Девушка сбитого летчика - Инна Бачинская

Федор и Коля снова переглянулись. Капитан хотел сказать, что мысль про подкуп совершенно идиотская, с трудом удержался и кашлянул.

– Насчет архивов… да, интересно. А насчет нашли… Мы даже не уверены, что они искали одно и то же, – осторожно сказал Федор.

Он мог бы напомнить Савелию, что Стрелок не оставляет свидетелей, то есть он берет в квартире нечто и убивает хозяев, чтобы те не заявили о краже, но ему не хотелось его пугать. Если хозяйка этой вещи осталась жива и заявила, что ничего не пропало, то это значит… это значит, что он ничего не взял и придет еще раз. Он встретился глазами с капитаном Астаховым, и оба поняли друг друга без слов.

Капитан потянулся за бутылкой.

Федор вдруг сказал:

– Мне непонятно другое: зачем так сложно? Почему этот актер на доверии назвался Биллером? Он мог познакомиться с Ломакиной… на улице, в метро… Да где угодно! Ничего бы не изменилось. Но он выдумывает историю, знакомится с тетушками, очаровывает их, рассказывает байки из жизни летчиков. Чувствуется основательная подготовка. Зачем?

– Может, он художественная натура, – сказал Савелий неуверенно. – Для достоверности…

– Ага, все они художники, – буркнул капитан. – Зачем, зачем… Лично мне все ясно. Если бы не Стрелок, этот Биллер покопался бы и у близнецов, а там, поверьте, есть что брать. Он просто не успел.

– Согласен, – заспешил Савелий. – В квартире Анечки он взял бы… это, а потом вернулся бы к девушкам и сделал вид, что не отлучался, а потом уже взялся бы за тетушек.

– Снимаю шляпу! – восхищенно сказал Федор. – Щелкнули, как орех. Вам, ребята, надо почаще кооперироваться.

– Ой, только не надо тут… со своей философией, – с досадой ответил ему капитан. – Жизнь, вообще, если разобраться, несложная штука, все уже было, ничто не ново.

– Ты забыл добавить «мутной», – заметил Федор. – Так уж я устроен, всюду ищу подтекст и сложности.

– Потому и не женишься! – назидательно сказал Савелий.

Капитан заржал:

– Нет, Савелий, не женится Федька, потому что… а зачем? Ему и так хорошо. Студентки, аспирантки, в костюмчике, при галстуке. Слушай, может, ты и бабочку носишь?

– Ношу, конечно, куда ж нам без бабочки! Нам без бабочек никак нельзя.

– Охренеть! А давайте, господа, за свободу!

Глава 11

Визит философа

…Я ее боялась. Я ей верила. Я знала, что я такая, как она сказала. Ей виднее. При виде Амалии я вытягивалась во фрунт, упиралась глазами в пол и судорожно искала, где прокололась, и прикидывала, откуда она могла узнать об этом. Стянула отбивную для Ральфа? Спрятала мулине во избежание урока рукоделия? Вылила в унитаз перловый суп? Утаила порочащую записку от воспитательницы детского сада? И если не признавалась сразу и во всем, то лишь в силу ступора и временной потери дара речи.

Иногда мне кажется, она любила меня. По-своему. Не могла не любить… Почему-то я была в этом уверена!

И снова она сидела, а я стояла. Подлый еретик перед великим инквизитором, в осознании собственных подлости и ничтожества, в полном разумении, что нет спасения…

«Не хочу! Не хочу! Не хочу!»

Я проснулась от собственного крика. Рывком села, отбросив одеяло. Закрыла лицо ладонями. Слава богу, я уже взрослая! Нет больше малолетней грешницы, а есть самостоятельная, успешная, красивая и самоуверенная женщина!

Увы, это не обо мне… Я – как каторжник с пушечным ядром на ноге. Почему я никогда не жаловалась? Вот что убивает меня сейчас. Почему я не протестовала? Ответ неутешителен: я не знала, что можно протестовать! Я не подчинялась или, вернее, не всегда подчинялась, но протестовать не смела! Неподчинение – это всего-навсего немного притворства: не слышала, как призывают к обеду; не люблю овсянку – туда ее, в черную дыру унитаза, – а что, разве нельзя? Бедненький Ральф был голодный, и вот… недоеденная отбивная!

А протест – это преступление. Это бунт! За непослушание – выучить наизусть нудную английскую сказку про хитрого лиса, прочитать двадцать страниц из нудной «Всемирной истории» про заговор Катилины, вышить гладью салфеточку – нудные фиалочки… вышивать и пороть, пока она не кивнет: ладно, мол, сойдет. Живи пока.

А за протест – страшно даже подумать!

Я ей верила, я знала, что я плохая, я привыкла к мысли, что я плохая. Взрослые в моих глазах были небожителями, которые всегда правы…

А кроме того, неприличная радость родителей по поводу присутствия в семье великого педагога-воспитателя девочек из хорошей семьи, взвалившего на себя тяготы по организации малолетнего олигофрена, тоже убеждала… «Свобода» – сладкое слово! Друзья, театр, поездки. Подозреваю уже сейчас – чувство вины, заглушаемое восторженным визгом и подарками. Перед ней, Амалией, за испытания и тяготы. Вместо того чтобы в библиотеку, или с друзьями, или на отжившие фильмы тех времен, когда еще умели делать кино… За что? За какие грехи? Не было грехов, одна стерильность, правильность, еще немного – и крылья. Принесение себя в жертву.

А обо мне, которой так сказочно повезло, никто и не вспоминал. Не понимаю родителей. Иногда я думаю, что она пыталась воспитать образцового арийца из негодного отечественного материала, второго Николеньку Биллера с бабочкой; она была как утка, высидевшая цыпленка и учившая его плавать…

Одна мысль радует: я никогда не просила пощады! Не плакала, не унижалась… правда, допускаю, по причине все того же ступора.

Кстати, о Николеньке. Николенька Биллер, который вовсе не Николенька Биллер, а неизвестно кто. Сбежавший из тюрьмы преступник. Баська сразу же заявила, что она знала, она чувствовала, она говорила! Тетя Ая, наоборот, сказала, что не верит. Она не могла ошибиться, у нее нюх, это был настоящий Николенька, порода всегда чувствуется. То, что произошло, – недоразумение, может, он хотел просто пошутить, а Анна всегда была и есть… рассеянная. (Понимай: разгильдяйка!) Сколько раз она теряла ключи! (Ни разу в жизни я не теряла ключей!) И знакомства у нее сомнительные, взять хотя бы бывшего мужа. Вот и сейчас – бедный Николенька!

Баська сказала, что мне нельзя оставаться одной, а то можно тронуться мозгами, и позвала пожить у нее. Я отказалась. Баська – замечательный человек, моя лучшая подруга, но она… как бы это помягче… фрилансер! Во всех своих проявлениях. Спит до полудня, работает по ночам, смотрит подряд все «мыло», прыгая по каналам, в поисках свежих или забытых идей. Храпит, ходит по квартире в одних трусиках, но при украшениях и намазанная; хлещет кофе без продыху; в холодильнике – шаром покати, в морозильнике – прошлогодние пельмени. То, что она тогда потушила мясо, не лезет ни в какие ворота и, как оказалось, не к добру. А я… Амалии все-таки удалось меня выдрессировать – я не бросаю одежду на спинку стула, не оставляю на завтра немытую посуду, косметику держу в деревянной шкатулке на подзеркальнике, а не по всему дому… и так далее. Баська называет это занудством, а меня – занудой.

Я отклонила ее приглашение и осталась дома. Плотно закрыла дверь в кабинет и стараюсь не смотреть в ту сторону. Мы с Баськой обсудили убийство… Господи, звучит-то как! И я в центре. Соседи в истерике, показывают пальцем на мои окна, собираются у подъезда, замолкают, стоит мне появиться. Владик держит меня в курсе.

Этот человек назвался чужим именем, очаровал моих теток… Зачем? Чтобы познакомиться со мной? Вытащить ключи из моей сумочки и прийти сюда тайно под покровом ночи, а нас опоил снотворным? Зачем? Абсурд какой-то! Если бы он попытался ограбить теток, я бы еще поняла. Но меня? Трижды абсурд!

Я вздыхаю. Бедный Николенька… я не верю, что он злодей. Он славный парень, добродушный, не жлоб, с ним легко… было. Я никогда не смеялась так много, как в тот день… Я не знаю, зачем он сделал то, что сделал. Нет у меня ни одной здравой мысли. И что произошло здесь той ночью, я тоже не знаю. Его застрелили в моей квартире? Это неправда, это дурной сон, и я сейчас проснусь…

Единственное более-менее адекватное объяснение, родившееся в моей бедной голове: они пришли сюда вместе или убийца следил за ним, что-то их связывало – принимая во внимание уголовное прошлое, как вы понимаете, ничего хорошего. Убийца следил за ним, а потом поднялся за ним в квартиру… Все. Дальше – провал, черная дыра, помутнение сознания.

Может, я наследная принцесса и он искал документы, подтверждающие мое первородство? Или умер мой неизвестный родственник… где-нибудь в Бразилии и оставил мне миллионы, а также медные рудники и изумрудные копи? А Николеньке нужны были мои документы, чтобы подделать их и… и… выдать за меня знакомую аферистку и мошенницу и таким образом прибрать к рукам мои капиталы? Любое преступление… почти любое – в первую очередь экономика. Деньги. Бабки. Тугрики.

Все! Больше идей по теме у меня нет. Бедный Николенька!

Я включаю телевизор. Днем я забываю о том, что произошло, а вечером, придя домой, вспоминаю. Включаю везде свет, запираюсь на все замки, задергиваю шторы. Сижу тихо, как мышь, прислушиваюсь. Работающий телевизор мешает прислушиваться, и я, включив его, тут же выключаю. Звонит Баська, мы болтаем о том о сем. Баська крепится, я чувствую, как ей хочется поговорить об этом, но она терпит, чтобы меня не травмировать. Под занавес все же спрашивает: «Ну, что новенького?» – «Ничего», – отвечаю я.