Собрание сочинений. Том 1. Ким: Роман. Три солдата: Рассказы - Редьярд Киплинг

Он развел огонь насколько возможно ближе к повозке, в ожидании, что кто-нибудь из слуг прогонит его. Лама устало упал на землю, словно отяжелевшая летучая мышь, и снова принялся перебирать четки.

— Отойди подальше, нищий! — крикнул один из горцев на ломаном индостанском языке.

— Ух! Это только пахари (горец), — сказал Ким через плечо. — С каких пор горные ослы владеют Индостаном?

В ответ послышался быстрый и блестящий очерк родословной Кима за три поколения.

— Ах! — Голос Кима был особенно нежен: он ломал кизяк на мелкие куски. — В моей стране это называется началом любовного разговора.

— Раздавшийся за занавесями тихий, грубый смех подбавил энергии горцу для второго выстрела.

— Не так дурно, не так дурно, — спокойно проговорил Ким. — Но берегись, брат мой, чтобы мы — мы, говорю я, не вздумали клясть тебя за это. А наши проклятия имеют обыкновение попадать в цель.

Урья расхохотался. Горец с угрозой выскочил вперед. Лама внезапно поднял голову, его громадная широкополая шляпа четко вырисовывалась при свете огня, только что зажженного Кимом.

— Что такое? — сказал он.

Горец остановился, как бы окаменев.

— Я… я спасен от большого греха, — пробормотал он.

— Чужестранец нашел наконец жреца для него, — шепнул один из урья.

— Эй! Почему не отколотили хорошенько этого мальчишку-нищего? — крикнула старуха.

Горец отошел к повозке и шепнул что-то. Наступило мертвое молчание, затем тихое перешептывание.

«Все идет хорошо», — подумал Ким, делая вид, что ничего не видит и не слышит.

— Когда… когда он поест, — льстиво сказал горец Киму, — то некто просит Служителя Божия сделать ему честь и поговорить с ним.

— После того как он поест, он будет спать, — высокомерно сказал Ким. Он не вполне еще понимал, какой новый оборот приняла игра, но решил воспользоваться им. — Теперь я достану ему пищи. — Последняя фраза, громко произнесенная, закончилась вздохом как бы от слабости.

— Я, я сам и другие из моего народа позаботятся об этом, если будет дозволено, — Дозволено, — еще высокомернее проговорил Ким. — Служитель Божий, эти люди принесут нам пищу.

— Страна хороша. Вся южная страна хороша — великий страшный мир, — сонным голосом проговорил лама.

— Оставьте его спать, — сказал Ким, — но позаботьтесь, чтоб нас хорошенько накормили, когда он проснется. Он очень святой человек.

Опять один из урья презрительно сказал что-то.

— Он — не факир. Он не нищий из нижней страны, — строго продолжал Ким, обращаясь к звездам. — Он — самый святой из святых. Он выше всех каст. Я его ученик.

— Пойди сюда, — сказал низкий слабый голос за занавеской, и Ким подошел, чувствуя, что на него пристально смотрят невидимые ему глаза. Худой, смуглый палец, покрытый кольцами, лежал на краю повозки. Начался разговор.

— Кто этот человек?

— Замечательный святой. Он идет издалека. Он идет из Тибета.

— Где Тибет?

— За снегами — очень далеко. Он знает звезды. Он составляет гороскопы. Он читает предзнаменования. Но он делает это не ради денег, он делает это из доброты и великого милосердия. Я — его ученик. Меня зовут также Друг Звезд.

— Ты не горец?

— Спроси его. Он скажет, что я был послан ему со звезд, чтобы указать конец его паломничества.

— Гм! Помни, мальчишка, что я старуха и не совсем глупая. Я знаю лам и с благоговением отношусь к ним, но ты такой же ученик его, как мой палец — дышла моей повозки. Ты — индус без касты — смелый, бесстыдный попрошайка, приставший к святому человеку, вероятно, из-за наживы.

— А разве все мы работаем не из-за наживы? — Ким быстро приноровил тон разговора к изменившемуся тону старухи. — Я слышал, — то была пущенная наугад стрела, — я слышал…

— Что ты слышал? — резко оборвала она, стуча пальцем.

— Не помню хорошенько, какой-то разговор на базаре, вероятно, ложь, будто даже раджи — маленькие горные раджи…

— Но все же хорошей крови раджи.

— Конечно, хорошей крови. Так вот, даже эти раджи продают своих самых красивых женщин ради наживы. Они продают их на юг…

Ни что так страстно не отрицают маленькие горные князья, как именно это обвинение. Но этому вполне верят на базарах, когда там обсуждается вопрос о таинственной торговле рабами в Индии. Старая дама сдержанным, полным негодования шепотом точно объяснила ему, какой он зловредный лжец. Если бы Ким намекнул на это, когда она была девушкой, то в этот же вечер был бы убит хоботом слона.

