Загадка Отилии - Джордже Кэлинеску

Олимпия, вздыхая, вышла. Стэникэ, церемонно про­изнеся «доброй ночи», важно проследовал за ней. Симион, который успокоился так же быстро, как вспылил, огорченно смотрел на свои пяльцы и на валявшиеся на полу обрывки шерсти. Он нагнулся и, словно не понимая, что произошло, стал их подбирать. Отилия бросилась к нему, собрала все и положила на столик.

— Пяльцы сломаны, они больше никуда не годятся,— сказала она. — Я дам вам другие, у меня есть лишние.

— Дашь другие? — безмятежно сказал обрадованный Симион. — Хорошо, давай!

— Отправляйся спать, Симион, — приказала ему Аглае, — уже поздно, и ты к тому же поволновался. Вы­шивать можно и завтра.

Старик покорно направился к двери, Отилия пошла проводить его.

— Симион упрям, как мул, — сказала после ухода мужа Аглае, — но все-таки он уступит. Не надо только к нему приставать. Никак не могу заставить Олимпию понять, что она не должна приходить сюда. А за ней и еще Стэникэ увязывается. Если Симиона оставить в по­кое, не морочить ему голову, он мало-помалу смягчится.

Отилия отвела Симиона домой. Когда она на обрат­ном пути проходила через садовую калитку, она услы­шала в темноте отчетливый шепот:

— Отилия, Отилия!

— Кто это? — немного испугавшись, спросила она.

— Это я!

От беседки к ней двинулась тень, и Отилия узнала Стэникэ.

— Что вы здесь делаете? Где Олимпия?

— Ждет меня на улице. Я хочу попросить тебя кое о чем. Дай мне взаймы двадцать лей. Только чтобы об этом никто не знал. Я не хочу унижать Олимпию и обра­щаться с просьбой к ее бесчеловечным родителям. Когда я уже не смогу больше ничего сделать, я пущу себе пулю в лоб.

Стэникэ произнес эти слова бодро, без всяких признак ков уныния и с беспокойством взглянул на ворота.

— Я посмотрю, есть ли у меня деньги, — сказала Отилия, — подождите здесь.

Она на цыпочках поднялась наверх и скоро вернулась.

— Вот, я даю вам еще раз, но знайте, что больше у меня ничего нет, — сказала она. — Я столько раз давала вам обоим.

— Хорошо, хорошо, спасибо, — ответил, беря деньги, Стэникэ. — Где живет Паскалопол?

— Зачем он вам?

— Я хочу поблагодарить его за внимание к нам.

— Стэникэ, оставьте Паскалопола в покое, — взмоли­лась Отилия, — ему и так слишком много надоедают. Я не знаю, где он живет.

Стэникэ хотел еще что-то сказать, но на лестнице в доме послышались шаги. Он поспешил к задним воротам и через соседний двор вышел на улицу.

На следующий вечер, когда Паскалопол, как обычно, пришел к Костаке, посыльный принес ему письмо. Поме­щик прочел его:

Уважаемый домнул Паскалопол!

Минуты, которые я сейчас переживаю, являются в моей жизни критическими, и ваш ответ, возможно, приведет меня к револьверной пуле. Я долго раз­мышлял, перед тем как взяться за перо, и наконец обращаюсь к вашему благородному сердцу, которо­му понятно все. Мое существование — это мучени­чество ради двух дорогих мне существ: Олимпии и моего сына. Немилосердная судьба с некоторого времени преследует меня, и ныне я нахожусь в тра­гическом положении, не имея возможности прокормить своих слабых и беспомощных жену и ребенка. К людям, лишенным родительских чувств, я ни­когда взывать не стану. Я прошу вас: будьте так добры, одолжите мне сто лей, которые я вам верну, как только смогу. В случае отказа я решил покон­чить с этой жалкой жизнью и умоляю вас оказать покровительство моей семье.

Тысячу раз благодарный

Стэникэ Рациу.

Паскалопол, на которого все молча смотрели, в при­сутствии посыльного пробежал глазами это письмо и чуть не рассмеялся. Но он сумел совладать с собой. Он ни­сколько не заблуждался насчет характера Стэникэ и хотя не был мелочен, но все же из простого самоуважения не мог позволить себя обманывать. На минуту у него мельк­нула мысль прочесть письмо остальным — он охотно по­дразнил бы немножко Аглае, но его удержало опасение рассердить Симиона. Кроме того, перехватив тревожный взгляд Отилии, он тотчас же понял, что этим поставил бы девушку в неловкое положение, намекнув на мелкие жульничества, на которые он ради нее смотрел сквозь пальцы. Он сунул письмо в карман, вытащил портмоне и вручил посыльному деньги.

— Это от управляющего имением, — солгал он, — он приехал купить кое-какие материалы.

