Дело земли - Чигиринская Ольга

— Если не гнил под настилом с прошлой зимы, — губы Правого министра тронула улыбка. — Лучше один взгляд, чем сотня рассказов. Покажите мне, как на них действует солнце.

— Многоуважаемый господин Правый министр! — Райко склонился так, что не видел лица вельможи. — Человек, без причины мучающий и убивающий живых существ, в семи рождениях становится голодным демоном. Я охраняю закон, и мой долг пытать преступников, если того требует справедливость. Но ради любопытства даже таких, как этот, мучить нельзя. Если вам будет угодно, завтра, после поимки его хозяина, закончив все допросы, мы обезглавим его — и вы увидите, как тело истает. Сейчас сей воин покорнейше просит прощения, но вынужден с глубоким прискорбием в вашей просьбе вам отказать.

— Это не просьба, господин Минамото, — родовое имя Правый Министр проговорил по слогам, словно пробуя на вкус каждый звук. — Это приказ.

Райко уловил в стороне некое дрожание воздуха. Будто что-то сдвинулось — хотя кто и что смеет шевелиться по своей воле в присутствии Правого Министра? Разве что ветер? А если ничтожному начальнику стражи показалось, что не менее ничтожный знаток нечисти не то чтобы кивнул, и не то чтобы двинул бровью, но яснее ясного сказал: «Соглашайтесь», то это личное дело начальника городской стражи… и того нахала, который вздумал без спросу вламываться к нему в уши.

— Не смею ослушаться, — проговорил он, и дал стражникам знак.

Пленника поволокли от навеса и швырнули на свет.

Он не проснулся. Кожа пошла трещинами, негодяй забился в веревках, но глаза остались закрытыми, а лицо… было лицом человека, спящего и видящего кошмар.

Господин Правый Министр встал. Спустился с настила одним легким прыжком. Что-то промелькнуло в его глазах, доселе спокойных, как поверхность сакэ в темной лаковой чашке. Подойдя к пленнику, брат императрицы-матери склонился над ним.

— Изумительно, — проговорил господин Канэмити. — Поистине изумительно. И как долго это будет продолжаться?

— Пока он не умрет, — ответил Сэймэй.

— А как скоро он умрет?

— Я думаю, около полудня.

Райко, не дожидаясь указаний свыше, показал стражникам: этого — в тень. Правый Министр удовлетворенно кивнул. Задал еще пару незначащих вопросов и, явно заскучав, собрался отбыть. Райко пошел проводить.

У самой повозки господин Правый Министр изволил обернуться и сказал:

— Вы сострадательный человек, Ёримицу.

Райко не знал, что ответить, а потому молча поклонился. Поздно приехал господин министр, не видел, что творилось во дворе раньше.

— Вы сострадательный человек, и на вашей нынешней должности это вам не повредит.

Райко стоял, согнувшись, все прочие пребывали коленопреклоненными, пока господин Правый министр не изволил отбыть. Если бы сейчас в конце линии замаячила повозка господина Великого министра Хорикава или господина канцлера — Райко не смог бы даже удивиться. Чему он удивлялся — так это отвращению, которое сотрясало и сжимало его внутренности, в то время как лицо оставалось неподвижным. Он не мог понять, почему так. Почему вместо почтения — тошнота? Ведь ничего недозволенного не произошло, а противно так, как будто съел дохлую мышь. Ну, наверное, вот так чувствует себя лиса, сожравшая эту самую мышь. Распрямившись, Райко увидел Цуну, выглядывавшего из-за стражников. И понял, что не ему одному тошно, вот только простодушный Цуна так и не научился держать лицо.

И тут в его сознание всем весом ввалилось желание, которое уже долго скреблось под дверью разума — по меньшей мере, с той минуты, как он увидел третью жертву ночных кровопийц.

— Цуна!

— Слушаюсь!

— Сбегай к Тидори, — сказал Райко, понизив голос. — Скажи — завтра вечером пусть приходит. Пусть приводит всех своих подружек, сколько сможет.

Цуна поклонился и умчался. Райко вздохнул и пошел обратно, с тоской думая, что делать с еще двумя высокими гостями.

Сэймэй в этот раз двигался с легким шорохом, видимо, из вежливости.

— Почему вы… посоветовали мне согласиться?

— Господину министру было очень нужно узнать, как причинить вред они. Это знание ему могло потребоваться и не для злого дела.

Господин принц Такаакира также поспешил отбыть, спросив напоследок:

— Вы будете охранять эту тварь надежно? Всеми силами?

— Как только возможно. А получив нужные сведения, мы немедля его убьем.

Потому что обещали, но этого лучше не объяснять.

— Вам уже известно, кто его сообщник?

— Увы, он не может произнести имя. Но обещал указать место.

— Что ж, ищите. И в самом деле, какая важность городской страже, кто умышляет против порядка — люди или бесы.

Райко снова согнулся в долгом поклоне, говоря себе, что не солгал — нельзя же невнятные выкрики безъязыкого считать именем… Скорее уж кличкой. «Монах-пропойца» — кто бы это мог быть? И у кого об этом спрашивать?

Рыбу надо искать в пруду, монаха — в монастыре. Но боги, боги неба и земли, сколько монастырей в Столице и ее окрестностях!

Райко вернулся во внутренний двор, где господин тюнагон неспешно беседовал с Сэймэем.

— Этого, — показал он стражникам на полудемона, — в сухой колодец. И плотно прикройте крышкой. Стеречь как Три Священных Реликвии.

Ощущение неудобства, колючей ветки за воротом, не отставляло Райко ни по дороге во дворец господина Канэиэ, ни за трапезой. Он кланялся, что-то говорил — как сквозь толщу воды это было, будто и не с ним. За последние дни мир вывернулся мехом внутрь и показал ему свою изнанку, о которой человеку лучше не знать. Вспомнилось прочитанное где-то: «Если бы люди способны были видеть демонов, наполняющих все пять стихий, они сошли бы с ума от ужаса».

Да еще и клонило в сон — Райко со вчерашнего вечера глаз не сомкнул, а теперь пришлось еще и наесться, и напиться — хотя выпил и съел он в меру, памятуя, что вечером предстоит возить по улицам убийцу.

Помогало присутствие Сэймэя — по сути дела весь поток красноречия господина тюнагона гадатель принял на себя. Райко пришлось туго лишь тогда, когда тюнагон начал расспрашивать о том, чего Сэймэй видеть не мог: о ночной стычке.

Надо сказать, господин тюнагон сегодня был совсем не похож на себя позавчерашнего, так громыхавшего, что хоть на тутовое поле[43] беги. Распустив завязки верхнего платья, как в кругу своих, улыбаясь и приказывая слугам подливать, господин Канэиэ расспрашивал Райко с таким внимательным участием, словно давно уже стал его другом и покровителем. Чванства в нем было не в пример меньше, чем в господине Левом Министре, и на небожителя он, в отличие от своего старшего брата, походить не старался. Он был человек — позавчера гневный и… да, напуганный. Сегодня… пожалуй, все еще напуганный, но уже обнадеженный. И было в нем некоторое трудноуловимое очарование. Его старшим братом нельзя было не любоваться — даже сквозь глухое отвращение, от которого Райко не мог отделаться. Господин Правый министр выглядел, одевался, двигался как создание в своем роде совершенное. Господин Канэиэ выглядел, одевался и двигался как человек, которого совершенство не интересует. Они были похожи — и все же различны. Правым Министром можно было только восхищаться. Господин Канэиэ же чем дальше, тем больше нравился Райко, и начальник стражи ничего не мог с этим поделать. Приходилось постоянно напоминать себе, что этого человека, который так удивительно умеет раскрыть тебе свои объятия и расположить к себе твою душу, очень многие ненавидят смертной ненавистью. Это было удивительно, но от того не переставало быть истиной.