История Русской Церкви. В двух томах - Михаил Владимирович Толстой
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
В конце 1594 года происходило совещание об унии, и через несколько месяцев узнали, что Кирилл ездил в Краков и возил туда бланкеты, а Ипатий писал: «Истинно не знаю я ни о каких бланкетах». На тех бланках, которые выданы были в 1590 году, за подписью всех пастырей Церкви, Ипатий и Кирилл написали прошение к королю и послание к папе (от 12 июня 1595 г.) с изложением желания унии не только от лица митрополита и всех епископов, но и «всего духовенства и вверенных им овец». Сигизмунд грамотой 30 июля 1595 года объявил равенство прав униатского духовенства с римским и отправил Ипатия и Кирилла в Рим на свой счет.
Там приняли с восторгом изменников Православия. В торжественном собрании кардиналов и прелатов римских 23 декабря 1595 года Ипатий и Кирилл облобызали ногу папы Климента, вручили ему прошение Собора, и оно прочтено было вслух всем. Секретарь папы от имени его пышной речью объявил им благоволение. Оба епископа прочли исповедание веры: они признали исхождение Святого Духа и от Сына, верховную власть папы, чистилище, причащение Тела и Крови Христовой под одним видом, индульгенции, приняли все, что «определено Тридентским собором, сверх содержащегося в Никейско-Константинопольском символе»! Оба дали присягу за себя и прочих епископов. Таким образом, Ипатий и Кирилл действовали не только как отступники от веры, но и как вероломные предатели, потому что приняли в римском исповедании много такого, чего никто даже и из числа сообщников их не думал принимать, а потому и не мог дозволять ручаться за него в принятии. Папа и кардиналы торжествовали, пели хвалебные песни, выбили медаль, достойную Рима 11, внесли в летопись «повесть о воссиянии нового света в странах полунощных».
Предатели родной веры не успели еще возвратиться в отечество, а народное негодование против унии уже кипело и принимало грозный вид. Епископ Гедеон подал сейму жалобу (1 июля 1595 г.), что депутаты-отступники приняли во всем римскую веру, оставив только для виду греческие обряды, что они бессовестным подлогом позорят имя его и Михаила Перемышльского и без ведома паствы покорили паству воле папы. Народ проклинал отступников. Князь Острожский объявил, что он не хочет знать унии. Митрополит Михаил еще прежде того окружной грамотой известил, что дорожит союзом с Патриархом Константинопольским.
Тогда на защиту унии восстал со всеми своими силами король Сигизмунд. В августе 1596 года он выдал привилегию на имя униатского духовенства. Затем назначен был сейм в Бресте, и в начале октября 1596 года прибыли туда пять епископов, приверженных унии, с поверенными королями, латинскими епископами и сенаторами. Поборниками Православия на Соборе (по нашему счислению третьем Брестском) 12 были экзархи патриархов: Константинопольского – Никифор и Александрийского – Кирилл Лукарь; епископы Гедеон и Михаил, Лука, митрополит Белгородский, из Славонии, множество архимандритов и протоиереев. Князь Острожский и вся светская знать русская были на стороне Православия. Начались богословские прения. Но за униатов был король, требовавший только повиновения. Прибыл после всех и митрополит Михаил. Православные послали спросить его: чью сторону будет держать он? И он решительно объявил, что не хочет унии, но через несколько часов стал на сторону унии. Православные отправили протестацию к митрополиту, где грозили судом как ему, так и другим изменникам; но все было напрасно. Собор униатов собрался в храме Святого Николая, где все дело началось и кончилось тем, что с амвона прочтены были: булла папы и акт соединения, подписанный 8 октября митрополитом с пятью епископами, но никем из светских.
Православные составили и подписали приговор: а) не слушать ни в чем митрополита и прочих отступников епископов, а считать их лишенными власти, и б) не принимать ничего в отношении к вере без согласия Константинопольского Патриарха.
Так началась уния. Сигизмунд, латинские прелаты-фанатики и польские магнаты употребили все меры насилия в пользу унии, облили землю кровью – на пагубу Польши, бессознательно и невольно подготовляя в будущем присоединение Малороссии к Москве, разделение Польши и зарю того отдаленного дня Господня, когда «отвергнутые насилием воссоединены любовию» 13.
«Отягщения и насилия, – писала Литовская конфедерация 1599 года, – умножаются более и более, особенно со стороны духовенства и некоторых светских лиц римского исповедания. Часто бывает, что ни в одном углу целого государства ни один из нас, православных, какого бы звания ни был, не бывает в безопасности. Наши церкви, монастыри, соборы большей частью уже захвачены, разорены и опустошены, притом с грабежом и мучительством, с убийствами и кровопролитием, с неслыханными ругательствами над живыми и мертвыми. Духовные лица наши за твердость в исповедании терпят разные преследования: на них нападают в собственных домах их, грабят, позорят, ссылают, лишают собственности. Священники наши не могут крестить младенцев, исповедовать умирающих, отпевать мертвых; тела православных христиан вывозят, как падаль, в поле. Всех, кто не изменил вере отцов, удаляют от чинов гражданских; благочестие есть опала; закон не блюдет нас… Вопием – не слушают!..»
Возблагодарим Бога при мысли, что такой нетерпимости никогда не бывало в нашем любезном отечестве – северной Руси, от самой отдаленной древности и до нашего времени. Все иноверцы были терпимы под одним условием – не совращать православных. Иностранцы в конце XVI века дивились нашей терпимости, неслыханной в образованной Европе, где пылали тогда костры инквизиции. Каковы бы ни были причины, которые произвели и поддерживали это благоговейное явление, во всяком случае, оно служило к славе православной Церкви и было выгодно для государства, облегчая завоевания древних князей наших и самые успехи в гражданском образовании, когда понадобились нам иноверцы, как пособники этого великого дела. Не только христиане иных исповеданий, но магометане и язычники совершали у нас молитву по своим убеждениям и обрядам, между тем как в Литве принуждали православных быть папистами и хотели утвердить единство Римской веры кровавыми гонениями.
Но если Церковь северной Руси не страдала от латинского изуверства, то и она, готовясь к ужасам смутного времени, имела свои внутренние недуги – недостаток просвещения и упадок монашеской жизни. О мрачном невежестве не только народа, но и самого духовенства мы говорили уже прежде, но в конце XVI века это зло еще усилилось. На Московском соборе 1551 года признаны
