Хроники лечебницы - Киз Дэниел

Дайте мне религию прежних времен[10].

Он прошел мимо двух полицейских, стоявших по обе стороны крыльца «Американ-экспресс». Интересно, такая бдительность распространялась на всех иностранцев или только на турок, не греческих киприотов и американцев?

Дуган подошел к стойке, и к нему обратился клерк с каменным лицом:

– Чем могу помочь?

– Почту для Спироса Диодоруса.

– Паспорт.

Клерк внимательно рассмотрел его.

– Речь ваша не кажется мне греческой.

– А мне – ваша, – сказал он по-гречески.

Клерк удалился куда-то вразвалку. Вскоре он вернулся и вручил ему объемистый конверт на имя Спироса Диодоруса. В адресе отправителя значилась школа стоматологии при Университете Цинциннати. Это была шутка в духе Кимвалы.

Дуган прошелся к летнему кафе на улице Ойкономон и заказал узо. В ожидании выпивки он открыл конверт и достал банковскую книжку. На счет Спироса Диодоруса в банк «Олимпия» было переведено сто тысяч евро. Кроме того, в конверте имелись документы, подтверждающие его зачисление докторантом в афинский Политехнический университет.

По прошествии десяти минут официант наконец принес узо.

– Небыстрый у вас сервис, – сказал он.

Официант ушел, бормоча под нос:

– Филисе то коле му[11].

– Тебя туда часто целуют?

Официант обернулся с нескрываемым удивлением.

– Ты знаешь греческий?

– Я из Спарты, но мне объяснили, как разговаривать с афинскими официантами.

Чтобы добраться до банка «Олимпия», потребовалось сделать две автобусных пересадки. Он снял 300 евро. Солнце зашло, и зажглись фонари, так что он решил раскошелиться на такси до дома в студгородке, где ему сняли комнату.

В прихожей студенческого общежития было темно и пахло сыром фета и гашишем. Ища на ощупь выключатель, он въехал ногой в первую ступеньку и взвыл. Лестничный пролет озарила единственная лампочка, свисавшая на длинном проводе.

По лестнице навстречу ему спускалась молодая женщина.

– Почему вы не включили свет? – спросила она, приближаясь.

Он разглядел ее стройную фигуру, короткие черные волосы и маленький рот. На овальном лице обозначилась улыбка.

– Я только въезжаю. Не знал, где выключатель.

И вот она уже была прямо под лампочкой, отчего ее лицо стало черной маской. Она прошла мимо него, коснувшись грудью его левой руки. Свет погас.

– Вот, у стены, – сказала она, – перед первой и после последней ступеньки на каждом пролете.

Он услышал щелчок и тиканье таймера. Свет включился, и ее маска вновь стала лицом.

– Только въезжаете? А вы откуда?

– С Самоса, – сказал он и добавил, чтобы объяснить свой странный акцент: – Хотя мои родители жили на многих островах.

– А здесь бывали?

– В Афинах впервые.

Свет опять погас. Он протянул руку, повернул таймер, и свет зажегся. Он посмотрел в ее глаза с темной обводкой. Некоторые женщины достигают такого эффекта косметикой. Но здесь, по-видимому, имел место алкоголь или наркотики. Или все вместе. Ее улыбка чуть кривилась вправо.

– Вам лучше подняться, – сказала она, – пока опять не застряли в темноте на полпути.

Он поднялся до третьего пролета.

– Спасибо.

– Мы наверняка еще встретимся, – отозвалась она. – Я тоже живу на третьем.

И она вышла на улицу, темным силуэтом в свете фонарей.

Он прошел через холл до своей комнаты, открыл дверь и включил свет. Теснота была неимоверная. И прокуренный воздух. Облупленные бледно-желтые стены и узкая кровать вызывали гнетущее ощущение. Помимо кровати в комнате у окна имелся стол с лампой. Дуган дернул за шнур лампы, но безрезультатно – лампочки не было. Достав из сумки костюм и рубашку, он повесил все вместе на единственный крючок на обратной стороне двери.

