Следы ведут дальше, или полпузырька философского камня - Михаил Демиденко

Ничего не было слышно.

Я не знал, что делать. Я закричал:

— Ау! Кто где?

Никто мне почему-то не отзывался. Я заорал тогда изо всех сил: «Ау!» Мне стало страшно в заповедном лесу, потому что в заповедном лесу звери туда-сюда бегают, вместо того чтобы в клетках сидеть.

Поляна кончилась, начался лес. В лес-то я не пошёл, потому что сообразил, что в лесу ещё легче затеряться: полянка — она-то маленькая, а лес во какой огромный. Там тебя видно совсем не будет, там ты вообще вроде муравья.

Вдруг я услышал, как кто-то закричал «ау», но почему-то на разные голоса. Это голос был не Зойкин и не Ромкин, их-то голоса я знаю. Может быть, это звери выли? Я ничего не ответил.

Я сел на поваленное дерево, я задумался: что мне делать? Кто виноват, что я заблудился? Почему-то всегда начинаешь думать, кто виноват, когда чувствуешь, что тебе будет худо. Если бы я раньше думал… До того, как мне стало худо. Когда нужно было думать? Может быть, когда я выливал философский камень в бочку с водой в саду бабки Агафьи? Вполне возможно, что в тот момент, хотя вполне возможно, что и в другой, когда в раковине для хора я врал про первого пионера, когда звал ребят в совхоз «Радость». Может быть, и на другой день… Тоже было не поздно. Но я не умею вовремя сознаться, такой у меня невезучий характер.

Тут я заметил, что тени от деревьев вытянулись. Я догадался, что дело идёт к вечеру, что скоро наступит ночь.

И я… не то чтоб заплакал, а так… Просто я стал прощаться с жизнью. Конечно, ночью меня съедят звери. Может быть, они уже съели и Ромку и Зойку Иванову. Мне их стало жалко, и себя тоже жалко.

Вначале я не заметил, как затрещало в кустах. Я затаился, потом лёг на землю и подполз к дереву, потом вскочил и залез на дерево.

— Парень, куда ты? — раздался чей-то голос.

Из кустов вышел человек. Настоящий. Живой. Дядька какой-то.

— Здравствуйте! — сказал я, но с дерева не слез.

— Здравствуй, если не хвастаешь, — сказал дядька. Я постепенно разглядел его… Представьте себе, перед деревом стоял знакомый дедушка, тот самый, что приходил ночью к Агафье. Он самый. С бородой, с палкой в руке.

— Это ты Николка Петренко? — спросил он.

— Откуда вы знаете? — спросил я.

— Как не знать… Слезай, пошли! Ты последний в чащобе остался. За тобой пришёл. Ниже, ниже спускайся, не могу же я за тобой на лиственницу лезть, я не белка.

— Откуда вы знаете, что я Петренко? — спросил я.

— Звонили из лесничества. На поиски народ вышел, переполошили народ. Спасибо, дружка вашего, Ведерникова, в Песковатке разыскали, он и сказал, куда вы пошли. Опоздали на полчаса вас перехватить. Кто же с дороги, не зная броду, в самую глухомань идёт? Пришлось по лесу вас искать.

С дерева я, конечно, слез. По правде говоря, я был рад, что он нашёл меня, но, с другой стороны, я был и не рад.

— Не отставай! — требовал дедушка. Он шёл впереди и говорил безостановочно. — У нас то ни души, то набежало народу всякого. Старуха моя-то рада. Скучно ей одной на кордоне. Жили всю жизнь — не скучала, да тут два года у нас внучка гостила, привыкли мы к ней, без внучки у нас теперь тихо, как на кладбище.

— Как она, где она? — спросил я. Ноги у меня что-то совсем перестали двигаться.

— В Воронеже живёт.

— Как в Воронеже? Для кого вы у Агафьи святую воду брали? Кого лечить хотели?

— Не вспоминай! — махнул рукой дед. Он шёл впереди, прокладывая путь. — Опозорился. Длинная история. Сиротка у меня завелась, приголубили её. Скучно одним в лесу. Не отставай! Расскажу… Всем говорил и тебе расскажу. У сиротки весной волки родителей задрали. Бывает. В лесу свои законы. Взял я её в дом, вырастил, приручил. Выжила. Резвая, смышлёная. В честь внучки и назвали её Панькой. Тут по лесу парша началась, болезнь лесная. Вроде от клеща, говорят. Боялся я за Паньку. Агафью давно знаю. Она коров лечила. Конечно, невежество. Но, думаю, лечить лесного жителя химией, биотиками разными, не следует, потому что травами в лесу лечатся. И опозорился, съездил к Агафье Петровне. Обманула… Семь рублей в первый раз взяла, десятку во второй…

Лес поредел, мы вышли на большую вырубку. Подошли к каким-то ящикам.

— Тут руками не махай, — предупредил дед. — Пчёлы не любят маханья. Это ульи.

