Три Нити (СИ) - "natlalihuitl"

— Нет! Не уходи! — закричала хозяйка и хотела было схватить его, но не решилась — и так и замерла с вытянутыми руками. Золотое монисто на ее груди мелко дрожало; слезы текли по скулам, слизываемые длинным розовым языком. — Прошу, не уходи!

Он хотел ответить, хотел объяснить, что вернется, но проклятый язык не желал произносить ни звука! Вздохнув, он установил шест под золотой дверью и полез по перекладинам, не обращая внимания на летевшие вслед мольбы.

— Не уходи! Заклинаю тебя!

Дверь окружала золотая рама, равновеликая со всех сторон: кто-то вырезал на ней женщину с невероятно длинными конечностями, стоящую на кончиках пальцев над маленьким телом мужчины. Как так вышло, что ни женщина, ни мужчина не были похожи на существ, обитавших в городе?.. Впрочем, рассуждать об этом было не время. Он выдернул из пазух золотой засов, и дверь растворилась.

— Поверни назад! — кричала хозяйка дворца, но он не слушал.

Зацепившись за края отверстия, он поднялся вверх.

***

Сначала ему показалось, что он ослеп; все вокруг заливала сплошная едкая белизна. А вдруг это расплата за то, что он обманом покинул яму? Что, если у него отобрали зрение, как раньше — голос?.. Прошло не меньше минуты, прежде чем он понял, что просто стоит в лучах света — такого яркого, что свербит и щиплет глаза даже сквозь закрытые веки. Тогда он задрал голову, ища взглядом его источник, и, охнув от страха, повалился-опрокинулся на спину.

Над ним поднимался колодец невероятной высоты! Никогда он не видел таких громадин: если бы все дома нижнего города составили один на другой, согнав стражей и жителей на крышу самого последнего и заставив подняться друг другу на плечи, они бы не дотянулись даже до трети… да что там, до десятой его части! Сияние лилось из его открытого зева, а по бокам, расходясь от срединного провала, лежало несколько уровней-кругов; их соединяла лестница из белого камня. Ее поверхность блестела, отражая лучи; как змея вокруг ствола дерева, она обвивалась — кольцо за кольцом, ступень за ступенью — вокруг пустоты.

Сердце заколотилось в груди; в ушах зашумело от крови. Сколько времени он провел, хватая ртом воздух и пытаясь понять, как что-то настолько огромное может существовать? Должно быть, очень долго! День уже начал меркнуть и в воздухе поплыли красноватые тени, когда снизу послышались шуршание, стук и приглушенные голоса. Тут он вздрогнул, оживая. Жители города могли отправить стражей на поиски! Вытягивая шею, он осторожно заглянул в отверстие в полу, но не увидел ничего, кроме плотного дыма, будто от разожженных во дворце курильниц.

На золотой двери с обратной стороны кто-то предусмотрительный припаял крюк, чтобы ее можно было подцепить, а вот замка или засова уже не было. Ему удалось кое-как подпереть ее при помощи лестницы-шеста, но надолго ли это задержит преследователей? Нет, конечно; потому нужно торопиться. Свет, встречи с которым он ищет, живет наверху, на самом конце лестницы, и ему следует подняться по ней.

Первая ступень, гладкая, ровная — совсем как панцирь на его теле, — была недалеко, но стоило встать и двинуться по направлению к ней, как его скрутило от боли. Теперь, когда тревога и страх больше не поддерживали, не гнали его вперед, свежая рана напомнила о себе. Он ощупал ее взбухшие края — на пальцах осталась кровь; сделал еще шаг к лестнице и согнулся пополам, скрипя зубами. Нужно было переждать, пока боль пройдет… Но прежде спрятаться.

Он огляделся, ища укрытие — за границами круга, очерченного тускнеющим светом, было черным-черно, — и, не зная, что выбрать, пошел направо. В лицо тут же дохнуло влагой и тысячей незнакомых запахов, сладких, гниловатых, травянистых. Облака густых испарений стеной стали вокруг; их молочные языки лизали далекий потолок. Капли осевшей влаги, набухнув, падали на его темя и плечи. Под ногами скоро захлюпала грязь, а потом и вовсе плеснула вода. Нити растений обвились вокруг ступней, скользкие, щекочущие, завязывающиеся в петли и узелки. Он сощурился, высматривая дорогу: впереди, как россыпь монет, поблескивали лужи: некоторые размером с ладонь, другие — с блюдо, а третьи — такие большие и глубокие, что он мог бы нырнуть в них с головою. Вода тут была странного, красноватого цвета. Он набрал ее в пригоршню и поднес к самым глазам: внутри сновали сотни маленьких пестрых козявок. Удивительно, как они расплодились в таком множестве, несмотря на отраву! Он отпил немного влаги; хотя она и горчила, зато была густой и сытной, как похлебка. И еще был в ней какой-то знакомый привкус, но он не смог вспомнить, какой.

