Солнечные часы с кукушкой - Надежда Николаевна Герман
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
На склоне солнечного дня —
тенистых кленов благодать,
травы сомлевшей запах пряный.
Бутон в прическе у меня.
Мне жалко косу расплетать.
Кольцо на палец безымянный
примерю тайно. До зари
в светелке девичьей одна
на неразобранной кровати
не сплю. И только фонари…
да желтоватая луна
сквозь облака, как зверь в засаде.
А утром младшая сестра
пурпурной бабочкой влетит:
«Довольно нежиться, засоня!
К обедне, сказано, пора:
уже и папенька сердит,
и удила кусают кони!
Григорий в город ускакал
купить вино и пастилу.
А вечером приедут сваты.
Жених цветы тебе прислал.
А ты их топчешь на полу?
Они ни в чём не виноваты!
Счастливая! И я хочу
чтоб так же: платье и фата,
и кружева белее снега!»
Сестрицу слушая, смолчу.
На сердце – страх и пустота.
Но всё готово для побега.
Я ночью из дому уйду,
рядясь, как нищенка, в тряпьё.
Помилуй, Пресвятая Дева!
Отвороти от нас беду.
И пусть отчаянье моё
не переполнит чашу гнева.
Пусть не скрипит в повозке ось,
не помешало бы ничто
подать условного сигнала.
Чтоб всё желанное сбылось.
И дочь беспутную за то
чтоб матушка не проклинала!
Сумерки
1
В ладони ветра уроню лицо.
Приснится ли, почудится ли мне
Пушистый снег и звон колокольцов,
И две свечи венчальных на окне.
А на стекле причудливый узор —
Как будто клочья вычурной фаты.
А у фасада – нервный цокот шпор,
И алые, озябшие цветы…
2
В ранних сумерках осенних
То ли блики, то ли тени.
В небо – шаткие ступени.
Даже звёзды не видны.
В мутном свете серебрится
Оперенье мёртвой птицы.
Слишком рано снег ложится,
Слишком долго ждать весны.
Тополя листву роняют,
Снег летит. Собаки лают.
Мимо призраки гуляют
В запорошенной степи.
Чей-то плач. Шаги на крыше.
Не пугайся, тише, тише:
Ночь больна и хрипло дышит.
Погаси свечу и спи…
Узор на скатерти с бахромой
Кончается лето. Вьюнки-граммофоны
Играют мелодию пятидесятых.
И пахнет полынью и перечной мятой.
И солнце спускается по небосклону.
И тень по паласу ползёт, как живая.
И ветхая фея склонилась над пяльцами,
И держит иглу узловатыми пальцами,
Несбывшейся жизни узор вышивая.
И этот узор, вышиваемый гладью,
Становится сказкой, рассказанной в детстве,
О розовом утре и юной принцессе
На фоне прибоя в малиновом платье.
Но сказка как сказка – светла и понятна,
А жизнь – это жизнь. И она не вернётся.
Остались на скатерти яркие пятна —
Босые следы заходящего солнца.
Восьмая нота
Восьмая нота
На ветру остывало лето.
Серый день осторожно гас.
И казалось мне, будто это
всё я видела, и не раз:
сеть зелёная на заборе,
силуэты песчаных дюн…
Но сегодня в сонате моря
не звучало каких-то струн.
И возникла в душе усталость,
как в тумане – подводный риф.
На забытый почти мотив
я стихи сочинять пыталась —
буква к буковке, фраза к фразе…
Но тяжёлый словесный ком
расползался, как сгусток грязи
под буксующим каблуком:
хлюп да хлюп. И ни шагу дальше.
Как безногий на марш-броске.
Девяносто процентов фальши
в каждой выстраданной строке.
Словом, всё, что касалось губ,
как-то сразу лишалось смысла,
и картинка смотрелась кисло,
как в тарелке вчерашний суп.
Буквы в азбуке, ноты в гамме,
всё надуманно, всё не так.
Всё хотелось сгрести в кулак,
бросить на пол, топтать ногами.
А по клавишам листопада
брякал дождик одной рукой:
семь значков звукового ряда
гасли радугой над рекой…
Но однажды соната моря
разразится, как гром небесный:
мокрый тополь, дыра в заборе,
крики птиц над свинцовой бездной.
Встану рано, закину сети.
(Сонный берег, туман, дорога…)
Я поверю в волну и ветер,
как язычники верят в Бога.
В морок, в сонь, в черезпеньколоду,
в рыбий мех, в квадратуру круга…
Я поверю в восьмую ноту,
в чистый голос, лишённый звука,
что летит через зал Ла Скала
без афиш и оваций.
Но…
Словом, верить во что попало
глупо, пошло и несмешно.
Но пейзаж… и не яркий даже:
дождь, скамейка, вода, песок…
Башмачок на унылом пляже
так беспомощно одинок.
Тихий луч – как щенок у двери.
Дьявол? Бог? Балаганный шут?
Как, откройся, тебя зовут
не по имени, но по вере!
В тихий омут, где нет теченья,
камень – плюх. И – круги, круги.
Звук, лишённый обозначенья,
значит больше, чем семь других.
И душа, обретя свободу,
тихо едет на небеса,
заглушая восьмую ноту
скрипом пятого колеса.
«В сонном небе – журавли…»
В сонном небе – журавли,
Самоходка на мели.
Расхватали корабли
Все попутные ветра.
Нынче ясно, а вчера
Дождик лил, как из ведра,
И до самого утра
Свечи в окнах жгли.
Был огонь, но нет тепла —
Только пепел и зола.
Пусть на нас не держат зла,
Всё когда-нибудь
