Стальная дуга - Александр Авраменко

— Кто ранен, отзовись?!

— Меня задело, но ерунда…

— Штыком поцарапали…

Никто из защитников не ушёл в тыл. Наскоро перебинтовав друг друга, все остались на своих местах. Схватка была жестокой, майор насчитал почти двадцать трупов немцев, и один ещё шевелился, подвывая. Кто-то подошёл посмотреть, потом грохнул смех:

— Товарищ майор! Вы же его того, наследства лишили! Больше он маленьких фрицев делать не сможет!..

Из милосердия эсэсмана просто пристрелили.

… Смеркалось. Они отбивали уже четвёртую атаку. Чадил догорающий в начале улицы «штурмгешютц». Поднявшийся к вечеру ветерок иногда доносил оттуда знакомый каждому танкисту запах горелой человечины и синтетического бензина…

— Стой! Кто идёт?!

— Бухара!

— Байкал! Проходи.

Появился запыхавшийся боец.

— Кто здесь майор Столяров?

— Я. А что?

— Товарищ майор, приказано держаться до последнего.

— Понятно. Передай, пусть подкинут боеприпасов, и особенно — гранат. И поскорее!

— Ясно, товарищ майор!..

Гранаты подвезли уже после полуночи, но немцы перестали лезть после пятой атаки. Уже почти в полной темноте. Видно, решили, что для одного дня хватит… А утром Столяров впервые увидел «тигры». Огромные машины, шевеля длинными стволами внушительного калибра медленно ползли по узким улочкам, сметая всё на своём пути…

Шестнадцатого марта одна тысяча девятьсот сорок третьего года наши войска оставили Харьков. Остатки войск, уцелевших в уличных боях, вышли к реке Северный Донец, где организовали новый рубеж обороны. После контрудара немцев Красная Армия вынуждена была отступить на позиции, с которых, фактически начала своё зимнее наступление. Столяров сразу был отправлен в новый госпиталь, долечиваться. Там он находился до середины апреля, после чего получил назначение в запасной полк, находившийся в районе Курска. В ЗАПе майор пробыл до самого начала июля…. Несмотря на все старания Столярова, вновь встретиться с Татьяной ему не удалось. Её следы, как и его экипаж, затерялись в госпиталях и том хаосе, который воцарился после отступления наших войск из Харькова…

Глава 14

Владимир Столяров лежал на пригорке, с переделанной собственноручно под ручной пулемёт «СВТ».[24] Ствол оружия опирался на подгнившее бревно, брошенное неизвестно кем, и смотрел на дорогу, по которой должна была пройти немецкая колонна с продовольствием. На флангах лежало ещё шестеро. Почти весь его партизанский отряд. Тогда, в апреле, он чудом уцелел. Едва только лётчик ушёл из разгромленного карателями лагеря партизан, как они нагрянули вновь, пригнав толпу местных жителей, чтобы ещё раз прочесать местность и захоронить трупы. Ну и заодно показать местным «унтерменшен»,[25] что ждёт их в случае неповиновения. Лётчик едва успел встать на лыжи, как началась стрельба, но его спасло то, что у врага не оказалось средств передвижения по ещё глубокому апрельскому снегу, и опытному лыжнику, невзирая на последствия ранений, удалось оторваться от них, затерявшись в лесу…

Потом была ель. Огромная, раскидистая ель, под которой он прожил неделю, ожидая, пока стихнет ажиотаж, поднятый оккупантами по поводу его побега. Костёр разжигать было опасно, поэтому всю его пищу составляла мороженная сладкая картошка и те самые сухари из лагеря. Через семь дней Столяров наведался на пепелище Дарины и нашёл в развалинах кое-какие инструменты. Впрочем, на что-то особое он не рассчитывал, поскольку покойная была одинока, но, скажем, топор и пилу удалось обнаружить. Правда, полуобгорелые, но к работе ещё пригодные. Так он смог немного обустроить своё временное жилище под ёлкой: утеплить и так сросшиеся ветками стены, нарубить лапника под постель… Ещё через три дня после раскопок хутора встал вопрос продуктов. То, что он подобрал у партизан — кончилось. Охотиться он не умел, а есть было просто необходимо. И лётчик вышел на свою первую операцию. Ей стал налёт на полицейский пост в деревне. Ночью он заколол ножом часового и утащил из кладовой мешок еды. Добычей, кроме сала и колбас стала и винтовка убитого полицейского вместе со штыком и двумя обоймами. Плохо, что не удалось разжиться хлебом, но он приспособился есть жирное мясо с еловыми иглами. Их горечь перебивала тошноту… Немного окрепнув, Владимир осмелел и ему удалось подстеречь на дороге и расстрелять в упор подводу с реквизированной населения домашней птицей. Кур и гусей он выпустил на волю, оставив себе несколько тушек. Заодно разжился солью в сумке убитого немца и его оружием. Так у него появилась первая граната, с помощью которой вскоре Владимир подорвал немецкого мотоциклиста и получил в своё распоряжение пулемёт и ещё немного продуктов. Шум по поводу убийства курьера был большой. Немцы пригнали чуть ли не роту полицаев, но без толку. Опытный лыжник, Столяров легко ушёл от облавы по крутым склонам украинских гор. А ещё через два дня он наткнулся сбежавшего из лагеря военнопленных советского бойца, и их стало двое. Правда, Пётр Фадеев, как лыжник, оказался никудышным ходоком, зато он умел хорошо взрывать, поскольку в армии был сапёром. Так они подорвали небольшой мост через речку. Пусть та и была неширокой, зато обладала топким дном, и оккупантам пришлось делать изрядный крюк, сжигая лишнее горючее, ценившееся у них на вес золота…

