Артёмка (сборник) - Василенко Иван Дмитриевич

Но Артемка уже привык мечтать. Помимо его воли, перед ним поплыла одна картина за другой. Вот он приезжает в Москву, выходит из вагона. На платформе крик, гвалт, бегут носильщики; шипит, никак отдышаться не может паровоз. А над толпой уже плывет курчавая голова Пепса. Все его разглядывают, а он смотрит только на одного Артемку, смеется и издали тянет к нему свои большие черные руки. Потом Пепс и Артемка садятся на извозчика и едут в школу. Нет, школу Артемка себе не представляет. Может, она похожа снаружи на гимназию, а может, на деревянный сарай, вроде театра. Зато Артемка ясно представляет учителя. Учитель точно такой, как Геннадий Демьяныч Несчастливцев, когда он был в сюртуке и при медалях. И вот выходит этот учитель, строго смотрит на Артемку и недовольно говорит: «Нет, нам такой не подходит. Этого мало, что он в пантомиме играл. Там и немой сыграет. Вот если бы он в театре себя показал, тогда другое дело». Тут Пепс начнет просить учителя, кланяться и прикладывать руку к сердцу, а Артемка усмехнется и скажет. «В театре! Да я целое лето играл! Каких только ролей мне гимназисты не давали! Публика все ладони поотбивала!» – «А, – удивится Геннадий Демьяныч… то есть не Геннадий Демьяныч, а учитель этот. – Ты с гимназистами играл! Ну, это дело другое. Тогда пожалуйста, ничего против не имею».

«Черт! – выругался Артемка, дойдя в своих мечтах до такого приятного конца. – Пойду! Пусть смеются! А доведут – я тоже найду что ответить!»

Днем Сенная улица еще более сонная, чем вечером. Окна домиков от зноя прикрыты снаружи зелеными ставнями. Роняя пух в траву, меланхолично пасутся гуси. А около колодца разлеглась в луже свинья и тихонько похрюкивает в блаженной истоме.

Перед тем как выйти из будки, Артемка снял с полочки кусочек душистого мыла, тщательно умылся, причесался и, что самое главное, надел туфли! Туфли были не свои, а заказчика; заказчик не приходил третью неделю, и Артемка рискнул пощеголять в них.

У калитки он уже взялся было за скобу, но, услышав за забором голоса, остановился. Говорили громко, будто спорили. Артемка нашел в заборе щелочку и заглянул в нее. На скамьях, в тени той самой акации, с которой он смотрел вчера спектакль, небольшим кружком, кто сидя, кто полулежа, расположились гимназисты. Их было человек десять. Посредине стоял коренастый, большеголовый гимназист, которого вчера мальчик назвал Колей Клавдиным, и на разные голоса что-то рассказывал.

«Ладно, – подумал Артемка, – авось не укусят!» – и решительно открыл калитку. Но, подойдя к гимназистам, опять почувствовал неуверенность.

– Здравствуйте, – сказал он негромко. Гимназисты обернулись, посмотрели и ничего не ответили. Артемка подождал и, видя, что на него никто не обращает внимания, молча сел позади гимназистов.

У Коли были густые, сурово сросшиеся брови, а глаза живые и веселые. Артемка решил, что Коля сдвигает брови нарочно, потому что режиссеру надо быть строгим, на самом же деле Коля не сердитый. Но о чем это он рассказывает? Артемке казалось, что эти слова он уже слышал, и даже совсем недавно. Ах, да это же он про «Лес» говорит, это же там такие слова!

Коля действительно рассказывал о гастроли знаменитого Ягеллова, и не только рассказывал, но и показывал в лицах. Гимназисты внимательно слушали, иногда смеялись. Многих из них Артемка узнал. Вот, например, Алеша Лунин, который вчера «Осла и Соловья» читал. У него даже ресницы рыжие. А глаза ясные-ясные, как у ребенка. Артемка подумал: «Он хоть и рыжий, а, наверно, хороший». И то, что Лунин худощавый и что на нем потертые брюки, Артемке тоже нравилось. А вот эта гимназистка, которую Надей зовут, вчера тещу играла. Очень уж она низенькая, будто карлица. Это Артемке не нравится. Но, когда она смеется, верхняя губа забавно поднимается, лицо делается розовым, и тогда смотреть на нее очень приятно. Другая гимназистка совсем не такая. Как бы Коля смешно ни рассказывал, она смотрит на нею серьезно. Глаза у нее печальные, как у Артемкиной матери, когда та болела чахоткой, и так же блестят, губы тонкие, бледные, нос острый. А богатая: все руки в кольцах. Тут же и тупоносый толстый Петька. Его Артемка узнал сразу. Да и Петька, наверно, Артемку узнал: все на него посматривает да рожи корчит. Артемка сначала обидчиво отворачивался, а потом и сам скорчил ему рожицу. Самому младшему из гимназистов лет тринадцать, не больше. Ему никак не сидится на месте, так и кажется, что он сейчас вскочит и побежит. И глаза какие-то распахнутые, будто он когда-то испугался да с тех пор никак не успокоится. На гимназистах были летние чистые гимнастерки и черные лакированные пояса с серебристо-матовыми бляхами. От платьев гимназисток веяло чистотой и свежестью. И лица у всех такие, точно к ним никогда не пристает пыль.

Коля кончил рассказывать и весело спросил:

– Ну как? Попробуем? Роли я взял напрокат в театре, мизансцены записал, когда смотрел спектакль, декорации сделаем. Неужели нам «Леса» не поднять?

– Правильно, – подтвердил Алеша. – Хватит водевили разыгрывать, клоунов из себя строить.

Гимназисты заговорили все сразу, и все соглашались с Колей. Петька, оттопырив толстую губу, сначала молчал, потом почесал в затылке, вздохнул и уныло сказал:

– Куда нам за «Лес» браться! Это пьеса трудная. Артемка не думал вмешиваться в разговор, а тут его будто подбросило чем-то. Он и сам не заметил, как у него вырвалось:

– Ну и пусть трудная! Зато пьеса какая! Ему все трудно!

Все удивленно оглянулись. Петя строго погрозил пальцем.

– Это что за чудак? – еще сильнее сдвинул Коля брови. – Ты к кому?

– К вам. Вы ж режиссер?

– Ну?

– Вот и дайте мне, роль. Я тоже буду играть. Гимназисты засмеялись.

– Да ты кто такой? – опять спросил Коля. – Где ты учишься?

– Я? Я не учусь. То я раньше учился, а, теперь уже кончил…

– Университет, – подсказал толстяк. Артемка взглянул на него и ничего не ответил. Все с веселым любопытством рассматривали Артемку.

– А что ж ты сейчас делаешь? – продолжал спрашивать Коля. – Чем занимаешься?

– Починяю ботинки, калоши заливаю. Могу и новое делать. Мастерую.

– Так что же тебе вздумалось на сцене играть? – удивился Коля.

– А вам чего вздумалось?

Ответ всем понравился. Алеша даже в ладоши хлопнул.

– Молодец! – воскликнул он. – За такой ответ дать ему роль.

А Артемка подумал: «Это, наверно, про него говорил Попов».

– Ты уже играл где-нибудь? – спросил гимназист с усиками.

– А то как же! В цирке.

– Рыжего! – прыснул толстяк.

– Ну чего ты до меня цепляешься? – не выдержал Артемка. – А сам ты что умеешь? – Он состроил глуповатое лицо и передразнил: – «Ба, знакомые все лица!»

Гимназисты громко и дружно засмеялись. Это Артемку ободрило:

– Я в пантомиме играл прошлым летом, видели? А так, чтобы слова говорить, еще не пробовал.

– Ну ладно, – сдерживая улыбку, сказал Коля, – когда будет подходящая роль, мы тебе дадим. Как тебя зовут?

– Артемка, Артемий, значит. А когда будет подходящая роль?

– Не знаю. Когда-нибудь будет… Раздавай, Сеня, роли.

Мальчик, у которого было испуганное лицо, вскочил и схватился за тетради.

Роль ханжи Гурмыжской дали бледной гимназистке Нюре, наушницы Улиты хорошенькой Наде, веселого Аркашки – Алеше Лунину. Благородного трагика Несчастливцева решил играть сам Коля. Петька получил роль купца Восмибратова. Леночка почему-то не пришла, и роль Аксюши послали ей на дом.

Подняли занавес, расставили на сцене стулья, и репетиция началась.

Об Артемке забыли. Он сидел на скамье для публики, чуть в сторонке от гимназистов, и смотрел так, будто на сцене показывали фокусы: с жадным любопытством и недоверием. То, что два дня назад он видел в настоящем театре, его околдовало. Такое, думал он, могли сделать только самые настоящие актеры, о которых рассказывал Пепс.

Вдруг Коля повернулся, нашел Артемку глазами и поманил его пальцем.

«Что такое? – подумал Артемка. У него замерло сердце. – Может, роль даст?»