Мы шли мимо пасеки. Те пчёлы, что летели к ульям, гудели тяжело: «Жу-жу-жу». А те, что улетали в лес, гудели весело: «Жи-жи-жи». Внизу ульев были маленькие дырочки, они были облеплены пчёлами; пчёлы не обращали на нас никакого внимания, они были очень заняты, наверное, хотели до вечера успеть лишнюю ложку мёда насобирать.

Я собрался с духом… Я решил рассказать первый раз в жизни всю правду. Не думайте, что это легко — говорить правду.

— Дедушка, — сказал я. — Если Паньке плохо стало, то вызывайте врачей. Её спасать нужно, потому что в бочку Агафьи я налил собачьих духов. От них становятся ручными собаки.

Дед обернулся, надвинул мне мою тюбетейку на глаза и засмеялся:

— Ох, озорники… Спасибо вам, озорникам, лекарства, как выяснилось, налили. Смех! Вот те и трава, вот те и заговор. Ваша смесь из лекарств помогла. Панька вначале скулила, когда я мазал вашим варевом. Дух-то тяжёлый, чувствовалось. Запах шёл особый. Вылизалась она. Ещё смазал паршу, опять вылизалась. И всё прошло. Здорова теперь Панька, играет. Помогли ей ваши лекарства.

— Как вылизалась? — я ничего не понимал.

— Просто языком, как положено… Вот и пришли!

Мы вышли к запруде, здесь раньше была водяная мельница. Плотина заросла терновником. Когда-то вода по деревянному жёлобу текла к мельнице, крутила большое колесо, от колеса крутился каменный жернов, между жерновами сыпали зерно, оно мололось, и получалась мука.

— Коля нашёлся! Привели Петренко! — вдруг закричали несколько голосов. Из дома мельника выбежали наши ребята: Борька, Илюшка, два брата, Толя и Серёжа, с ними и Зойка Иванова, и Ромка Медведев… Как они оказались все вместе здесь на старой мельнице? Я совсем растерялся: может быть, мне снится сон?

Ребята подбежали, закружили меня. Нет, настоящие ребята, я с ними в пятый класс перешёл, их-то я ни с кем не спутаю.

— Путешественник! — смеялись они. — Мы тебе кричали. Нам не разрешили долго кричать. Звери пугаются. Слышал нас?

Я хотел расспросить поподробнее, как они очутились на кордоне, но тут я увидел ещё одного человека. Кого вы думаете? Сроду не догадаетесь.

У колодца стоял… Димка, сосед, тот самый, у которого был баян, который Лиду на берег водил, который меня сфотографировал в стенную газету «Они мешают нам жить».

Димка стоял и улыбался.

— Помирись, помирись с Димкой! — толкали меня в спину ребята. — Когда вы исчезли из Усмани, ваши родители к нашим начали бегать, вас начали искать… Мы не знали, куда вы исчезли. Тогда Борька рассказал всю правду о бабке. Димка по воротам нашёл ваш след.

— Плот нашли? — спросил я. Мне самому стало интересно, как нас разыскали.

— Конечно… Пошли по течению реки и нашли плот. И Ведерникова нашли. Он рядом на лугу сено нагружал.

— А сюда-то вы как добрались быстрее нас?

— На машине приехали. Колхозный грузовик до лесничества довёз, а вас там тоже нет. Догадались, что вы пошли по старой дороге к мельнице. В лесу не спрячешься.

— Подождите, — соображал я. — А как же Панька? У неё папу с мамой волки насмерть съели.

— Знаем! — сказали ребята.

— А ты знаешь, кто Панька? — спросила Зойка.

— Сирота… Приёмная внучка, — сказал я.

Ребята засмеялись. Я никак не мог понять, что смешного нашли в моих словах, — волки родителей съели у ребёнка, а они потешаются над таким несчастьем.

— Пошли! Покажем тебе Паньку, — сказали ребята.

Меня повели к сараю, открыли большую дверь. В сарае, я так понял, муку раньше хранили.

— Иди, иди, посмотри, только руками не трогай, укусит — сказали мне и толкнули в сарай. Я пригляделся…

Посредине сарая у жёлоба с проточной водой сидел бобрёнок. Я узнал, я видел на уроке естествознания фотографии грызунов. Живой. Симпатичный. На крысу похожий, только больше и без длинного тонкого хвоста. Это и была Панька. Она не испугалась человека. Она села на задние лапки, взяла в передние (точь-в-точь как руки у человека) ивовую веточку и с аппетитом обглодала её.

Вот и вся история, которая приключилась со мной этим летом во время каникул.

Я вышел из сарая. Ребятам было весело, а мне почему-то стало грустно. Не знаю даже почему… Наверное, оттого, что напридумывал разных страхов, поверил в эти страхи и натворил много глупостей. Вы же знаете мой характер. Я верю в то, что говорю.

Потом бабушка, лесничиха, пригласила нас ужинать. Ей тоже было очень радостно. Она рассказывала про свою внучку, которая два года жила здесь, на кордоне, а теперь уехала к родителям в Воронеж поступать в первый класс. Она очень любила внучку, скучала без неё и всё такое прочее… Бабушка угощала нас варениками, блинами с рыбой, огурцами с мёдом. Мы пили чай.