До последнего дыхания. Повесть об Иване Фиолетове - Георгий Метельский

А утром Фиолетова и еще десять человек из камер вызвали к начальнику тюрьмы и объявили, что все они свободны.

— Благодарите господина Гукасова. — Жирный, с бульдожьим лицом начальник тюрьмы подобострастно улыбнулся.

Фиолетов сперва не понял, при чем тут председатель совета съезда нефтепромышленников, но, подумав, догадался. Полиция загнала за решетку многих специалистов, потеря которых весьма чувствительна для промыслов. И вот господин Гукасов решил сделать вид, что он ценит хороших рабочих и не помнит зла.

«Неужели мы проиграли?» — подумал Фиолетов и тяжело вздохнул от тревожного предчувствия.

Закапчивалась третья неделя забастовки. Промыслы продолжали гореть. В первый день пожар уничтожил сто вышек, во второй — восемьдесят, какой урон был нанесен в последующие дни, никто не считал. Дым застилал не только промысловые районы. Когда ветер подул на Баку, белые рубахи расквартированных в центре города солдат потеряли свой первоначальный цвет. Вынесенные из лавки лепешки лаваша через минуту покрывались черными хлопьями сажи.

В один из таких дней Фиолетов шел пешком в типографию. Если бы работала конка, он бы истратил последние копейки и за полчаса добрался бы до типографии, а так придется по жаре плестись полдня. Но конка бастовала. Хотя… Фиолетов вдруг услышал звонок маленького колокола, в который обычно ударял кондуктор. «Неужели они вышли на работу?» — с тревогой подумал Фиолетов. Да, конка работала. Кучер нервно гнал лошадей, почему-то поминутно поглядывая направо. Из-за своей близорукости Фиолетов не мог понять, что там заинтересовало кучера, и подошел к вагончику на остановке. «Так вот в чем дело…» — протянул он. Рядом с кучером гарцевал приставленный к конке верховой казак, который то и дело грозил ему своей плеткой…

Кое-где забастовщики сами стали выходить на работу. Вышел и отчим Фиолетова. Однажды утром он стукнул кулаком по столу и крикнул:

— Баста! Больше не могу. Есть нечего, Иван. Кори ты меня, не кори, а сегодня я выхожу.

А еще через несколько дней рабочие промыслов читали свежую листовку Бакинского комитета. Она закапчивалась словами: «Победил царь-голод, а не царь-самодержец». Еще догорали нефтяные ямы, а на черной обугленной земле плотники рубили новые вышки. Вместо сгоревших паровых машин выписывали новые. Заново строились доки. Впервые после трех недель заголосили гудки.

Начал работу и Фиолетов, но работал без охоты, с оглядкой, словно чувствовал, что долго оставаться ему в мастерской не придется. Так оно и вышло.

Как-то перед концом смены явились двое полицейских в сопровождении табельщика из конторы.

— Фиолетова не видел? — спросил табельщик у попавшегося на глаза Вацека.

— Он, по-моему, на работу не вышел, — сообразил ответить Вацек.

— Как не вышел? — удивился табельщик. — Утром я его видел.

— Очевидно, обознались.

Вацек поискал глазами кого-нибудь из своих, увидел слесаря Пидорича и скосил глаза в ту сторону, где работал Фиолетов.

Пидорич вытер руки о паклю и не спеша направился в конец мастерской.

— Полиция… За тобой, — шепнул он Фиолетову. Медлить нельзя было ни минуты. Фиолетов подбежал к открытому окну, вскочил на подоконник и спрыгнул на землю.

В мастерских он больше не появился.

Стояло раннее туманное утро, одно из тех, когда еще не ушла слякотная зима, но и не пришла еще бурная южная весна с ковром красных тюльпанов на окрестных холмах. Фиолетов медленно брел по Николаевской улице, намереваясь зайти в паровозное депо: не попадется ли там какая работенка.

На Николаевской находилась редакция местной газеты «Каспий». Фиолетов взглянул на добротное каменное здание типографии и увидел, как из подвала гурьбой выбегали мальчишки с пачками газет.

— Высочайший манифест! Япония напала на русский флот в Порт-Артуре! — кричали вразнобой мальчишки. — Читайте высочайший манифест!

Через несколько минут Фиолетов читал этот «высочайший»: «Объявляем всем нашим верным подданным… японское правительство отдало приказ своим миноносцам внезапно атаковать нашу эскадру… По получении о сем донесения наместника нашего на Дальнем Востоке, мы тотчас же повелели вооруженною силою ответить на вызов Японии».

«Час от часу не легче», — подумал Фиолетов. У него еще не сложилось свое отношение к услышанному, он не мог понять, кто прав, кто виноват и что он будет говорить рабочим. Вспомнились рассказы покойного деда о русско-турецкой войне, Шипке и Плевне. Тогда русские войска пришли в Болгарию как освободители. А сейчас кого будут освобождать? Корейцев? Маньчжуров?

С этими невеселыми мыслями он зашел в библиотеку. Лидию Николаевну он не видел давно, все некогда было: сначала забастовка, потом поиски работы…

— Ванечка! — Лидия Николаевна даже всплеснула руками, увидев Фиолетова. — Я уже потеряла надежду вас встретить. Что с вами было?

Он рассказал.

— Я боялась расспрашивать о вас читателей. Увы, не каждому можно доверять. Трудные времена.

— Еще какие трудные, Лидия Николаевна. Вот скоро начнут забривать нашего брата.

— Да, война… Но рабочих с промыслов, пожалуй брать не будут. — Она запнулась. — Простите, забыла, что вы не работаете. Хотя… Знаете что, Ванечка? Есть у меня знакомый инженер в ремонтных мастерских Питоева. Зайдите-ка туда, а я с ним поговорю.

— Спасибо, Лидия Николаевна.

— А пока, может быть, займемся вашим образованием, как в добрые старые времена? С чего бы нам начать?

— Давайте с истории, Лидия Николаевна. И политической экономии.

— Хорошо, Ванечка, я постараюсь вам помочь. — Она перешла на шепот. — Все листовки, которые выпускались во время стачки, я сохранила.

Фиолетов благодарно кивнул.

Из библиотеки кроме книг, которые Лидия Николаевна называла «прочетными», Фиолетов унес брошюры «Второй съезд РСДРП», «Наши разногласия» и толстую книжку князя Кропоткина «Записки революционера».

И снова семилинейная лампа над кроватью Фиолетова стала гореть далеко за полночь. Чтение его утомляло, и он стал замечать, что, читая, ему приходится все ближе придвигать к глазам книгу.

— Что это ты стал щуриться, Ваня? — спросила мать.

Он отшутился, не сказал, что у него неладно с глазами, но решил сходить в балаханскую больничку к доктору Окиншевичу. Больничка была маленькая, и доктор лечил все болезни, рвал зубы и принимал роды. Он попросил Фиолетова назвать большие и маленькие буквы на таблице, закрыть то один глаз, то другой, после чего заявил, что зрение у его пациента оставляет желать лучшего и надо обязательно носить очки.

Очки ему подобрали овальной формы, с тонкими металлическими дужками. Он посмотрел на себя в зеркало и решил, что очки ему идут и даже делают его чуть старше и солиднее. Для конспирации это было не так и плохо.

В следующее свое посещение библиотеки Фиолетов попросил «Капитал».

— Сочинение Карла Маркса, — уточнил он, и Лидия Николаевна улыбнулась.

— Я знаю, Ванечка… Но эту книжку вы не прочтете залпом, как читали другие книжки. И если вам встретятся трудности, заходите, может быть, я помогу.

— Спасибо, Лидия Николаевна. — Он чуть замешкался. — Скажите, у вас не записана Банникова Ольга?

Еще в прошлый раз он хотел задать этот вопрос, но почему-то постеснялся.

— Нет, не записана.

…Он много раз вспоминал об Ольге во время забастовки, надеялся на чудо: вдруг увидит ее во время своего выступления. Но чуда не произошло. Ольга как в воду канула. Расспрашивать о ней было не у кого, она нигде не работала. Конечно, можно было справиться в конторе Русского товарищества «Нефть», на каком участке работает у них Иван Банников, а потом разыскать этого Банникова, но не хотелось: негоже молодому человеку спрашивать у мужа, где найти его жену.

Ольга нашла Фиолетова сама.

Библиотекарша сдержала слово и помогла ему устроиться в мастерские Питоева. Он недавно вернулся со смены, поужинал, вышел на улицу и уселся на водяной трубе почитать. Был у него такой закуток в тени, где не так пахло выгребной ямой и чувствовался маленький сквознячок. «Капитал» действительно оказался книгой очень трудной, и он читал ее с карандашом в руках — легонько подчеркивал непонятные слова, чтобы потом их выписать на отдельном листе и узнать у Лидии Николаевны, что они означают.

— Да никак это Ванечка! — вдруг услышал он знакомый голос, обернулся и увидел Ольгу.

— Леля! Какими судьбами?

— Неподалеку была, заказ относила, дай, думаю, загляну, живой ли Ванечка?

— Живой, Леля, живой! — ответил он, радостно суетясь. — Да ты садись. — Он подвинулся. — Тут хорошо, тенек…

Она села рядом.

— Что читаешь?

— «Капитал» называется. Карла Маркса… В новом кружке изучаем. Я думал — тебя там встречу.