Фронтовой дневник эсэсовца. «Мертвая голова» в бою - Герберт Крафт

Первого сентября 1939 года я как раз шел через строевой плац и подходил к нашей временной казарме, зеленому зданию столовой, когда из репродуктора, ви­севшего на ее стене, донеслось обращение фюрера к немецкому народу. Он говорил о том, что надо свести счеты с поляками, терзающими и убивающими немец­кое национальное меньшинство: «Сегодня утром с 5 ча­сов 45 минут мы открываем ответный огонь!»

Молодые солдаты встретили эту речь с радостью и воодушевлением. Это был час рождения Второй миро­вой войны.

«Тревога!» — Крик в ночи. Сто раз тренировались, но на этот раз все как впервой. Грохот подкованных сапог по гулкому деревянному полу, наспех проглоченная за­куска между получением сухого пайка и осмотром ран­ца. Через два часа после объявления тревоги мы по пла­ну выдвижения уже ехали по ночному Ораниенбургу. Из Берлина мы выехали уже днем. На следующую ночь мы были уже в Бреслау. Повсюду шли войска. Мы, водите­ли, спали на своих местах, в то время как остальные за­правляли машины. Потом поехали дальше, то и дело останавливаясь для пропуска марширующих колонн. Казалось, что мы не получили слишком серьезных за­дач, иначе бы у нас было преимущество в движении. Из районов боев нам навстречу двигались колонны с ране­ными. Издалека до нас неоднократно доносилась кано­нада и пулеметные очереди главных боев. По какому-то болоту, где мой грузовик засел по самые оси, мы переш­ли польскую границу. Первым нашим районом боевых действий был Острово. Мы должны были ловить и разоружать польские части. Потом мы двинулись дальше че­рез Калиш на Турек и Лодзь. Чем дальше мы шли по тер­ритории Польши, тем богаче становились наши «тро­феи». Измученные польские солдаты предпочитали сдаваться в безысходном положении. Они ругали свое командование, представлявшее им противника как ар­мию бумажных солдатиков. Позже мы отклонились на север, для прочесывания лесного массива, в котором скрывались пехота и кавалерия. Но и здесь больших боев не было. Без продовольствия и боеприпасов ока­зать серьезное сопротивление далеко за линией фрон­та невозможно. Во Влоцлавике, наконец, мы добрались до Вислы. Здесь польская кампания для нас закончи­лась. Ни в одном из дел, где мы участвовали, особой храбрости от нас не требовалось. Мы должны были только сохранять военную добычу. Тем не менее нам те­перь не могла встретиться польская кавалерия и пытаю­щаяся отчаянно прорваться пехота, и мы могли спокой­но пару ночей отоспаться под охраной часового.

Через несколько дней после польской кампании мы снова двигались маршем на Родину. К нашему всеоб­щему удивлению, не в направлении Берлина, а на юго-запад, а потом по автобану на Мюнхен. Там регулиров­щики направили нас на Дахау. И для нас начались такие же нехорошие дни, как после действий в Судетской об­ласти.

Вдруг нас отправили в концлагерь. Только мы теперь жили не снаружи, а непосредственно в бараках для за­ключенных. Они так провоняли дезинфекцией, что мы считали себя защищенными от чумы на десять лет впе­ред. Койки стояли в три яруса, тот, кто спал на третьем этаже, после сна не должен был резко вскакивать, что­бы не удариться головой о потолок. Когда мы строились перед бараками на поверку или шли строем на кухню, нам в глаза бросалась надпись на лагерных воротах: «Труд освобождает!»

Просто наскоро освободили часть концлагеря от за­ключенных и разместили нас в их бараках. Здесь заклю­ченных мы не охраняли.

Служба была чрезвычайно строгой. Здесь, в концла­гере Дахау, дивизия СС «Мертвая голова» возникла как самостоятельное моторизованное воинское соедине­ние. Но должно ли при этом указываться в качестве ме­ста рождения нашей дивизии Дахау и именно концла­герь?

И еще одно: череп на наших петлицах — теперь уже полтора года считавшийся нашей эмблемой — в буду­щем будет служить в том же качестве и охране концла­герей. Как в будущем можно будет тогда отличить кон­цлагерную охрану от боевых частей? Этому обстоятель­ству тогда мы совершенно не придавали значения, не понимая, что с этим связано. За исключением одного шарфюрера резерва, по гражданской специальности адвоката, об этом, в общем-то, никто и не разговари­вал.

— Гиммлер все это нам устроил!

Это был еще один минус для шефа всех СС. Кому от этого стало хуже? Нам он и так не нравился.

Формирующаяся дивизия была пополнена большим количеством резервистов. Этих людей, служивших раньше и преуспевших в гражданских профессиях, на­значали преимущественно на должности, где они могли лучше всего применить свои профессиональные знания и опыт. В дальнейшем они принесли дивизии большую пользу. Они работали поварами, портными, сапожника­ми, водителями транспортных машин, канцелярскими и административными служащими, в то время как моло­дежь преимущественно занимала строевые должности в боевых частях. Мы, молодежь, многому учились у «стреляных воробьев» и благодарили за знания, кото­рые бы не получили ни от кого.

Снова переформировывали уже существующие ча­сти и подразделения, подыскивали добровольцев в тот или иной род войск, должности сокращались, создава­лись, занимались и вновь сокращались. После того как организационно-штатные мероприятия временно за­тихли, постепенно сложился новый облик дивизии. Со старыми товарищами меня разлучили. На их место пришли новые. Из прежних, что были во времена ре­крутчины в Ораниенбурге, со мной не осталось никого.

Из 1-й роты меня перевели в штаб батальона. При­чиной этому послужило то, что я не понравился новому командиру роты. Мы сразу с ним не сошлись. Я в нем видел не предводителя своих подчиненных, а новый тип беспощадного представителя «расы господ». Его лицо отражало грубую жесткость и ум. За какую-то мелочь он устроил мне ужасный разнос перед строем. На следую­щее утро, когда он обратился к роте с приветствием: «Хайль Гитлер, рота!» и она в ответ ответила обычное краткое: «Хайтлер!», я, стоявший в первой шеренге, остался с упрямо сомкнутыми губами. После этого я, вспомнив цитату из рыцарских времен, сказал гауптштурмфюреру Кальтхофену громко и твердо:

— Я отказываюсь от Вашего приветствия! — Фронты были обозначены.

В отличие от молодых добровольцев и резервистов старших возрастов, которые могли считаться национал-социалистами в идеальном смысле, гауптштурмфюрер Кальтхофен был фанатичным национал-социалистом, который при проведении с нами своих занятий по миро­воззрению хотел привить нам что-то из своих представ­лений. С резервистами ему ничего не удалось. У них уже были свои установившиеся взгляды. А нам, молодым людям, считавшим себя национал-социалистами имен­но потому, что они были сторонниками единой Герма­нии, он морочил головы своими фанатичными взгляда­ми.

Через несколько дней он перешел к делу. Тот унтершарфюрер, бывший адвокатом с академической степе­нью, якобы допустил высказывания, способные поколе­бать основы великой Германии. Последовал доклад гауптштурмфюрера Кальтхофена, суд перед собравшейся частью, приговор, разжалование, срывание эсэсовских петлиц, изгнание со «стыдом и позором» из войск СС и после переодевания в пижаму заключенного препрово­ждение на огороженную территорию концлагеря.

Этот случай вскоре был забыт. Все время наши мыс­ли занимало овладение новым вооружением и боевой техникой. Наконец-то мы расстались со старыми пуле­метами времен Первой мировой войны. Вместо них мы получили чешские легкие и тяжелые пулеметы с воз­душным охлаждением. К ним подходили патроны не­мецкого производства. Если до этого мы были груз­чиками-чернорабочими, то сейчас стали чем-то вроде «спортивной пехоты».

Значительно участились ночные занятия. Ночные марши, ночные бои, ночные занятия по разведке и дей­ствию ночных групп захвата и оборудованию позиций ночью шли одни за другими. Теперь, очевидно, поняли, где было слабое место в нашей прежней подготовке.

В ноябре вооружение дивизии завершилось и ее на­правили в Северный Вюртемберг. Штаб 1-го батальона 2-го полка и 1-я рота после марша по сильному холоду прибыли в Лауфен на Некаре. Окоченевшие, мы броди­ли в темноте по городку, разыскивая места для постоя. В моем квартирном ордере было написано имя Марии Штольп с указанием улицы и номера дома. Оказывает­ся, мне совсем не надо далеко ходить, я быстро нашел домик с фахверком, как из книги сказок. Пожилая жен­щина, сгорбленная от жизни, с толстыми линзами очков на глазах приняла меня радушно. Она уже все подгото­вила для «своего солдатика»: теплое помещение, горя­чий ужин и мягкую постель в комнате под крутой кры­шей. Мне очень понравилось у «Матушки зимы». Моло­дому солдату, привыкшему к суровой обстановке, очень нравится вдруг оказаться в домашнем уюте.

Мой товарищ Петерайт разместился в доме напро­тив. Когда я следующим утром выглянул из окна, чтобы дать ему сигнал выходить на утренний осмотр, я увидел не солдата, а привлекательную хозяйскую дочку, гля­девшую из украшенного окна. Вот же везет людям! Де­вушку звали Матильда.