По берегам луж, пробиваясь сквозь щели между покрывающими пол плитами, рос высокий тростник. Не придумав лучшего укрытия, он забрался в зеленые заросли и замер, прислушиваясь, вглядываясь в блуждающий туман. Все вокруг было незнакомо, а потому и пугало, и восхищало: и нити черных, скрепленных слизью бус, облепившие бледные стебли растений, и звон мошкары, роящейся над мелкой зыбью, и гудение летучих насекомых, почти в локоть длиной, с выпуклыми глазами и тонкими серебристыми тельцами. Одно такое опустилось на лист рядом с ним, расправив стеклянистые крылья; только он залюбовался сложным узором жилок, как вдруг темная тень выпрыгнула из ниоткуда, хлопнула пастью и тяжко плюхнулась в грязь, чавкая и хрустя добычей. Жаба! Не такая большая, как на празднике, но с такой же бугристой шкурой, рядом маленьких рожек на голове и выпученными золотыми глазами. Так вот где жители города брали их, чтобы принести в жертву!

Его присутствие гадину совсем не пугало. Покончив с ужином, жаба повернула морду в сторону срединного провала. Кожаный мешок на ее шее заходил вверх-вниз; бледное брюхо раздулось, а потом резко сжалось.

— Крооо! — загудела она громко, и отовсюду, из темноты и тумана, ее сородичи отозвались гудением и ревом, стократно усиленным эхом. Протяжно и тоскливо пели они; и скоро, убаюканный жабьей колыбельной, он уснул.

***

Что-то тяжелое давило на грудь, мешая дышать. Открыв глаза, он увидел все ту же жабу, вскарабкавшуюся на него во сне и усевшуюся задом прямо на рану. Должно быть, ее привлекло тепло воспаления. Толстые бока гадины ходили вверх-вниз; с пятнистой кожи стекали желтоватые капли — не то слизь, не то пот. Он спихнул глупое животное на землю и поднялся на ноги. Странно, но поврежденное место теперь ныло куда меньше! Неужели из-за жабы? Может быть, стоило поймать ей еды в награду?.. Но зверюга, не дожидаясь благодарности, ускакала прочь.

Он высунулся из зеленых зарослей, оглядываясь и принюхиваясь. Уже начался день. Столп белого света горел в середине залы, разгоняя туман; теперь он наконец увидел пределы болотистого царства тростника и жаб. На много-много шагов вдали темнели стены, мрачные, мокрые от испарины, но в их каменных боках весело поблескивали какие-то золотистые крапинки, будто подмигивая ему! И хотя он знал, что должен спешить, любопытство взяло верх. Убедившись, что никто не следит за ним, он пошел сквозь тростник — прочь от света, в кипящую, влажную, пахнущую зеленью и сладостью мглу.

Каждый шаг отдавался жадным хлюпаньем и чавканьем; вода на полу подымалась все выше, кое-где доходя ему до щиколоток, а то и вовсе до колен. Сияние срединного провала скоро рассеялось — настолько, что казалось, будто глаза ему залепили молочно-серой грязью. Вытянув перед собою руки, он двигался больше по наитию и все же в конце концов достиг цели. Пальцы уперлись во что-то твердое и гладкое; перед ним была стена.

Журчащая вода стекала по ней, давая начало всем здешним лужам и туману. Он положил ладонь на каменную плиту — сплошную, без единой щели или зазубрины, — и пошел вдоль нее до тех пор, пока не нащупал какую-то выемку, не слишком большую, обмазанную по краям слизью. Отдернув ладонь, он брезгливо обтер пальцы о бедро; а потом увидел сверху еще одно отверстие, затянутое плотной желтоватой пленкой. Стоило ткнуть ногтем в ее сердцевину, как та легко поддалась, разрываясь. Внутри тайника лежала жаба. На вид она будто бы умерла: кожа гадины была сухой и твердой, глаза впали, затянувшись мутью, бока обвисли морщинистыми складками. Воспоминание о чем-то похожем, о чем-то, что он уже видел раньше, царапнуло изнутри, как застрявшая в горле кость. Он выронил жабу на залитый водою пол; та тут же задергалась, зашевелилась и скоро села, раздувая зоб и щелкая острыми зубами. Кажется, раздумывала, кого бы съесть.