Стечение сложных обстоятельств - Юрий Власов

Я платил за свою одержимость перетренировками, но ошибки на всяком нехоженом пути неизбежны. Я ошибался, но и приобретал при этом кое-что помимо опыта. Я развил такие качества, которые не были свойственны мне вообще даже в молодости: гибкость и выносливость. Я до 20 минут без перерыва выполнял наклоны с гантелью 6 кг, что ограждало от болей спины. В годы выступлений у меня не было такой пластичности. Я обладал впечатляющей энергией мускулов, мог долго выполнять силовую работу, но беговая выносливость оказывалась мне недоступной. Теперь я способен к такого рода работе, хотя здесь еще многое впереди. Я верил, что приучу себя к бегу по любому покрытию и в любое время года. Такую уверенность давали мне податливость организма, его высокая приспособляемость и моя убежденность в том, что нет безвыходных положений — есть лишь новый узел более сложных и трудоемких задач.

И самый важный итог работы — я создал запас прочности. Какие-либо перегрузки, необходимость дополнительной работы, заботы, беспокойства уже не способны были повлиять на мою устойчивость.

Всю зиму меня «грыз» голод. Большие затраты энергии требовали возмещения. Однако организм старался урвать лишнее. Не отказывай я себе в еде, тут же набрал бы 110 кг, а после и больше. Весил же я под 140 кг, и не так давно!

Я ограничивал себя. Постоянно внушал: «Голодание делает человека сильным. Полуголод — это легкость, неутомимость и здоровая жизнь».

Держать вес неизменным помогало двухразовое питание. Я не занимался теоретизированием, когда перешел на него, это случилось само собой. Вес увеличивался и увеличивался. Тогда я не без сожаления расстался с ужином.

Незамедлительно возрос аппетит утром. Я начал завтракать очень плотно. И есть мне уже не хотелось до 5–6 часов пополудни. В 5 часов, а то и позже я обедал — тоже основательно. Однако после обеда мне приходилось делать немало разных дел, и организм сжигал все полученные калории еще задолго до сна.

Каждое утро после умывания я вставал на весы и определял свою «продовольственную программу». Если вес по каким-либо причинам был выше нормы, я ограничивал себя. Работа держала меня в постоянном и очень сильном голоде. На тренировках я изрядно вытряхивал себя, за зиму я потерял около 2 кг: уже с середины тренировки я ощущал желание поесть, а к концу мечтал о куске черного хлеба. Настоящий голод терзал летом, когда я сочетал утренние тренировки с ездой на велосипеде на 70—100 км. Случалось, я даже вставал в 2–3 часа ночи и шел на кухню. Все доводы разума оказывались бессильными. Я хватал все, что можно, и ел, ел… После, успокаивая себя, говорил: «Без этой еды я утром не справился бы с работой». И, что примечательно, вес утром не превышал нормы, бывал даже ниже нее. Так велики оказывались затраты.

Двухразовое питание и строгий запрет на всякую еду за 6 часов до сна позволяют держать вес постоянным, разумеется, при достаточной физической работе. Когда же, несмотря на все старания, вес «лезет», я просто перехожу на голодание или одноразовое питание.

…Тренировки по 3,5 часа оставляют слишком мало энергии для другой жизни. Я хочу работать, жить, а не переваривать одни спортивные нагрузки. Теперь, когда я насыщен силой и выносливостью, я могу ставить вопрос так.

И все же я не уступаю — по-прежнему интенсивно тренируюсь, жду другого приспособления — легкости. Нет, это не просто упрямство. Я сознаю, что на перестройку организму нужны годы. Идет закладывание совершенно иных основ жизни — и физической, и духовной! И я выжидаю.

Лишь к исходу лета я решительно отсекаю ряд упражнений. Другая очень важная причина сокращения тренировок — хроническое недосыпание. Я не успеваю сделать за день все запланированное, встаю из-за этого рано и постоянно хочу спать. С истинной печалью я расстаюсь лишь с подскоками. Я гордился ими. Через преодоление усталости и болей я продвинул их к 35 минутам. Голеностопы окрепли и перевелись новыми мощными мышцами. Однако подскоки не только расходуют много сил, но и перегружают спину. Впрочем, при беговых тренировках они излишни, а надо будет, я их всегда восстановлю,

Я отказываюсь от многих силовых упражнений, сокращаю и наклоны. В тренировках номер один и номер три я делаю теперь по 200 наклонов с гантелью 6 кг за головой, в тренировке номер два — 100 наклонов с гантелью 10 кг.