Вскоре снег сошёл, и Владимир утратил своё превосходство на лыжах. Зато их отряд вырос — в нём стало уже десять человек. Однажды они с Петром напали на немецкую рабочую команду, перебив двух надзирателей и освободив рабочих. Кое-кто из тех решил попробовать вернуться домой, но большинство осталось со Столяровым и Фадеевым. Встал вопрос об оружии, и его решили, напав на полицейский пост. Появился вопрос о еде — помогли немецкие обозы. Вопрос с жильём решили постройкой землянки…

Единственное — Столяров никогда не нападал на немцев и полицаев вблизи расположения лагеря, стараясь уходить за два, а то и три дня пути от него. Ещё — он поставил в отряде вопрос дисциплины, требуя неукоснительного соблюдения уставов Красной Армии, считая себя и свой отряд её подразделением. Прошла весна, наступила лето. По обрывкам разговоров, по слухам на фронте наступило затишье. Линия боёв стабилизировалась. Но зато в тылу усилилась работа карателей. Не один раз партизаны натыкались на следы их «работы» — изуродованные трупы мирных жителей, сожжённые дотла дома, и зачастую вместе со своими обитателями, повешенные на колодцах дети и старики… И ещё крепче сжимал он в руках свою автоматическую винтовку, ещё злее становился её огонь… О его отряде заговорили. Местные жители — с уважением и восхищением. Враги — со злобой и ненавистью. У него появилась какая-то звериная хитрость. Свои операции Столяров планировал с такой точностью, что врагам не было никакого шанса уцелеть. Да и, откровенно говоря, именно к этому Владимир и стремился. Чтобы ни живых фашистов не оставалось, ни пленных не было… Да и куда их было девать? Отпускать обратно? Чтобы они продолжали убивать советских людей? Для чего же тогда воевать?!..

Они возвращались после разгрома склада с продовольствием, куда свозились награбленные немцами продукты. Впереди бесшумно скользил дозор, позади основной группы — арьегард из вооружённых пулемётами и автоматами бойцов…

— Товарищ командир! Смотрите!

Бойцы столпились возле одного дерева, к которому колючей проржавевшей проволокой был привязан полуобгоревший скелет. Кто-то произнёс:

— Наверное, ещё с сорок первого…

— Тихо! Усилить наблюдение! Рассыпаться!

Подбежал дозорный:

— Товарыщу командир, дорога там. Немцив немае.

— Точно?

— Тыхо. Не видать.

— Ждём пять минут и переходим. Геращенко, Петренко — на деревья. Наблюдать.

— Есть!

Бойцы ловко вскарабкались на раскидистые сосны и замерли, прижимаясь к стволам, стараясь стать незаметнее. Столяров отсчитывал про себя секунды, когда сверху донеслось:

— Немцы!

И точно — справа, от райцентра донеслось негромкое жужжание, перешедшее по мере приближения в гул моторов, а затем… затем донеслась мелодия… Те самые, «два синих драгуна»… Столярова словно пронзила молния:

— Рассредоточиться! К бою!

Приученные повиноваться бойцы мгновенно заняли позиции вдоль трассы. Дозор, перешедший уже на другую сторону дороги, так же приготовился ударить фашистам в спину после того, как основная группа откроет огонь… В голове колонны двигался полугусеничный бронетранспортёр, за ним — четыре грузовика и фургон агитационной установки. Всё ближе и ближе, всё громче и громче…

— Передать по цепи — пленных не брать. Раненых фашистов — добивать на месте. Это — каратели!..

Едва «251» поравнялся с засадой, как Фадеев приподнялся и швырнул ему под гусеницы связку гранат. Грянул взрыв, броневик опрокинуло набок, размотав ему гусеницы. Передний грузовик не успел затормозить и врезался прямо в гробообразный стальной кузов, на мгновение наступившую тишину нарушил грохот выстрелов партизанского оружия и разрывы «ручной артиллерии». Прошитый десятками пуль брезент тентов вспыхнул почти мгновенно, и из огня посыпались убийцы. Столяров хладнокровно, стиснув до боли зубы вёл мушку с цели на цель, не давая промахов. Каратели гибли один за другим, но вскоре спохватились и попытались организовать отпор. Из-за последней машины, громадного тупоносого «бюссинга» ударил вдруг «МГ», и рядом кто-то вскрикнул — пущенная вслепую пуля нашла цель. Но тут пулемёт замолк, в дело вступили партизанские дозорные, закидав пулемётчиков гранатами. Им хватило выдержки не обнаруживать себя до нужного момента, и каратели, поняв, что окружены, начали было поднимать руки, но грохот боя перекрыл бас Владимира: