Левитан - С. Пророкова

После мрачной прокуренной комнаты полицейского участка, после зверских лиц и зрелища крови Кувшинников входил в освещенную гостиную. Он слушал звуки виолончели, пение, игру жены на рояле. Софья Петровна — в центре внимания, она — душа салона.

В опубликованной автобиографии С. П. Кувшинникова дала такую характеристику своей жизни: «Поклоняясь театру, музыке, всему прекрасному, доблестному, я часто сталкивалась с очень интересными людьми.

Имея мужа, человека на редкость гуманного, великодушного, так же глубоко любящего искусство, как и я, и не только не ставившего мне преград для занятий им, но, наоборот, всячески помогавшего в этом отношении, будет понятно, если я скажу, что жизнь моя была почти сплошным праздником…»

В искренность этих слов можно легко поверить. Софья Петровна была женщиной разносторонне одаренной, и она сама создавала себе этот вечный праздник.

Музыка — ее самый сильный дар. Она играла блистательно, имела разнообразный репертуар, особенно тонко чувствовала бетховенские сонаты.

Сколько раз Донской исполнял партии из «Лоэнгрина», «Пиковой дамы» или «Паяцев» под аккомпанемент Софьи Петровны. Она легко читала ноты с листа, часто играла трио с виолончелистом и скрипачом.

Софья Петровна увлеклась живописью довольно поздно, но училась упорно, и скоро ее имя примелькалось на московских выставках.

Скромная квартирка ее стараниями превратилась в оригинальное жилье.

Софья Петровна привлекала в свой салон людей искусства, которым улыбнулась слава. Поэтому после успеха крымских этюдов она заинтересовалась Левитаном и поспешила познакомиться с ним.

Художник посмотрел этюды хозяйки салона, нашел, что она не лишена дарования. Софья Петровна мечтала поучиться живописи у такого интересного пейзажиста, каким уже был Левитан.

Она спросила довольно робко, не согласится ли художник хоть изредка направлять ее занятия живописью. Левитан не смог отказать ей. А осенью Софья Петровна попросилась поехать с ним и Степановым на этюды в Саввинскую слободу.

Так Кувшинникова вступила в братство художников и старалась не отставать хотя бы в трудолюбии от молодых пейзажистов.

Чехов, чуткий к переменам настроений друга, в письме к Киселевой характеризовал его метко и коротко: «Левитан закружился в вихре». Это сразу обнимало все изменения в жизни молодого художника: и успех его в обществе, и хвалу его кисти, и, наконец, появление ученицы. Немногословен был Чехов и во внешней характеристике Левитана:

«Едва я кончил письмо, как звякнул звонок и… я увидел гениального Левитана. Жульническая шапочка, франтовской костюм, истощенный вид… Был он два раза на «Аиде», раз на «Русалке», заказал рамы, почти продал этюды… говорит, что тоска, тоска и тоска».

Крымские этюды почти проданы еще до выставки. Теперь можно купить новый костюм, утолить давнее желание хорошо одеться. Он ходит в театры, знакомится с интересными людьми, посещает художественные кружки.

Несмотря на такие внешние признаки благополучия, он жалуется на тоску. Таков Левитан. Приятное для него всегда отравлено ядом страданий.

Левитану в это время было только двадцать шесть лет. Сколько счастливых дней украл у молодости недуг, который врачи называли меланхолией! Это несчастье породили страдания и лишения юности.

Но в иные дни это был другой Левитан. Когда речь заходила об искусстве, он преображался.

Артист Донской рассказывает об этом: «И сейчас он стоит передо мной как живой, в разгар спора… со сдержанными, но полными внутреннего огня жестами, со сверкающими, удивительными глазами… Его речь в таких случаях была фейерверком, и он засыпал своего противника бесконечными потоками блесток… Откуда что бралось? Неожиданные мысли выливались в те образные и своеобразные выражения, которыми умеют думать и говорить только художники. В каждом слове чувствовалась сила и уверенность страстного убеждения, добытого долгими одинокими переживаниями и согретого темпераментом истинного большого художника».

Задумчивость сменялась в нем вспышками веселья, молчаливая угрюмость — мудрой импровизацией мыслителя.

Иногда, просидев мрачно весь вечер, Левитан брал альбом Софьи Петровны, задумчиво перелистывал его страницы. Мелькали рисунки, стихи, автографы. Среди них — рисунки, сделанные Д. П. Кувшинниковым, — какая-то старинная башня вроде часовни и колоннада, обрамляющая подход к ней. На втором — узорчатые ворота.

А вот и сам доктор Кувшинников, нарисованный братом Софьи Петровны А. Сафоновым. Глубоко посаженные глаза, спокойные очертания носа и подбородка, приятное лицо.

Левитан находит чистую страницу, вынимает карандаш, задумывается. Софья Петровна играет «Патетическую сонату» Бетховена. В альбоме появляется ночной пейзаж. Группа безлистных деревьев, темный силуэт леса и серп луны, отражающейся в ручье. Альбом закрыт. Левитан глубже усаживается в кресло.

Левитан мечтал о Волге давно. Первое влечение к ней пробудили картины. Мальчиком он увидел огромные просторы волжского половодья и небесные дали на полотнах Саврасова. Его юную душу потряс трагизм репинских «Бурлаков» и захватила поэтичность пейзажей Федора Васильева.

Ранней весной 1887 года Левитан оказался на берегах Волги. Паводок долго не унимался. Река небывало разлилась, затопила прибрежные леса.

Много воды. Она кругом — серая, мрачная, давящая. А над всей этой водной поверхностью — небо, как жесткий железный панцирь, сквозь который, казалось, никогда не пробьется солнце.

Хмурая весна слилась с тяжелым настроением художника. Одиночество замораживало его душу, и жалобы, как стоны, слышались в каждом письме.

Через несколько лет такой же пасмурной весной Чехов ехал по Волге, отправляясь на Сахалин. Он писал как-то сестре: «Левитану нельзя жить на Волге. Она кладет на душу мрачность».

Это было верно для первой весны, проведенной художником на Волге.

В Нижнем Новгороде Левитан сел на пароход и поехал вниз по реке. Останавливался там, где понравится.

Васильсурск оказался первым городком, заинтересовавшим художника. И действительно, это было благодарное место для живописцев.

Здесь поселится потом на даче Максим Горький и, приглашая к себе в гости Чехова, так скажет об этом местечке: «Живу в городе Васильсурске, Нижегородской губернии. Если б Вы знали, как чудесно здесь! Большая красота — широко, свободно, дышится легко…» И вскоре художника Г. Ф. Ярцева он заманивал еще более энергично: «Дядя Гриша! Красок бери с собой по полпуду, не меньше. Полотна — версты. Картины здесь сами на полотно полезут…»