Сокращаю и приседания. Ведь бег принимает на себя обязанности многих упражнений. На тренировки номер один и номер три отныне уходит 2 часа 10 минут, на тренировку номер два (без бега) — менее 1,5 часа. Теперь меня уже не тянет полежать после любой из них.

Мне нравится не только подтянутость, но и худоватость. Таким я чувствую себя физически удобно. И я уже без принуждений слежу за весом. Поджарость, плоский живот, легкость движения, доставляют удовольствие. Как правило, с утратой этого чувства я терял и высокую работоспособность. Лишние полкилограмма веса уже дают ощущение нездоровья.

Моя привязанность к силовым упражнениям часто безрассудна. Я наношу себе откровенный вред и не в состоянии запретить себе тот или иной силовой тренинг. Я сочиняю множество оправданий, лишь бы сохранить те или иные упражнения. И это когда мне не всегда достает сил и времени на другие полезнейшие упражнения. Лишь теперь я даю себе отчет в том, что подлинный атлетизм — это наибольшая приспособленность к длительным физическим напряжениям…

Уже нет ни одной сферы в моем физическом состоянии, которую я полностью не восстановил бы. Во всех качествах, кроме силовых, я гораздо тренированней, чем в молодости. Я привычно складываю тренировки и постепенно забываю годы болезней и горячечного штурма нагрузок. Я достиг таких работоспособности и силы, при которых без осложнений справлюсь с любой новой нагрузкой — это и литературные нагрузки, и житейские, и все прочие, порой самые неожиданные. Что больше всего радует — я не устаю так скоро, как это было все последние 15 лет. И хотя я подчас сталкиваюсь с неприятностями в себе, но это все такие мелочи — о них не следует и думать. Главное — работоспособность неизменно высока. Я успеваю восстановиться к каждому дню — это отдача хорошо отлаженного организма и сна.

Я опять плаваю, и суставная лихорадка не заслоняет радостей лета. Ее просто нет. Я верю, что год за годом «отожму» температурные ограничения до 12 градусов (для купания в течение 1–2 минут).

В то лето я осознаю некоторые весьма важные истины. Не бог весть какие премудрости, но мне они помогают избегать многих неприятностей. Нельзя при закаливающих процедурах замерзать. Коли это случается, надо подавать организму тепло. Для тех, у кого неблагополучно с суставами, это весьма существенное условие.

При мощном озябании и подача тепла должна быть мощной. Тут не стоит скупиться. Постепенно я сложил для себя правило: после любой закаливающей процедуры, связанной со значительным расходом энергии и охлаждением, обязательно следует согревать себя, греясь под жарким солнцем, тепло одеваясь, в ходьбе или беге. Здесь я не смею позволить себе беззаботность. Вода пока еще диктует свои условия. И я принимаю их, но с каждым годом все с большими и большими оговорками в свою пользу.

С весны я сплю при любой погоде с отворенной дверью на балкон. Если дует лобовой ветер — а у меня это северный, — оставляю небольшую щель. В холод вставать поутру на тренировку весьма неприятно. Ведь на мне ничего, кроме узеньких плавок. В первые минуты я кутаюсь в рубашку. Но после умывания приступаю к тренировке уже обнаженным. Если есть опасность застудить мышцы (застудиться до насморка, кашля или температуры я уже не могу), я затворяю балконную дверь — достаточно и форточки.

В конце лета я отказываюсь от манипуляций с форточкой и балконной дверью. В окно встраивается фрамуга — это наиболее целесообразный и здоровый способ обновления воздуха. Под потолком он сразу перемешивается с теплым воздухом комнаты и опускается к полу не таким студеным, каким обычно веет с балкона по полу. Рассказ о подобной мелочи выглядит, пожалуй, наивно, но такие пустяки оборачиваются не пустячной пользой…

В те месяцы я отказываюсь от повторения ряда формул воли на тренировках. Некоторые требуют ухода в себя, напряженного воображения, а для этого не всегда хватает пауз между упражнениями. От спешки страдает качество самовнушения или сама пауза растягивается до невозможности. Краткие, не очень важные формулы я по-прежнему использую в паузах утренних тренировок, а сложные, важные, да еще с необходимостью подключения воображения, я переношу на другое время.

Теперь мне уже не нужно, как несколько лет назад, твердить в поддержку себе: «Не копайся в себе — нет памяти на болезни. Я нечувствителен к несчастьям, бедам, болезням». Они шли на меня валом и терзали дни, ночи, недели, месяцы, годы. Я не мог не думать о них. У меня выработалась привычка — думать и говорить преимущественно о болезнях. И это как раз укрепляло силу болезней, калечило волю. Следовало уничтожить эту привычку… Теперь все это в прошлом. И я опять освобождаюсь от ряда формул. Теперь они не нужны.