Железный пират - Макс Пембертон

— Это не может быть Моро, — сказал он, когда пожарище стало уменьшаться, — это, наверно, наши аванпосты. Я думаю, что скорее всего это — люди Аллемана. По всей вероятности, они требовали провианта и получили отказ. Мы должны, во всяком случае, узнать, кто они, эти драгуны, иначе мы не можем идти туда с вами, Беатриса. Вы устали, вероятно, я тоже устал, и поэтому пошлем туда кого-нибудь разузнать, в чем дело. Мы как-нибудь устроимся со своим багажом на ночь. Я ужасно жалею о том, что вы видели все это, Беатриса, но, право же, я тут ни при чем.

— Да, да, конечно, — сказала она быстро, — вы ведь только исполняете чужие приказания. Я постараюсь забыть это, Гастон. Нам необходимо действительно отдохнуть, я очень устала, дорога показалась мне бесконечной.

Он был очень рад, что она не осыпала его упреками, как он ожидал, и, подозвав к себе двух стражников, приказал им отправиться в деревню, узнать там кто командует этим отрядом и где можно найти генерала Моро.

Местечко, где они расположились, оказалось очень удобно для ночлега. Они привезли с собой провизию и вина из Киоджиа, и пока некоторые из людей занялись разборкой багажа, а другие стали расседлывать лошадей, Гастон отвел Беатрису немного в сторону, к старым руинам, находившимся тут же на горе, и разостлал для нее свой плащ на шелковистой траве.

С этой стороны стены развалин как раз закрывали от их взоров сожженную деревушку, и никто не мешал им. Им подали в скором времени скромный ужин, состоявший из мяса и хлеба и самого простого красного вина, которым обыкновенно довольствуются крестьяне.

Наконец для них обоих настал час полного покоя и гармонии, когда никакие волнения внешнего мира не мешали им, и они всецело могли предаться своим личным чувствам. В эту ночь Беатриса в первый раз в жизни забыла, что ей принадлежит ответственная роль в истории ее родного города, что она до сих пор руководила почти всеми окружавшими ее высокопоставленными и важными людьми, что все это кончилось для нее изгнанием и позором. Дивная красота природы, мягкий лунный свет, глубокое молчание кругом — все это разбудило в ней женщину, и она почувствовала, что наконец-то может всецело отдаться своему чувству, не насилуя своей воли. Гастон сидел тут же около нее, и хотя они говорили очень мало, но оба чувствовали в эту минуту, что души их сливаются воедино, и они составляют как бы одно целое. Несмотря на это, Беатриса все же не переставала владеть собой, она смеялась и шутила с Гастоном, вырывала у него бутылку из рук, мешала ему доставать провизию из корзины и затем, смеясь, ела с ним из одной тарелки на разостланной перед ними скатерти. Они говорили о самых обыденных вещах. О своей первой встрече в часовне, о розах, которые она бросала перед ним на полу, о днях, проведенных им в ее доме, но она старалась не говорить о той минутной слабости, которая нашла на нее, когда она так старалась удержать его в своем доме, и когда он заговорил об этом, она промолчала с недовольным видом. Таким образом время ужина прошло в полном молчании, хотя глаза их то и дело встречались и говорили друг другу: я люблю тебя. Наконец, когда ужин был кончен, Гастон как бы пришел в себя и сказал, вздохнув:

— Теперь пора подумать об отдыхе. Нам предстоит еще долгая дорога, до Вероны ведь еще далеко. Я вообще удивляюсь тому, зачем нам, собственно говоря, ехать теперь в Верону. Ведь перед нами весь мир, если вы желаете того же, что и я. Зачем нам возвращаться опять ко всем этим волнениям и невзгодам. Беатриса? Разве нам недостаточно самих себя?

— Я сама не знаю, чего я хочу, Гастон, — сказала она нерешительно, — я только знаю, что очень устала, так как пришлось пережить так много. Нет, нет, не держите меня так крепко за руки, не надо этого, не надо!

Но взгляд ее глаз противоречил ее словам, и Гастон обхватил ее стан одной рукой, другой привлек ее голову к себе на плечо. Они забыли в эту минуту все на свете, и очень может быть, что результатом этого явилось бы то, что они действительно удалились бы навсегда куда-нибудь в скромный уголок, вдали от шумного света, если бы в это время не явились посланные, которые вернулись с ответом, требовавшим немедленного присутствия Гастона во французском лагере.

— Генерал Моро здесь, и он ждет вас, ваше сиятельство, — доложил ему один из посланных.

— Итак, Моро все же, значит, здесь, — задумчиво произнес Гастон, отрываясь от своих любовных мечтаний. — Как жаль, что он пришел немного поздно.

Он спросил посланного, один ли генерал Моро или с ним есть еще кто-нибудь.

— Он не один, ваше сиятельство, — был ответ, — с ним генерал Бонапарт.

— Генерал Бонапарт?

— Да, ваше сиятельство, он только что прибыл из Вероны.

Гастон обернулся к Беатрисе, видимо, взволнованной этим известием.

— Я могу поехать туда и вернуться сюда через час, — сказал он, — и я, конечно, объясню ему все. Может быть это и к лучшему, что я поеду туда один и расскажу им все. Вы находитесь здесь в полной безопасности, и к тому же я сейчас же пришлю вам еще конвойных. Постарайтесь заснуть, Беатриса, вам сон необходим.

Беатриса стояла молча, она ни одним словом не выразила своего сожаления по поводу того, что он должен покинуть ее. Сердце ее, правда, замерло при мысли о разлуке с ним, но она пересилила себя и сказала, улыбаясь:

— Конечно, так будет лучше, а к завтраку я вас жду, смотрите.

Посланный ушел, и они снова были одни. Он обнял ее и страстно поцеловал.

— Ну, нет, к завтраку — это слишком поздно, — промолвил он, — я вернусь еще до двух часов ночи.

Он вскочил на лошадь, еще раз помахал ей рукой в знак прощания и быстро поехал по направлению к деревушке.

XVIII

Джиованни Галла приготовил своей госпоже мягкое ложе из листьев и травы, под защитой полуразвалившейся каменной стены, и когда Гастон окончательно скрылся из виду, она попробовала лечь и заснуть, несмотря на окружавшую ее необычную обстановку. Кругом было все тихо, и в ночной тишине она смогла свободно предаться своим мыслям и обдумать яснее свое положение. Если посланный был прав и Бонапарт находился так близко от нее, то на следующий же день она могла повидаться с ним и знать, какого рода ответ она может отвезти от него своим соотечественникам. Однако, несмотря на то, что она сама старалась себе в этом не сознаваться, мысли ее все реже и реже останавливались на вопросе, касающемся ее родины, и переходили постоянно на блаженные минуты, проведенные в обществе любимого человека. Она сама не знала, каким образом за последние дни она изменилась настолько, что почти совершенно утратила собственную волю и готова была с радостью преклониться перед волей другого человека, которого она любила. Она не упрекала себя за это и находила даже, что это вполне естественно. В эту долгую темную ночь, предоставленная собственным мыслям, она поняла великую истину.