Светорада Золотая - Симона Вилар

Послушно сев на указанное матерью место, Светорада сняла жемчужное очелье с головы, позволив расчесать себя. Княгиня, достав из футляра на поясе гребень, осторожно стала водить по волосам дочери. Лицо Гордоксевы оставалось суровым, но то, как ласково она касалась кудрей Светорады, начав от самых кончиков, как нежно перебирала золотые завитки волос, говорило о ее любви к дочери. И когда княжна слегка вздрогнула, она тут же наклонилась к ней, спросив, не сделала ли больно.

– Что? – как будто очнувшись от сна, спросила Светорада. – Нет, матушка, все ладно. Но мои думы сейчас о другом.

И Светорада поведала матери о встрече Гуннара с хирдманнами его отца, о том, как те стали расспрашивать о былой помолвке и как все это взволновало ее женихов. А сейчас все трое пришли к Эгилю и, похоже, намерены потребовать скорого ответа.

Гордоксева нахмурила темные брови.

– Ох, не ладно это. Гуннар за эти годы вошел в силу. Да и в Гнездово, где ныне столько викингов, его почитают за первого. Не хватало еще, чтобы он затаил обиду на князя и наделал глупостей.

– Но ведь он вырос в доме отца, он не посмеет причинить нам неприятности…

– От этого Хмурого всего можно ожидать. А его требование исполнить давний уговор… Так можно и прогневить царевича Овадию. А нам сейчас как никогда нужен мир с хазарами. Благодаря тому, что Овадия сватает тебя, мы уже почти год не знаем набегов степняков на кривичей. Да и грек… Торговля с Корсунем одна из основ богатства Смоленска.

Княгиня говорила тихой скороговоркой, так что не понять, рассуждает ли она вслух или обращается к дочери. И тогда Светорада спросила, что думает мать: кого выберут ей в суженые? Как всякую девицу, княжну волновало предстоящее замужество, она была послушна воле отца, но, хотя и нравилось ей заигрывать со знатными женихами, в глубине души она желала пожить еще под родительским кровом.

Гордоксева вдруг отложила гребень и торопливо вышла. Княжна тут же кинулась за ней.

Мать и дочь прошли по переходам и остановились у занавешенного толстой пестрой тканью входа в гридницу. Светорада, поняв, что мать ее не гонит, даже осмелилась заглянуть в щель.

Сначала она увидела нынешнего чернобородого купца. Тот стоял как раз напротив нее, у парчового ковра на стене. Отчего-то князь не отослал его из гридницы. Светорада заметила, что чернобородый внимательно следит за происходящим и даже как будто нервничает. Потом Светорада чуть отвела ткань и увидела отца, а рядом с ним своего увечного брата Асмунда. Оба смотрели на стоявшего перед ними Гуннара, в то время как Овадия и Ипатий сидели в стороне у одной из колонн.

Князь Эгиль негромко говорил Гуннару:

– То было давно. И даже если, как ты уверяешь, есть свидетели нашего уговора с твоим отцом, то я скажу, что он был заключен во хмелю и на другой день Кари уехал, более не помянув о том. Пойми, Гуннар, Кари знал, что глупо заключать брачную сделку, когда невеста еще лежит в пеленках, а жениха больше интересует устройство луков у кривичей, нежели свадьба.

– Зачем ты так говоришь, князь? – низким глухим голосом проговорил варяг, хмуро глядя на Эгиля. Он стоял прямо перед креслом князя на возвышении и смотрел с вызовом. – Отец не стал повторно обсуждать с тобой договор о нас со Светорадой, ибо считал дело решенным. Ведь вы были друзьями, и Кари Неспокойный полагал, что слова друга ему достаточно. А то, был ли заключен договор за чаркой меда или в какое другое время, его не волновало.

– Нет, Гуннар. Просто мы с Кари уже не были простыми хирдманнами, ищущими удачу и славу. Я стал князем Смоленским, а Кари… Не зря его называли Неспокойным. Он не раз поговаривал, что уедет в другие края. Тебя же он оставил мне на воспитание, причем решение это было принято при свидетелях и клятвенно заверено. А теперь подумай: неужели Кари, так подробно обсудив со мной твое воспитание, не упомянул бы и о том договоре на пиру? Ведь, решая судьбу детей, отцы обговаривают и приданое девушки, и мунд[48] от жениха, так же при свидетелях клянутся, что отныне помолвка уподобляется законному браку.

– Ты горазд вести такие речи, Эгиль, – вскинул голову Гуннар, и его светлые глаза нехорошо сверкнули, а руки сильнее сжали пояс. – Я вырос при тебе и не раз был свидетелем того, как ты умеешь доказывать людям то, что тебе выгодно. Одно скажу: хотя я и помнил, что Светорада была обещана мне при свидетелях, но ни разу не требовал исполнения обещания, потому что понимал: ты князь, а я служу тебе. Однако теперь кое-что изменилось. Прибывшие за мной люди желают, чтобы я стал их хевдингом и правил краем. Так неужели Светораде будет мало чести стать хозяйкой в Раудхольме и управлять людьми? Ведь вы с Кари были равны по рождению, и ты не сможешь сказать, что отдал Светораду за неровню.

Светорада заметила, как при этих словах встрепенулся ее брат Асмунд, быстро взглянул на отца. Однако князь Эгиль оставался спокоен. Светорада видела его профиль с небольшим ястребиным носом, волну ниспадавших из-под золотого обруча волос.

– Скажу тебе, Гуннар, что и я порой вспоминал о том уговоре – негромко начал он. – Я видел, как ты относишься к Лисгладе, замечал, что и она привязалась к тебе. Иногда я и впрямь думал… Ты ведь неглуп и тоже понимаешь, что мой старший сын Ингельд не создан быть правителем, и я не решусь оставить ему Смоленск. И хотя боги дали мне еще Асмунда, – князь положил руку на плечо младшего сына, – но они же и решили лишить его сил. И я думал: неплохо, если бы Асмунд стал князем в Смоленске, а ты был тут воеводой и вы правили бы вместе, как у хазар правят каган и бек-шад.[49]

А сестра увечного Асмунда стала бы твоей женой, породнив вас с князем. Но это было до того как… – Он неожиданно умолк, а стоявший у ковра чернобородый как будто вздохнул с облегчением. – Теперь все изменилось, – решительно закончил Эгиль Золото.

Гуннар глухо произнес:

– Так это отказ?

Эгиль слегка кивнул.

– Участь Светорады решена. Но я рад, если ты станешь хозяином Раудхольма. Ты заслуживаешь хорошей доли.

Гуннар стал медленно отступать. Дышал он так тяжело, что Светораде даже стало жаль его. И все же она испытала невольное облегчение.

Гуннар уже поворачивался от помоста, когда на него почти налетел Овадия. Царевич бросился к князю, и глаза его весело горели.

– Я рад, конунг, что ты принял достойное решение. Княжна, твоя дочь, слишком высоко стоит, чтобы стать простой хозяйкой усадьбы на Севере. Она должна быть госпожой над множеством людей, возвыситься над ними, как светлая луна над землей. И…

– Погоди, царевич, – поднял руку князь. – Если я отказал в руке дочери своему дорогому воспитаннику, это еще не означает, что мой выбор пал на тебя.