— Ай! Ай! Я ведь только мальчик-нищий, попрошайка, как сказала Глаз Красоты, — стонал он с преувеличенным ужасом.

— Глаз Красоты, скажите пожалуйста! Кто я, что ты можешь бросать мне свои нищенские нежности?

А все-таки она рассмеялась при давно забытых словах. Это можно было сказать лет сорок тому назад, и довольно верно. Да, даже тридцать лет тому назад. Это постоянное шатание взад и вперед по Индостану виной тому, что вдова раджи должна встречаться со всяким сбродом и служить предметом насмешек для нищих.

— Великая королева, — быстро проговорил Ким, чувствуя, что она вся дрожит от негодования, — я действительно такой, каким меня считает великая королева, но мой господин тем не менее святой человек. Он еще не слышал приказаний великой королевы.

— Приказание?.. Я могу отдать приказание святому человеку!.. Учителю закона — прийти поговорить с женщиной! Никогда!

— Пожалей мою глупость. Я думал, что это было приказание…

— Нет. То была мольба. Поможет ли вот это объяснить дело?

Серебряная монета звякнула о край повозки. Ким взял ее и отвесил глубокий поклон. Старая дама признала, что его следует умилостивить, как глаза и уши ламы.

— Я только ученик святого человека. Когда он поест может быть, придет.

— О, противный, бессовестный мошенник! — унизанный драгоценностями палец погрозил Киму, но он расслышал прерывистый смех старухи.

— Ну, что это? — сказал он, переходя к своему обычному ласковому и уверенному тону, которому, как он знал, мало кто мог противостоять. — Не нуждается ли твоя семья в сыне? Говори откровенно, потому что мы, жрецы… — последняя фраза была явно заимствована у одного факира у Таксалийских ворот.

— Мы, жрецы! Ты еще недостаточно стар, чтобы… — она остановилась и закончила шутку смехом. — Поверь мне, раз и навсегда, о жрец, мы, женщины, думаем о многом другом, кроме сыновей. К тому же у моей дочери родился ребенок мужского пола.

— Две стрелы в колчане лучше одной, а три еще лучше, — Ким проговорил пословицу, покашливая в раздумье и скромно опустив глаза в землю.

— Верно, о, верно. Но, может быть, так и будет. Конечно, эти брамины совершенно бесполезны. Я посылала им подарки, деньги и снова подарки, и они пророчествовали.

— А, — протянул Ким с бесконечным презрением, — они пророчествовали! — Профессионал не мог бы выразить больше презрения.

— И только тогда, когда я вспомнила моих богов, молитвы мои были услышаны. Я выбрала благоприятный час, и, может быть, святой человек слышал о настоятеле Лунг-Чосского монастыря? Я обратилась к нему, и вот в свое время случилось то, чего я желала. Брамин в доме отца сына моей дочери говорил, что это произошло благодаря его молитвам — маленькая ошибка, которую я разъясню ему, когда мы достигнем конца нашего путешествия. А потом я поеду в Буддах-Гайя, чтобы принести жертву за отца моих детей.

— Мы идем туда.

— Вдвойне благоприятное предзнаменование, — прощебетала старая дама. — По крайней мере, второй сын!

— О, всеобщий Друг! — Лама проснулся и просто, как ребенок, удивленный, что лежит в чужой кровати, позвал Кима.

— Иду, иду, Служитель Божий! — Он бросился к костру и нашел ламу, окруженного блюдами. Горцы относились к нему с видимым обожанием, южане имели угрюмый вид.

— Убирайтесь! Прочь! — крикнул Ким. — Разве мы едим публично, как собаки?

Они закончили ужин в молчании, несколько отвернувшись друг от друга. На закуску Ким выкурил туземную сигаретку.

— Не говорил ли я сотни раз, что юг — хорошая страна? Вот здесь добродетельная, высокорожденная вдова горного раджи. По ее словам, она отправляется в паломничество в Буддах-Гайя. Она присылает нам эти блюда, а когда ты хорошенько отдохнешь, она желала бы поговорить с тобой.

— И это тоже твое дело? — спросил лама, запуская глубоко руку в бутылку из тыквы, наполненную табаком.

— А кто же оберегал тебя с тех пор, как началось наше чудесное путешествие? — Глаза Кима весело бегали, когда он выпускал из ноздрей едкий дым, который стелился по пыльной земле. — Разве я не заботился, чтобы тебе было удобно, Служитель Божий?

— Да будет благословение над тобой. — Лама торжественно наклонил голову. — В моей долгой жизни я знавал многих людей и немало учеников. Но ни к одному из людей — если только ты рожден от женщины — не влекло так мое сердце, как к тебе — внимательному, мудрому и любезному, но все же несколько напоминающему дьяволенка.