ПУТЬ ХУНВЕЙБИНА - Дмитрий Жвания

Тогда приезжал в Ленинград Андрей Исаев. Мы сидели втроем на чьей-то квартире, какого-то представителя «демшизы», сторонника Марины Салье, что ли.

- Я теперь я понимаю, что Дима был прав, споря с Раушем, - говорил Гескин. – мы весь год проболтали, а Дима распространил 12 номеров газеты, а около 40 тысяч экземпляров.

Когда Гескин попросил в долг, я понял, зачем он меня нахваливал. Он даже говорил о сотрудничестве его группы с АКРС. Я деньги дал. У Гескина незадолго до этого родился второй ребенок, его семья жила в одной квартире с родителями жены, ему было тяжело. Он выглядел подавленным. Чтобы взять деньги, он не поленился заехать ко мне. И теперь мне предстояло доказывать, что Вольберг должен отдать РПЯ половину «партийной кассы», учитывая и те 450 рублей, что я одолжил Паше на издание «Февраля».

РПЯ представлял я, Леша Бер и, кажется, Янек.

Как и следовало ожидать, «суд» постановил, что мы не имеем права даже на часть денег, так как мы порвали с анархизмом, а деньги заработаны благодаря продаже анархической газеты. На «суд» произвел впечатление и рассказ Вольберга о том, как я угрожал его подруге.

Я выслушал спокойно решение «суда» и сказал:

- Отныне я считаю вас всех контрреволюционным сбродом. Вы просто шпана. Если вы будете мешать РПЯ бороться с режимом, мы предпримем соответствующие меры.

Гескин попытался саркастически улыбнуться, но у него плохо это получилось, он был трусом, этот Гескин.

- А ты, Паша, просто чмо.

- Но, но, без оскорблений! - Рауш поднял грозный голос.

- Да ладно, Петя, не на митинге.

У нас оставалось рублей сто с продажи газет, которые я еще не успел отдать в «казну», а также почти весь тираж последнего номера «Черного знамени» со статьей Пьера. Ничего не осталось делать, как активно распространять его, а затем на вырученные деньги издать марксистскую газету. За месяц мы решили задачу: в нашей кассе накопилась новая тысяча. Что касается Вольберга, то к ноябрю он издал-таки 13 номер «Черного знамени», но затем дело заглохло. Как мне рассказывал мне потом Саня Чалый, Илья, брошенный всеми любовницами, ушел в запой, оставшиеся деньги пропил, а тираж «Черного знамени» сдал во вторсырье, чтобы выручить талоны на стиральный порошок.

Глава 3

Троцкистское нашествие

Мода на занятие политикой сходила на нет. Я чувствовал это по тому, что сокурсники стали относиться ко мне иначе, чем еще год-полтора назад. Тогда я вызывал уважение однокашников. С нами учится настоящий анархист! А сейчас в их вопросах типа «Когда революция?» было больше иронии, нежели искреннего интереса. Падала численность неформальных организаций. Фактически перестал существовать «Демократический союз». Питерский «Народный фронт» ушлые дяди и тети начали использовать для того, чтобы пробраться во власть, и им это удалось. Тихо умирали объединения, которые выступали за «социализм с человеческим лицом»: Федерация социалистических клубов, группа «Современная марксистская мысль», объединение «Перестройка». Самиздатовские газеты уже не вызывали прежнего интереса.

Некоторые ребята, которые работали с АКРС в 1989-м, зимой-весной 1990-го, будто испарились. Но приход в АКРС Янека Травинского и Леши Бера взбодрил нас. Если бы не они, летом 1990 года наша группа перестала бы существовать. Алексей взял на себя все «секретарские» задачи, он переписывался с читателями «Черного знамени» и активистами из других городов, распространял «Черное знамя» в электричках и среди пассажиров поездов дальнего следования, благодаря чему газета попадала в самые отдаленные уголки страны. Даже в места лишения свободы! Действовал Леша просто: он заходил в отравляющийся поезд и проходил по вагонам, предлагая пассажирам «Черное знамя». Многие провинциалы покупали, наверное, чтобы потом дома показать землякам: «Во, чего в Питере купил! «Черное знамя»! У них в Питере уже анархисты открыто газетами торгуют! Дела-а!»

Янек оказался очень начитанным и умным пареньком. Типичный еврейский юноша-идеалист. Ходил он в дешевой джинсовой двойке (брюки и безрукавка), изготовленной в Польше или в Болгарии еще до перестройки. То есть джинса не линяла. Из брюк он давно вырос. На ногах - сандалии. На голове – копна жестких черных волос, на верхней губе пробиваются усики. Я заразил Яна увлечением «Красными бригадами», и он узнавал о них, читая обличающие их советские книги. Что касается Бера, он то в основном читал Ленина.