Стэникэ, конечно, не покончил с собой и во имя своего «сына», возраст которого исчислялся всего лишь месяцем, не пренебрег и обращением к «людям, лишенным роди­тельских чувств». Отдать дом Симион не соглашался, но проявлял враждебность лишь к Олимпии, а к Стэникэ относился терпимо. Тот брал старика под руку, громоглас­но хвалил его произведения и выманивал несколько лей, если они у Симиона оказывались. Аглае он покорял изы­сканностью, с какой целовал ей руку, и обращением «мама». Стэникэ вымогал сколько мог у каждого, кто ему встре­чался, даже у Марины. Правда, от нее он требовал наи­меньшей дани:

Тетя Марина, дай мне две леи.

— Нет у меня, уходи отсюда, у меня только пол-леи. Как-то раз он поймал Феликса, который был один дома.

— Никого нет? — изображая отчаяние, спросил Стэ­никэ.

— Никого.

— Какая неудача! Моя жена тяжело больна, а в доме ни гроша. Я застрелюсь. Не найдется ли у вас хоть пяти лей?

Но излюбленной жертвой Стэникэ была Аурика (в честь которой он назвал ребенка Аурелом), обожавшая мужчин вообще, а Стэникэ за его силу и нахальство в особенности. Под предлогом родства, которое он так и не узаконил, Стэникэ заключал Аурику в объятия и крепко целовал в обе щеки. Затем приступал к делу:

— Свояченица, моя жизнь — это нескончаемое муче­ничество!

— Ах, домнул Стэникэ, такой мужчина, как вы, побе­дит все в жизни.

— И тем не менее побежденный — я. Я, интеллигент, человек, рожденный для высокого поприща, не распола­гаю даже десятью леями. Это невыносимо. Я верну бед­ной Олимпии свободу.

«Верну свободу» — это была формула, очень волно­вавшая Аглае, которая в ужасе представляла себе позор­ное возвращение Олимпии домой с ребенком на руках. Однако дела благодаря тому же Стэникэ неожиданно при­няли благоприятный оборот, хотя у него на этот раз и не было никакого определенного плана.

В один прекрасный день удрученный Стэникэ вошел в комнату с вышитыми подушками, где работал Симион. Аглае увидела его в окно и тоже пришла туда. Стэнике, не промолвив ни слова, лег на софу, расстегнул жилет и вытянулся на спине, прижав одну руку ко лбу, а другую к сердцу.

— Что с тобой? — недоверчиво спросила Аглае, а пе­реживавший приступ ипохондрии Симион с беспокойством посмотрел на него.

— Я болен, тяжко болен, — не сразу прошептал Стэникэ и медленно, сунув руку в карман, вытащил большой .носовой платок. Не глядя на Аглае, он протянул ей пла­ток.

Что это за платок? Мама, намочите его, пожалуйста, в холодной воде, я положу на сердце.

— У тебя больное сердце? — подойдя к Стэнике, бо­язливо спросил Симион.

— Да.

— У меня тоже не совсем здоровое, — признался Симион. — Ты что чувствуешь?

Аглае, которая все-таки принесла Стэникэ смоченный платок, прикрикнула на старика:

— Поди ты со своим больным сердцем! Опять при­нялся за глупости... А у тебя, — обратилась она к возмож­ному зятю, — откуда такое взялось, я что-то об этом не слыхала.

— Я тяжко болен. Доктора говорят, что мне жить не­долго... Я таил болезнь, чтобы не расстраивать Олимпию, не приоткрывать перед ней мрачное будущее. Вы не оце­нили моего благородства, а от огорчений болезнь усили­лась.

— У тебя оно болит? — не отставал Симион.

— Не болит, но у меня ужасающие сердцебиения и об­мороки. Приложите руку к груди, и вы сами убедитесь!

Симион протянул руку, Стэникэ взял ее и приложил к сердцу. Уверенный, что обнаружил что-то ненормальное, Симион в страхе сказал:

— Он болен. У него бьется так же, как иногда и у меня.

— Когда меня уже не станет, — угасающим голосом продолжал Стэникэ, — умоляю вас позаботиться об Олим­пии, которую я обожал, и о нашем сыне. Я сожалею, что не смог своим трудом обеспечить ей прочное положение, это и было причиной, почему я так настаивал, чтобы вы оформили документ о приданом Олимпии... Пусть у нее будет дом, где она могла бы приклонить голову...

Симион кашлянул, но на этот раз не рассердился.

— Я хотел бы прожить еще несколько недель, чтобы дать ей имя, — добавил Стэникэ.

— Стэникэ, — властно сказала Аглае, которая в глу­бине души не верила ему, но с тревогой думала, как мо­гут сложиться обстоятельства для Олимпии, — болен ты или нет, но ты хорошо сделаешь, если не будешь больше тянуть... Хватит наконец, поженитесь хотя бы граждан­ским порядком... Над нами люди смеются... Я вам тоже кое-что дам... — Симион, ты слышал, отдай им дом, не упи­райся.

Упрямый по натуре Симион не сказал ни да, ни нет. Стэникэ сделал движение, как бы желая собраться с силами.