Отчуждение - Сергей Самаров

– Да, вероятно, здесь ты прав, и мы не знаем, с чем можем столкнуться. При этом любая неприятность может оказаться серьезнее, чем при встрече с первым «монстром». Первому из них, пауку, мы помогли. Вторые могут это каким-то образом узнать, и воспринять, как действия, направленные против себя. Они же не зря друг с другом дрались. Старый принцип: друг моего врага – мне враг! Короче говоря, выступаем дальше. Приказ прежний! Осторожность максимальная. Ни к чему не приближаться, ничего не касаться. Звать меня! Пашинцеву предупреждение особое. Любопытство наказуемо!

Мой голос в наушниках звучал весомо и категорично.

– Пашинцев! Уловил?

– Так точно, товарищ старший лейтенант, – вяло отозвался рядовой.

– Я его, в случае чего, как собачку, на поводок посажу, – пообещал младший сержант Рахметьев. – Жалко, ошейника нет. Но и веревка сгодится.

Конечно, первый номер гранатометного расчета всегда отвечает за своего второго номера. Не случайно во всех взводах нашей роты первый номер всегда – опытный контрактник, второй – солдат срочной службы. Официально это называется наставничеством. Неофициально иногда называют другими терминами, но эти термины больше придумываются всякими правозащитниками и различными материнскими комитетами, мечтающими помешать воспитанию нормальных бойцов. Не зря правозащитников к спецназу ГРУ стараются близко не подпускать. Я такие меры поддерживаю. Сам бы большинство из них расстрелял.

Едва я занял место ведущего, как на связь меня вызвал майор Ларионов.

– Корреспондент «Семьсот сорок первый». Слушаю вас, корреспондент «Сто пятнадцать».

– Власаныч, что-то я ничего от тебя не получил.

– Не успел монтаж завершить, товарищ майор. Теперь только через пару часов на следующей стоянке. На ходу у меня никак не получится.

– Много недоделал?

– Только треть сделал.

– Понял. Объемный труд получился.

– Так точно, товарищ майор, объемный. Объемный и интересный. Особенно для телевидения. Эксклюзив, так сказать. Удалось даже заснять настоящего инопланетного пилота. И получилось спасти его.

– Даже так? И где он?

– Улетел на своем скутере.

– А что сказал?

– Спасиба. – я старательно повторил акцент паука.

– И все?

– Интервью взять не получилось. Ему было не до нас. Он оживал на наших глазах, и улетел, как только ожил.

– Крупный?

– Очень.

– Кого напоминает?

– Паука-птицееда.

– Значит, не человекообразный?

– Нет. Абсолютно.

– Как же он говорит?

– Рот у него есть. И очень зубастый. Наверное, есть и язык, и связки в горле. А говорит с кавказским акцентом.

– Да. От такого поседеть можно.

– Я и поседел, – ответил я. – Но все это есть на видео. В том числе и моя седина. Я пришлю, как только закончу. Это будет, одновременно, и моим докладом о событиях.

Я напомнил, что майор не потребовал с меня доклада о том, что взвод сделал, и в какой ситуации находится.

– А сейчас мы на марше. Торопимся.

– Куда?

– Мне тут, товарищ майор, была предоставлена возможность полетать над местностью на мотоцикле. Я полетал, провел разведку – нашел четверых летчиков, и остатки банды Арсамакова. Арсамаков может попытаться захватить летчиков. Мы спешим им на выручку. Остальное потом, товарищ майор.

– Может, сможешь видеосюжет побыстрее прислать? Мы уж посмотрим так, без обработки.

– Что, товарищ майор, американцы торопят?

– Какие американцы? О чем ты вообще говоришь? – майор удивился искренне, и я насторожился.

– Вы сами делали мне предложение, товарищ майор. И рассказали об американском телеканале, который согласился купить мои сюжеты.

– Я?

