь,возраст людям – не помеха,а досадная деталь.

Нам ещё охота свиристеть,бравыми прикинувшись парнями:крона продолжает шелестетьнад уже увядшими корнями.

Моё живое существоуйдёт из жизни утолённойи обратится в веществоприроды неодушевлённой.

Меня постигло озарение,зачем лежу я так помногу:лень – это чистое смирение,и этим я любезен Богу.

Мне думать о былом сегодня нравится,пускай былое в памяти продлится,мы были все красавцы и красавицы —наивность озаряла наши лица.

С ума сошли бы наши предкии закричали: «Боже, Боже!» —пересчитав мои таблетки,которым я не верю тоже.

Творить посильную гулянкунам по любому надо случаю,покуда каждому – подлянкусудьба готовит неминучую.

Когда бы нас оповещалипро жизни скорое лишение,то мы бы только учащалисвоё пустое мельтешение.

Смотря в былое взором мысленным,я часто радуюсь тайком,каким я был широколиственными полным соков мудаком.

У смерти очень длинная рука,и часто нас костлявая паскудасвободно достаёт издалека,внезапно и как будто ниоткуда.

Пусты фантомы ожиданий,они безжалостно подводят,а я мечтал: следы страданиймои черты облагородят.

Годы утекли, как облака,возраст мой угрюм и осторожен,старость – вроде знамени полка:тяжко воздымать, но честь дороже.

Хотя ещё не стал я пнём застылым,но силами – уже из неимущих:на лестнице немедля жмусь к перилами нервничаю, глядя на бегущих.

На пире жизни гость давнишний,без куража на нём гуляю,и не скажу, что я здесь лишний,но пир уже не оживляю.

В окно уставя взгляд незрячийи сигарету отложив,я думал: жизненной удачей —кому обязан я, что жив?

Хотя года наш разум сузили,сохранна часть клавиатуры,а также целы все иллюзиии слёзы льют, седые дуры.

Услыша всхлипы и стенания,я часто думаю сурово,что стоны эти – от незнаниятого, как может быть херово.

Хоть и есть над каждым крыша,все они весьма непрочные,и Творец смеётся, слышанаши планы долгосрочные.

А кто угрюмый и печальный,ходячей выглядит могилой —он жизни смысл изначальныйне уловил душой унылой.

Ко всем я проявляю уважение,но я не безразличный старикан,и теплится во мне расположениек умеющим держать в руке стакан.

Душе моей желаю отпущениягрехов былого тела злополучного,и дай Господь ей после очищенияопять попасть в кого-нибудь нескучного.

Мне к лицу благополучиеи покоя покрывало,раньше мысли часто мучили,но прошло, как не бывало.

Я стакан тащу к устампо причинам очень веским:я ведь буду скоро там,где и нечего, и не с кем.

Мне с девками уже не интересно,от секса плоть моя освободилась;ища себе незанятое место,в паху теперь духовность угнездилась.

Я сделал так: расправил кудри,подмёл остатки отвращения,рубцы и шрамы чуть запудрил —душа готова для общения.

Я подумал сегодня средь полночи,что напрасно тревожимся мы,и не стоит обилие сволочипринимать за нашествие тьмы.

Стоять погода будет жаркая —в такую даже не напиться,когда, ногами вяло шаркая,друзья придут со мной проститься.И будет зной струиться жёлтый,немного пахнущий бензином,и будут течь людские толпыпо лавкам и по магазинам.

Прав разум, когда ищет и стремится,и праведна душа, когда томится;поскольку у души предназначение —томление, предчувствие, свечение.

Гляжу вперёд в самообмане,в надежде славы и добра,но в историческом туманепока не видно ни хера.

Моё по долгой жизни обретение —встречал его у старых заключённых, —что выучился жить я, как растение:рад солнышку, и мыслей нету чёрных.

Склероз, недавний друг мой близкий,велик и грозен, как Аллах,я сам себе пишу записки,напоминая о делах.

Ещё мы не в полной отключке,и нам опасения лестны,чтоб как бы на свадьбе у внучкине трахнуть подругу невесты.

