Когда падали стены… Переустройство мира после 1989 года - Кристина Шпор

покидает «эпоху холодной войны». Но он не настаивал на том, что западные ценности победили, пойдя на компромисс, – перед лицом заявления Горбачева о том, что обе стороны теперь сближаются идеологически – в терминологии «общих», «демократических» и «универсальных» ценностей. В 1989–1990 гг. доказательством того, что холодная война заканчивалась, было продолжающееся ослабление гонки вооружений между сверхдержавами, их конструктивная дипломатия в решении германского вопроса и сотрудничество в противодействии вторжению Саддама в Кувейт. После окончания войны в Персидском заливе в марте 1991 г. и подписания Договора СНВ-1 Буш и Горбачев объявили свою встречу в Москве в июле того же года «первым саммитом после окончания холодной войны». Но к концу 1991 г. значение «окончания холодной войны» снова изменилось. Варшавский договор и СЭВ распались, в то время как ЕС и НАТО начали процесс адаптации и переосмысления. Затем Советский Союз исчез с карты мира, а вместе с ним и последние остатки биполярности. Полувековой период международных отношений явно подошел к концу. Для большинства американцев окончание холодной войны теперь означало просто распад Советского Союза – до недавнего времени «империи зла» по Рейгану. Что и требовалось доказать: Америка определенно победила.

И все же, как и в любой войне – горячей или холодной, – победа никогда не бывает простой. Всегда есть последствия, с которыми нужно бороться. Угроза ядерного Армагеддона, возможно, и уменьшилась, но ядерное вооружение никуда не исчезло. На протяжении всей холодной войны существовала постоянная тревога по поводу распространения ядерного оружия среди государств-изгоев с независимыми лидерами. Опасения Кувейтской войны по поводу наличия «оружия массового уничтожения» у Саддама были самым последним тревожным сигналом. И все изменилось к худшему за несколько месяцев после окончания этой войны. Вторая по величине ядерная держава в мире развалилась на части, и было далеко не ясно, как эти фрагменты будут собраны вместе. Ядерное оружие бывшего Советского Союза теперь находилось в руках четырех независимых государств, взаимоотношения которых были напряженными. Из Кремля Ельцин утверждал, что полностью отвечает за систему командования и управления. Но можно ли доверять его слову? Сможет ли лидер России утвердить свою власть над Украиной, Беларусью и Казахстаном?

На Балканах Буш мог видеть, насколько плохо все может обернуться, когда развалится внешне сильное федеративное государство: Югославия распалась в результате серии кровопролитных войн за отделение. Насколько хуже могло бы быть для мира, если бы огромная территория бывшей Советской империи, охватывающая одиннадцать часовых поясов, погрузилась в войну и анархию? Был ли Ельцин готов к этому вызову? Что было бы, если бы он тоже пошел по пути Горбачева? Чтобы превратить победу в холодной войне в стабильность после окончания холодной войны, Бушу нужны были прочные и надежные отношения с президентом новой России. Вот почему Ельцина приветствовали в Кэмп-Дэвиде всего через шесть недель после того, как он выгнал Горбачева из Кремля[1422].

31 января Ельцин использовал свою дебютную речь в Нью-Йорке в Организации Объединенных Наций, чтобы сделать важное внешнеполитическое заявление. Он изо всех сил старался подчеркнуть свою идентичность как российского, а не советского лидера – в стране, свободной от «ига коммунизма». Он сказал, что представляет «новую Россию» с «новой внешней политикой». И он объяснил, что это значит, по-настоящему новым языком. Он заявил Совету Безопасности, что его Россия теперь «рассматривает США и Запад не просто как партнеров, а скорее как союзников» – утверждение, должным образом отмеченное в американской прессе. В то время как Горбачев отверг идею о том, что его страна теперь принимает «западные» ценности, настаивая на том, чтобы две сверхдержавы встретились на полпути, так сказать, идеологически, Ельцин, казалось, полностью перешел на западную орбиту. Он подчеркивал свою приверженность дома политической свободе и правам человека, а на международном уровне – сотрудничеству, разоружению и миру[1423].

Громкая риторика подкреплялась деталями. Ельцин предложил глубокие сокращения стратегических и тактических ядерных вооружений, дальнейшие сокращения обычных вооружений и создание глобального противоракетного щита, разработанного в тандеме с Соединенными Штатами, – еще один заметный отход от повестки дня Горбачева. И он объявил, что все тактическое ядерное оружие наземного базирования уже вывезено из Казахстана и Белоруссии в саму Россию всего через шесть недель после распада СССР, и заявил, что вывод войск из Украины будет завершен к июлю. После первоначального хранения в России он пообещал, что все это вооружение будет уничтожено[1424].

Оформив витрину своего магазина на Манхэттене, Ельцин полетел в Кэмп-Дэвид, чтобы продать товар. Российский лидер казался уверенным и информированным, выступая без бумажки. Бейкер считал, что он чувствует себя свободно, но настолько, насколько «позволяет себе расслабиться теннисист прямо перед матчем: находясь на пике своей формы, полностью подготовленный и готовый действовать»[1425].

Ельцин часть времени уделил экономическому кризису и перспективам реформ. «Мы опоздали с началом на пять лет», – сказал он, потому что подлинные реформы «действительно стали возможны только после краха империи и коммунистической идеологии». Полная либерализация цен 2 января была главным элементом «шоковой терапии» Егора Гайдара. Назначенный Ельциным заместителем премьер-министра, отвечающим за экономическую реформу, тридцатипятилетний Гайдар настаивал на немедленном прекращении контроля над ценами и свободе торговли. В то же время, в рамках новой политики жесткой экономии в России, правительство стремилось контролировать расходы и денежный печатный станок для достижения макроэкономической стабилизации[1426].

Создав такой фон, Ельцин настойчиво доказывал американцам, что у России есть «четкая программа», даже несмотря на то, что не хватило времени для осуществления компенсирующих тяготы изменений в налогообложении и банковской системе. Российский президент признал проблему стремительного роста инфляции (которая в тот момент составляла 240%) и что его критикуют за экономическую политику и справа, и слева. По его словам, следующая пара месяцев будет «критическими». «Мы надеемся, что люди выдержат это». Он поблагодарил Буша за недавнюю воздушную переброску помощи – почти 20 тыс. тонн продовольствия и медикаментов, – но подчеркнул, что этого просто недостаточно. И предупредил о том, что может произойти, если реформа провалится. Сторонники жесткой линии, «ястребы», вернутся. «У нас будет полицейское государство, репрессии, и гонка вооружений возобновится. Это будет пустой тратой миллиардов долларов для США и затронет весь мир»[1427].

Это была длинная лекция. Ельцин пообещал: «Мы полны решимости оставаться на стороне демократии», – подчеркнув: «Нам нужна помощь, а не вспомоществование. Нам нужна ваша поддержка и сотрудничество». А затем, прежде чем закончить, он сделал заранее подготовленный шаг в сторону: «И последнее. Мы все еще противники или нет?»

«Нет, это не так», – твердо ответил Буш. Он передал Ельцину окончательный проект совместной декларации, который они с Бейкером заранее подготовили в Москве. «Это уводит нас от прошлой эры».

Сделанное заявление провозгласило новую эру американо-российской «дружбы и партнерства» и официально положило конец более чем семидесятилетнему соперничеству со времен большевистской революции. Но Ельцин пожелал вставить другое, волшебное