Я видел, что прежняя наша тактика не приносит результатов. Мы распространили тысячи, десятки тысяч газет и листовок у заводских проходных – ничего! Ни один рабочий не изъявил желания сотрудничать с нашей организацией. Товарищи, не видя плодов своей деятельности, впадали в уныние, а то и озлоблялись против рабочих - «конформистское быдло!»

Отойдя от анархизма, мы решили, что нужно принять организационный устав и избрать комитет РПЯ. Я стал председателем РПЯ, Бер – исполнительным секретарем, а Георгий Моторов и Янек - членами редколлегии нашей новой газеты. Встал вопрос о названии. Я предложил – «Красный передел». Мне казалось, что это название отсылало, как «Красным бригадам», так и к русской народнической традиции (группа «Черный передел»). Но Гоша справедливо заметил, что эта аллюзия понятна только мне, а все прочие будут слово «передел» будут заменять на «беспредел», а то и рифмовать с не очень красивым глаголом, который обозначает не самое поэтическое проявление физиологии. Остановились на «Красном знамени» - так называлась газета Розы Люксембург.

Летом 1990 года мне предстояла «пионерская практика», то есть я, будучи студентом педагогического вуза, должен был отработать вожатым в пионерском лагере. Меня распределили в лагерь «Дзержинец» за Зеленогорском, предназначенный для отдыха детей сотрудников КГБ. Я вместе с другими студентами прошел медкомиссию в поликлинике при «большом доме». Но когда я пришел за заключением, заместитель директора пионерлагеря извиняющимся тоном заявила, что «Дзержинец» в моих услугах не нуждается. Видимо, сотрудники КГБ подняли архив и выяснили, что я полтора года до этого распространял листовки с призывом к вооруженной борьбе с режимом. Чего они опасались? Что я задушу ночью их детей? Или что распропагандирую их, превращу в анархистов? Так или иначе, меня отправили в соседний лагерь - для детей сотрудников милиции, и если бы я вынашивал черные замыслы в отношении чекистских отпрысков, я мог бы реализовать их, просто перейдя через дорогу.

Но я не желал детям зла. Мне пришлось дооформлять какие-то справки, и в лагерь я приехал через три дня после начала смены. Директор пионерлагеря, милицейская женщина средних лет в звании майора, недоверчиво изучала меня в своем кабинете. Видимо, моя внешность не внушала ей доверия. В узких джинсах, в куртке с молниями, коротко стриженый, с косицей.

- Вы что, панк? – спросила она меня.

- Нет, почему вы подумали, что я панк?

- Потому что похож на панка. Мне часто приходиться общаться с неформалами, - сказала она самодовольным тоном.

В итоге она назначила меня подменным пионервожатым. То есть не стала закреплять за каким-то определенным отрядом, а сделала, так сказать, запасным. Поселили меня не в бараке с детьми, а в каморке для духовых инструментов в домике для занятия музыкой, который назывался green music house. И я был этому очень рад.

Пионервожатые проводили время, как подобает проводить его студентам на практике. Днем они следили за пионерами, а вечером и ночью предавались всяческим развлечениям: слегка выпивали, ходили разнополыми компаниями купаться голышом в Финском заливе, играли в азартные игры с нескрываемым эротическим подтекстом и прочее.

Я строил свои дни совершенно иначе. Детьми занимался мало – лишь один раз отряд малышей вывел на берег Финского залива. Зато много занимался физкультурой на спортплощадке, по вечерам бегал 10-километровые кроссы, а поздно вечером начинал читать и читал до глубокой ночи, а то и до утра, от чего просыпал лагерные построения и завтрак. И начальство выказывало недовольство мною. А читал я трехтомник Троцкого «История русской революции». Меня эта книга поразила. До этого ни чего более увлекательного о русской революции я не читал: удачные образы и зарисовки, динамичное публицистическое изложение сочетаются с боевым марксистским анализом. Троцкий буквально с каждой страницы подсказывал аргументы для споров с либералами и консерваторами, которые доказывали, что революция была не нужна.

Кроме того, я изучал Мао Цзе Дуна и историю «Черных пантер». Мао Цзе Дун мне показался каким-то скучным, его тексты показались мне похожими на уроки учителя в школе для неграмотных или слабоумных. А вот маоисты из «Черных пантер» меня воодушевили. Помню, я очень жалел тогда, что в Ленинграде нет гетто и не из кого создавать вооруженные отряды самообороны.