Куражимся, бодрясь и не скисая,обильно пузыримся всяким понтом,и тихо приближается косая,умело притворяясь горизонтом.

То, что мы теряем без возврата —всё пустяк и мелочь, милый друг,подлинная личная утрата —это помираешь если вдруг.

Внезапно как-то стал я стар,сижу, как баржа на мели,а жизни дерзостный нектарсосут подросшие шмели.

Хочу, чтоб мы слегка спесивоседой кивали головой:когда стареют некрасиво,то стыдно мне за возраст мой.

С иллюзиями бережен доныне я,любовно их лелея и храня,иллюзии целебны от уныния,а скепсиса боятся, как огня.

Душе, когда с возрастом тело убого,теплей от забот бытовых,а мёртвых приятелей больше намного,чем полу– и четверть живых.

На склоне лет ужасно тянетк душеспасительным мыслишкам —надеюсь я, что Бог не станетко мне приёбываться слишком.

Судьба, фортуна, рок и фатумсо мною бережны, как няни,когда, укрывшийся халатом,я почиваю на диване.

Чем печень разрушать, кипя и злобствуяна мерзости вселенских прегрешений,разумней выпить рюмку, философствуяо благости житейских искушений.

Поварясь в человеческой гуще,я до грустной идеи добрёл:нынче каждый на свете живущий —сам себе Прометей и орёл.

Подводит память жизни длинность,былое скрыв за пеленой...Когда утратил я невинность?И это было ли со мной?

Пускай старик нескладно врёт,я не скажу ему ни слова,уже никто не отберёту нас роскошного былого.

Я запретил себе спешить,я не бегу трусцой противной,хочу я медленно прожитьостаток жизни этой дивной.

Всё то, что вянет, киснет, чахнет,внутри где плесень, мох и тина —в конце концов неважно пахнет,и это очень ощутимо.

На что я жизнь мою истратил?Уже на тихом берегу,в пижаме, тапках и халате,понять я это не могу.

В любой подкравшейся болезниесть чувство (словно в день ареста)прикосновения к той бездне,которая всегда отверста.

Большие жизненные льготыумелой старостью добыты:мои вчерашние заботысегодня мной уже забыты.

Боюсь я, будет очень тяжкомне жить в кошмаре предстоящем:во мне унылый старикашкасвирепо борется с гулящим.

Конечно, сокрыта большая кручинав том факте, что нас ожидает кончина,однако прекрасно и очень гуманно,что точное время до срока туманно.

Всё, что сбылось и состоялось,а не сошло на нет обманчиво,совсем иным в мечтах казалосьи было более заманчиво.

По жизни главный мой трофей —богам служенье скромное;Венера, Бахус и Морфей —спасибо вам огромное!

Где же тот подвижный горлопан?Тих и семенит едва-едва.Стал я грациозен, как тюльпан,и висит на стебле голова.

Приходит возраст замечательный,нас постепенно усыпляющий:мужчина я ещё старательный,но очень мало впечатляющий.

В эпоху дикую, трагичную,в года повального разбояприятно встретить смерть обычную —от долгих лет и перепоя.

Когда-то мысли вились густо,но тихо кончилось кино,и в голове не просто пусто,а глухо, мутно и темно.

Хотя врачи с их чудесамивполне достойны уважения,во мне болезни чахнут самиот моего пренебрежения.

Было в долгой жизни много дней,разного приятства не лишённых,думать нам, однако же, милейо грехах, ещё не совершённых.

Нет печали, надрыва и фальшив лёгких утренних мыслях о том,как заметно мы хуже, чем раньше,хоть и лучше, чем будем потом.

Теперь душа моя чиста,ей чужд азарт любого вида,и суп из бычьего хвостамне интересней, чем коррида.

Не ликуйте, закатные люди,если утром вы с мыслями встанете:наши смутные мысли о блудене из тела текут, а из памяти.

Рад я, что за прожитые годыв чаше, мной уже опустошённой,было недозволенной свободыбольше, чем убогой разрешённой.

Живу я, почти не скучая,жую повседневную жвачку,а даму с собачкой встречая,охотней смотрю на собачку.

Услыша стариковское брюзжание,я думаю с печалью всякий раз:оставив только хрип и дребезжание —куда уходит музыка от нас?

Со старыми приятелями сидя,поймал себя вчера на ощущении,что славно бы – остаться в том же видепри следующем перевоплощении.

Я в разных видах пил нектарсуществования на свете;когда я стал угрюм и стар,меня питают соки эти.

Дух упрямства, дух сопротивления —в старости полезны для упорства:старость – это время одолениявязкого душевного покорства.

Покой наш даже гений не нарушитвысокой и зазывной мельтешнёй,поскольку наши старческие душиуже не воспаляются хуйнёй.

Шумливы старики на пьяной тризне:по Божьему капризу или прихоти,но радость от гуляния по жизнизаметно обостряется на выходе.

Хочу, поскольку жить намерен,сейчас уже предать огласке,что даже крайне дряхлый меринещё достоин женской ласки.

Я с юности грехами был погублен,и Богу мерзок – долгие года,а те, кто небесами стал возлюблен,давно уже отправились туда.

За время проживаемого днямой дух живой настолько устаёт,что кажется, житейского огняво мне уже слегка недостаёт.

Интересно стареют мужчины,когда их суета укачала:наша лысина, брюхо, морщины —на душе возникают сначала.

Мне кажется, что я умру не весь,окончив затянувшийся мой путь:душе так интересно было здесь,что вселится она в кого-нибудь.

И понял я: пока мы живы,что в наше время удивительно,являть душевные порывы —необходимо и целительно.

День у пожилых течёт не мрачно;в жилах ни азарта нет, ни ярости;если что сложилось неудачно —сразу забывается по старости.

Скоро мы, как дым от сигареты,тихо утечём в иные дали,в воздухе останутся ответы,что вопросов наших ожидали.

Живя во лжи, предательстве и хамстве,не мысля бытия себе иного,приятно тихо думать о пространстве,где нету даже времени земного.

Попал по возрасту я в нишупустых ненужных стариков,хотя и вижу я, и слышуострее многих сопляков.

Блаженство распустилось, как цветок,я виски непоспешно пью с приятелем,а мир хотя немыслимо жесток,однако ровно столь же обаятелен.

Мы видим по-иному суть и связь,устав и запредельно измочалясь,кудрявые не знают, веселясь,того, что знают лысые, печалясь.

Заметно и поверхностному взгляду,что ценность человека измеримаего сопротивлением распаду,который происходит в нас незримо.

Когда забуду всё на свете,всех перестану узнавать,пускай заботливые детиприносят рюмку мне в кровать.

Порою мы в суждениях жестоки,но это возрастное, не со зла:в телах у молодых играют соки,а в душах стариков шуршит зола.

Из тех, кто осушал со мной бутыли,одни успели тихо помереть,а многие живые так остыли,что выпивкой уже их не согреть.

Уже в лихой загул я не ударюсь,не кинусь в полыхание игры,я часто говорил, что я состарюсь,но сам себе не верил до поры.

Слежу пристрастно я и пристально —с годами зрение острее, —как после бурь в уютной пристанистареют сверстники быстрее.

Есть у меня давно уверенность,что содержанье тела в строгостии аскетичная умеренность —приметы лёгкой, но убогости.

Цветущею весной, поближе к маюу памяти сижу я в кинозале,но живо почему-то вспоминаюлишь дур, что мне когда-то отказали.

Есть Божье снисхождение в явлении,знакомом только старым и седым:я думаю о светопреставленииспокойнее, чем думал молодым.

Склеротик я, но не дебил,я деловит и озабочен,я помню больше, чем забыл,хотя что помню – смутно очень.

Мотив уныло погребальныйзвучит над нами тем поздней,чем дольше в нас мотив ебальныйсвистит на дудочке своей.

Когда б меня Господь спросил,что я хочу на именины,я у Него бы попросилот жизни третьей половины.

Чем более растёт житейский стаж,чем дольше мы живём на белом свете,тем жиже в нас кипит ажиотажпо поводу событий на планете.

Из ночи лёгкая прохладасошла ко мне, и в полуснеподумал я, как мало надоуже от жизни этой мне.

Грустно думать под вечермужчине о его догоревшей лучине