Милкино счастье - Лана Ланитова

– Трогай! – где-то высоко раздался голос графа. Он был рядом с ней и парил вокруг… Он даже бежал по дороге и гулко отзывался в сердце.

«Это точно сон», – снова думала она, погружаясь в некое измененное состояние души, где правит праздник и счастье, любовь и страсть.

Она была глубоко пьяна, пьяна и без вина, пьяна зарождающимся сильным чувством, имя которому – любовь.

Краевский нежно обнимал ее в пути. Ехали они недолго. Мелькнула высокая чугунная ограда, пирамидальные тополя. Потянуло жареным луком и специями. Зашли в ресторан не с парадного входа, а со двора. Словно в калейдоскопе качнулась красная кирпичная стена, две каменные ступеньки, она оступилась – он снова подхватил ее за талию. Влажным глянцем сверкнул мокрый пробор лакея, хруст крахмальной салфетки. Тихий шепот. Коридор с вереницей комнат. Стук бокалов за стеной, женский смех, дым папирос. Знакомый ресторатор отвел их в отдельный кабинет. По дороге распахнулась одна из дверей, в проеме показалась немолодая дама в канареечном платье. Она была пьяна, карминные губы сжимали длинную пахитоску. Раздались быстрые шаги, кто-то невидимый запер дверь изнутри…

И снова была трапеза. Они пили шампанское и херес. Ели рыбу и устриц. Граф что-то говорил, она внимательно слушала, не вникая в слова. Он шутил, и сам смеялся. Потом замолкал, вставал из-за стола, подходил к ней и садился рядом. Он начинал целовать ее стройные ноги, клал темную голову на колени. Ее рука гладила его волосы, губы целовали пахучую темную макушку. Они оба смущались, крахмальная скатерть казалась ватным облаком. Янтарный виноград выглядел неестественно крупным. От устриц пахло морем. Икра, обложенная льдом, блестела, подобно мелкому бисеру. Она умела вышивать бисером…

– Мила, ты слышишь меня?..

– Да, – встрепенулась она.

– Почему ты снова ничего не ешь? Я столько всего заказал… Господи, у тебя такие холодные руки… Ты замерзла?

– Нет.

Он снова обнимал ее и целовал. Потом он что-то говорил о душе, ее капризности и тонких изысках. О том, как ненавидит собственное сибаритство и свою избалованную натуру. Рассказывал о какой-то цирюльне. Называл имена. Она плохо его понимала.

– Мила, ты ничего не ела, потому и опьянела, – услышала она вновь. – Ты согласна?

– Да…

– Тогда едем?

– Куда?

– Мила, я уже полчаса рассказываю тебе о том, куда мы должны съездить. Ты, конечно, вправе отказаться. Я пойму. Я принимаю тебя такой, какая ты есть, ибо ты – само совершенство… Но, согласись, что и совершенству нет предела. Они исполнят все аккуратно и быстро. Ты не почувствуешь никаких неприятных ощущений. Там работают мастера своего дела.

– Любимый, о чем ты? – она будто стряхнула с себя оковы сладких грез.

– Мила, я говорю тебе о цирюльне. Там тебе сделают прическу, завьют локоны. И там есть дамский кабинет… для нижних причесок.

– Как это?

– Помнишь, мы видели фото?

– Какое?

– Ну то, где у дамы там отсутствовали волоски…

Она вздрогнула и выпрямилась, лицо покраснело… Она не знала, что и ответить.

– Анатолий Александрович, а это обязательно?

– Совсем нет… Я же поясняю, что сие – лишь мой каприз. Скорее, прихоть. Я, верно, эгоист. Если ты не хочешь, мы не поедем туда.

Она вмиг протрезвела. В ее маленькой и неопытной душе шла напряженная борьба: «А вдруг я разочарую его отказом? Вдруг покажусь неряхой и дурёхой? Может, сейчас так принято, модно, и так делают все светские львицы? Анатоль так тактичен, он пытается приучить меня к этикету и аристократическим привычкам. А я упёрлась, словно деревенская кляча. Господи, у кого бы спросить… Но, как я покажу это место чужим? Цирюльня… И там?»

– Хорошо, Анатолий Александрович, если вы желаете, я готова.

– Мила, ты умница… Я обожаю тебя. Едем.

Он попросил счет и расплатился с лакеем. Со стороны Милы почти вся закуска осталась нетронутой. Граф попросил завернуть им часть еды и фруктов с собой.

Они снова сели в экипаж. Ехали теперь чуть дольше. За окном мелькали деревья, дома. Миле показалось, что они уехали далеко за городские пределы. В этой части старого города она ни разу еще не была. Наконец они подъехали к двухэтажному желтому особняку со спящими пыльными львами перед входом, похожему на какое-то учреждение. Поднимаясь по ступенькам, Людмила заметила керамическую плитку, разрисованную звездами Давида.

– Здесь ранее проживал торговец Арон Гендлер, – пояснил граф. – А теперь в этом доме располагается цирюльня мадам Колетт – в этом крыле. А в другом, – он запнулся. – В другом… – Впрочем, я позже тебе расскажу, о том, что находится в другом.

Их встретила немолодая, худощавая и разряженная женщина в темном шелковом платье с причудливой прической, украшенной множеством перьев и цветов.

– О Анатоль, сколько зим, сколько лет! – воскликнула она с неподдельной радостью.

– Я не один, – перебил ее граф. – Нам нужно к дамскому мастеру.

– Я поняла, – кивнула она. – Проходите, господа.

Пройдя пару темных прихожих, они оказались в довольно большом зале. Стены этого зала были оклеены обоями цвета фуксии, на каждой стене висло овальное зеркало в бронзовой оправе. Напротив зеркал стояли высокие кресла.

– Что прикажет мадемуазель? У нас есть парижские журналы модных причесок, есть сетки, косы, шиньоны. Мы можем завить кудри и уложить волосы в высокую куафюру. Вам в театр или гости?

– Нет, Колетт, нам не нужно излишней пышности. Легкая завивка, чуть поднять на затылке и распустить локоны вольным стилем.

– Хорошо, Анатолий Александрович. Только, если позволите, мы добавим еще мягкое гофре на пробор, ближе к вискам. Сейчас это – писк Парижской моды.

– Я даю вам полный карт-бланш, моя дорогая Колетт. Сделайте нам из этой мадемуазели настоящую принцессу.

– Сию минуту, господин Краевский. Рози! – крикнула она кому-то в другую комнату. – Рози, душка, выйди к нам. К тебе пришли господа.

Рози была полной дамой, одетой в форменное темно-синее платье и белый крахмальный передник. Но носу у Рози красовалась маленькая бородавка. Весь ее передник бы утыкан какими-то металлическими зажимами, гребешками и прочими атрибутами мастера куафюры.

В течение часа Рози колдовала над густыми волосами Людмилы, она нагревала какие-то щипцы, обдавала Людочку горячим паром, что-то начесывала, закалывала шпильками. В довершении всего она чуточку припудрила Людочкины щечки, мазнула розовой помадой ее девичьи губы, расчесала брови и немного добавила сурьмы на длинные ресницы. Когда все было готово, важная мастерица развернула Людочку к зеркалу. Та долго крутила головой в надежде найти свое собственное отражение. Из зеркального полотна на Людочку глядела молодая красавица. Людмила подняла руку, и красавица подняла. И только тут ее осенило: господи, да это же я…

Из комнаты ожидания пригласили графа.

Он смотрел на нее такими глазами, что Людмила снова покраснела.

– Людмила Павловна, – важно произнес граф. – Вы великолепны.

И мадам Колетт и Рози обе смотрели на Людочку с нескрываемым восторгом.

– Да, mon cher Анатоль, вы знаете толк в женщинах, – тихо произнесла Колетт. Такая красота дорогого стоит. Однако ждите нас еще. Мы не совсем готовы, – шутливо пояснила она.

Затем она наклонилась к уху Людмилы.

– Мадмуазель, граф желает довершить ваш интимный туалет…

– Да, он говорил, – охрипшим голосом подтвердила Людмила.

– Вы не волнуйтесь. Сейчас я отведу вас в отдельный кабинет. В нем работает наша Хатидже. Она турчанка. Она займется вашими ножками, ручками и уберет все лишние волоски с тела.

Не прошло и минуты, как мадам Колетт, крепко вцепившись в локоток Людмилы, отвела ее в отдельную, небольшую раздевалку, переходящую в комнатку. В этой комнате отсутствовало окно. Стены украшала тканевая драпировка, с рисунком на восточный манер. Посередине стояло высокое кресло, из подлокотников которого шли металлические трубки и странные деревянные желоба. Свиная кожа обтягивала круглое сидение. Снизу открывалось пустое отверстие, похожее на отхожее место. Прямо под ним находился широкий китайский таз. Тут же стояли стеклянные кувшины, наполненные водой. Рядом располагался столик, покрытый белой тканью. На столике, в строгом порядке, были разложены баночки с какими-то притирками, мазями, флаконы с духами, несколько коробочек французского мыла, и… целый арсенал металлических лезвий – точно таких же лезвий, какие бывают в мужских цирюльнях. Разница заключалась лишь в том, что здесь лежали бритвы и большого размера, и совсем маленькие – длиной в перст, с загнутыми концами. Недалеко от столика висел ремень для правки этих бритв. Напротив странного кресла, прямо на каменных нишах, стояли две газовые лампы с белыми абажурами.

Пока Людочка рассматривала диковинное кресло, к ней сзади подошла мадам Колетт.

– Идите ко мне, милая. Я аккуратно сниму платье, дабы не помять нашу прическу и помогу расшнуровать корсет. Нам надо раздеться донага. Вы сядете в это кресло, вас побреют и удалят лишние волосы – от подмышек до лобка. И не дрожите, это не будет больно. Хатидже – мастер своего дела.