Он подошел к окну, чтобы осмотреть источники света внизу. Окно выходило на кирпичную стену. Ну и черт с ним. Он решил пройтись по окрестностям кампуса, чтобы заново открыть для себя город, в котором последний раз был с семьей.

Он осторожно спустился по лестнице, перемещаясь между световыми таймерами, вышел из пансиона и повернул на улицу Панепистимиу. Политех располагался в нескольких кварталах.

Когда он был здесь последний раз, на похоронах отца Хелены, она рассказала ему, как ее мать провела почти две недели, забаррикадировавшись в здании студенческого клуба, откуда вещала на нелегальной радиостанции, призывая граждан Греции сплотиться и сбросить диктатора.

Годы спустя, как сказала ей мать, революция сработала, и в итоге полковник Пападопулос задействовал армию. Некоторые из выживших, как и родители убитых и раненых, винили ее мать за подстрекательские радиоэфиры.

Он прошелся по улице, где когда-то армейские танки прорвались в ворота. К его удивлению, они оказались закрыты.

Он услышал женский голос из-за спины:

– Эти ворота закрыты с семнадцатого ноября 1973 года.

Он обернулся и увидел молодую женщину, с которой встретился на лестнице.

– Встретиться с кем-то дважды за час – это то, что я называю совпадением или судьбой.

– Не то и не другое, – сказала она. – Я за вами следила – хотела понять, вы инакомыслящий студент или шпион правительства.

– И что вы думаете?

– Я решу, когда узнаю вас получше.

– Вы собираетесь узнать меня получше?

– Учитывая, что ваша комната соседняя с моей, это вполне реально.

– Откуда вы знаете, что моя комната соседняя?

Она улыбнулась.

– Это единственная свободная комната в общаге.

Где же он видел раньше эту дразнящую ухмылку? Он указал на ворота.

– Почему они закрыты с 73-го года?

– В знак продолжающегося сопротивления.

– Против кого? Разве Греция теперь не правовое государство?

– Кто-то так считает. Другие полагают, это просто ширма, за которой прячутся Штаты.

Он попробовал понять ее позицию. Была ли она сторонницей 17N?

– Ну а вы? Как вы считаете?

– Это долгая история. Закажите мне рецину, и я вас просвещу.

– По рукам.

– А зовут вас…

– Спирос Диодорус. А вас?

– Артемида.

– Сестра Аполлона, дева-охотница.

– Скажем так, просто охотница.

Он уставился на ее кокетливую улыбку. Артемида? Реальное имя или прозвище?

Она взяла его за руку и повела долгой дорогой вокруг Политеха.

– Это площадь Экзархия. Здесь обычно зависают студенты. Мне нравится кафе «Парнас».

– Дом твоего брата, Аполлона, а также Диониса с музами.

– Вижу, родную мифологию ты знаешь, – сказала она. – Но не слишком усердствуй. А то кажется, что ты это выучил на курсах по истории античности. И что, несмотря на твой вполне правильный греческий, ты не грек.

– Спасибо за совет.

– «Парнас» похож на старые кафе-аман – там вечно кто-нибудь из студентов играет рембетику на бузуке.

Он знал, что бузука – это такая длинная гитара, сужающаяся, как ваза, но два других слова были ему незнакомы, что, по-видимому, отразилось на его лице.

– В прежние дни, – сказала она, – были такие подпольные заведения по соседству, кафе-аман. А рембетика – это греческий блюз.

– Я это знал.

Ее губы снова изогнулись.

– Ну конечно, знал.

В кафе официант провел их к столику и зажег свечу.

– Желаете сделать заказ?

– Рецину для леди и узо для меня.

Глядя на нее в свете свечи, он понял, где раньше видел такую кривую улыбку. У Эллен Баркин в фильме «Море любви». И сразу вспомнил проникновенную музыкальную тему.

Официант принес им напитки и протянул ему счет.

– Мы закажем еще, – сказал он. – Я заплачу, когда мы будем уходить.

– Деньги вперед, – сказал официант.

Дуган хотел было возразить, но Артемида сказала:

– Здесь всегда возможна студенческая демонстрация с погромом и полицейской облавой. Владелец кафе не хочет потом собирать деньги по тюрьмам.