История возникла неприятная. Или майор пытается переиграть ситуацию, и дурачит меня, или тут снова вмешиваются какие-то инопланетные силы, которые говорили со мной голосом майора, как я раньше, якобы, разговаривал с рядовым Пашинцевым. Но на любой случай у меня была собственная подстраховка. Я разговаривал с Ларионовым тогда, когда велась запись видеосюжета. Тогда же автоматически был записан и наш разговор. Я без раздумий сообщил начальнику штаба, что у меня записан разговор с его финансовым предложением.

– Нич-чего не понимаю! – возмутился Ларионов. – О чем ты, Власаныч, говоришь.

– Я пришлю видеосюжет, отдельным куском от общего пришлю, там есть запись разговоре. Прослушаете, вспомните, товарищ майор.

Я вроде бы даже слегка угрожал тоном. Не люблю, когда меня дураком пытаются выставить.

– Присылай, – строго произнес начальник штаба, и отключился от связи, не попрощавшись.

Признаться, меня такая беседа с начальником штаба сводного отряда расстроила не сильно. Я не настолько сильно зацикленный на финансовых вопросах человек, чтобы воспринимать подобное с душевной болью или даже, как с некоторыми случается, с внутренней опустошенностью. Конечно, заработать в дополнение к основному заработку было бы неплохо. Я смог бы приобрести себе хороший мотоцикл. И пусть он не летал бы по воздуху, зато на земле не имел бы себе равных. Но что-то, видимо, изменилось, и майор Ларионов пошел на попятную, просто от всего сказанного отказываясь. Но я только вот совсем недавно, когда занимался монтажом видеосюжета, вновь прослушивал его слова, и вырезал их из копии файла. Но слова эти остались на основной записи, остались и отдельным куском на вырезанном участке, который я сохранил отдельным файлом. Конечно, я, как все нормальные люди, не люблю, когда меня обманывают. А обманывают, когда за дурака считают, потому что умного обмануть трудно, и умных стараются не обманывать. Но, если это не обман, если инопланетный разум имеет возможность вмешиваться даже в разговоры по закрытым кодированным каналам связи, то нам всем, землянам, без сомнения угрожает большая опасность. Справиться с суперразумом мы пока не в состоянии. Никто, никакой спецназовец не сможет справиться с таким пауком, который нам недавно встретился.

Такие мысли тоже, наряду с мыслями об обмане, не доставляли мне удовольствия, и не поднимали настроение. Я только, сам для себя незаметно, увеличил от этих мыслей темп марша, и, лишь глянув в свой «планшетник», убедился, что мои бойцы растянулись по склону. Значит, темп следует снизить, чтобы не «загнать» бойцов, как загоняют лошадей неразумные всадники. Уставшие, задохнувшиеся бойцы будут не в состоянии вступить с марша в бой. Мы к этому моменту уже миновали дно ущелья, и поднимались на склон следующий, достаточно небольшой, в сравнении с предыдущим. И в одном месте мена позвал опять рядовой Пашинцев:

– Товарищ старший лейтенант, посмотрите, что это такое!

Я остановился, и нашел рядового взглядом. Он замер на склоне метрах в пятнадцати от меня. Пришлось спуститься. Но даже вернуться до Пашинцева не пришлось, потому что я сам увидел и выше по склону, видимо, то же, что привлекло внимание бойца.

По камням и по траве, выжигая их, и оставляя какой-то маслянисто-горелый след, что-то явно проползло. И проползло не так давно, иначе сверху села бы пыль, и солнце высушило бы этот след, и земля его впитала бы.

– Змея что ли, товарищ старший лейтенант, проползла? – спросил Пашинцев.

След, извиваясь зигзагом, проходил вокруг куста и кочек, и тянулся ко мне. Я снова натянул на одну руку перчатку, и едва-едва потрогал след мизинцем. Перчатка сразу оплавилась.

– Сдается мне, здесь прогулялся тот сиреневый дым, что мы в прицелы рассматривали, – сообщил я подошедшему старшему сержанту Камнеломову. – Если это так, то этот дым весьма разумный. Посмотри, как он дорогу себе выбирает. Обходит кочки и камни, чтобы не споткнуться. Не любит крутые подъемы, ищет, где более пологое место. Есть у кого-нибудь стеклянная банка? Любого размера. Главное, чтобы с крышкой была.

– Пашинцев! – позвал старший сержант. – У тебя какая-то баночка была. С сахаром. Рядовой у нас сластена.

Рядовой поспешил к нам, снял рюкзак, вытащил маленькую стеклянную банку с металлической крышкой, быстро пересыпал из нее маленькие кусочки сахара себе в карман, саму баночку потряс, и тряпочкой изнутри протер. Протянул Камнеломову. Тот передал мне. Я острым лезвием ножа соскреб с камней липкое маслянистое вещество, из которого, в основном, и состоял след, и переложил в баночку, которую закрыл плотно, и убрал в кармашек своего рюкзака. Перед этим не поленился посмотреть, не прожжет ли взятая с камней «проба» стекло. Нет, не прожигала. Желая поберечь ножны, я лезвие ножа вытер о черный ствол старой ели. Кора сразу слегка обгорела, но нож очистился. И только после этого я убрал его в ножны за плечо.

Носить нож за плечом мне казалось удобным. Но место для ножа обычно не регламентировалось. Его можно было носить и на поясе, и не предплечье, и вообще крепить «липучкой» к бронежилету – кому где было удобнее до рукоятки дотянуться. Хотя мне в моем боевом опыте ни разу в жизни не доводилось использовать нож, как боевое оружие. Да и для боевого оружия этот нож был тяжеловат и великоват. Такой нож, помнится, использовал, как боевой, Рембо в одноименном фильме. Отсюда, наверное, и пошло – большие ножи стали звать боевыми. Хотя, в действительности, боевого ножа спецназа не существует в природе. Есть разные ножи, которые можно отнести к боевым, но это отношение весьма условно. В первую очередь, это относится к метательным ножам. Это ножи, как правило, с тяжелым лезвием при отсутствии рукоятки или с очень легкой рукояткой. Я бы вообще отнес их к категории кортиков, потому что резать ими что-то невозможно – только колоть. Но стандартные метательные ножи в спецназе ГРУ используются редко. В основном потому, что они, даже если воткнутся при броске в противника, наносят только небольшую рану, и бывают не в состоянии вывести противника из строя. Показывали мне как-то самодельные метательные ножи, выкованные из лезвий двух опасных бритв, и запаянные так, что образуют букву «S». Затачиваются эти ножи особым образом, и при любом варианте попадания наносят за счет остроты своего лезвия страшные рубленные раны. Если противник с такой раной и не потеряет сознания, то драться в ближнем бою он уже точно не сможет. А использовать большой нож, например, мой заплечный или нож Рембо, в качестве метательного можно только при расчете, что рукоятка угодит противнику в лоб и таким ударом «вырубит» его. Есть в арсенале спецназа еще знаменитый НРС-2 – нож разведчика стреляющий. Отличается тем, что в рукоятке содержит стреляющий механизм, способный без звука поразить цель на дистанции до двадцати пяти метров. Глушителя в рукоятке, естественно, нет. Нож стреляет специальным патроном СП-4, имеющим в гильзе поршень, который выталкивает пулю, но сам же и закрывает гильзу, не выпуская наружу горячие газы, которые, как известно, при соприкосновении в атмосферным воздухом, и создают звук выстрела. Есть и другие ножи, настоящие боевые. Я такой ношу на предплечье, куда пристегиваю ножны. Это достаточно тонкий обоюдоострый нож из мягкого металла, предельно остро заточенный, с лезвием длиной в человеческую ладонь. Примерно такими ножами, только пластиковыми или деревянными мы в спецназе учим солдат фехтованию на ножах. Согласно постулатам нашей школы, нож должен наносить в схватке множественные резаные раны, тогда он годится для использования в качестве оружия. Колотая рана – исключение. И этому есть физиологическое основание. Получивший колотую рану человек испытывает болевой шок, при котором мышцы резко сокращаются, и так зажимают лезвие, что вытащить нож из тела бывает порой труднее, чем воткнуть в него. А если противник тоже вооружен ножом, пока ты свой нож из него вытаскиваешь, он может тебе и горло перерезать.