Братья и сестры по оружию. Связные из будущего (сборник) - Юрий Валин

— Не числом воюют, Екатерина Григорьевна.

— Ну да, вы танки подтянете, «ерапланы» напустите. Оперативное руководство у вас куда четче. Положите большевичков, ох положите. Одного к трем, одного к пяти. Для наступления ох как славненько! Дать вам карандашик? Прикиньте, какие из «цветных» полков в Москве на параде маршировать будут? Вы строй призраков когда-нибудь видели? Это при условии, что стратегическая инициатива непременно у вас останется. А если Советы первыми наступление начнут? Вы их телами все овраги завалите, в плен дивизиями будете брать, да дальше-то что?

— Дальше победа. Тяжелая, кровавая, но победа.

— Допустим. Вы наверняка про античного дяденьку по имени Пирр слыхивали. Да и будет ли победа? Я газетку почитала, задумалась. В Царицыне уличные бои — это правда? И про адмирала Колчака правда? Как же он под шальную пулю умудрился сунуться? «В критическом состоянии», надо же. Все наперекосяк. Скажете, достаточно одного точного удара? Выстрела в сердце? Ульянов, который Ленин, уж почил. А уж на что числился абсолютно незаменимым вождем мирового пролетариата. Вот тебе и роль личности в истории. Держатся ведь Советы. И архиупорно держатся, чтоб их черти побрали….

— Простите, никак не уловлю, к кому ваше страстное женское сердце склоняется, Екатерина Григорьевна. После столь мрачного посула нам, несчастным, к чертям и товарищей большевичков посылаете?

— Да мне на них… как, уж простите, и на вас. С высокого дерева… Вы давеча намекали на молодость мою. Ну да, до пенсии и отставки мне далеко. И другим, тем, кто сейчас голозадый по околицам гацает, кто соску сосет, еще жить и жить. И тем, кто родится через год, через пять, тоже жить будет очень хотеться. Гражданская кончится — от пуль и шашек, от тифа и голодухи миллиончиков так 8–10 откинем в расход. Сущие пустяки. Еще пара миллионов — сядут на пароходики да и от греха подальше отбудут. Ну их, собственно, можно и не считать. Что вы на меня так смотрите? Расточительно — миллион туда, миллион сюда? Так у меня оправдание есть. Лет через двадцать мы к настоящему делу придем. Война приключится. Не эта, с Австро-Венгрией и кайзеровской Германией, что вы Великой звать привыкли. Другая Великая. И там наши потери десятками миллионов будут исчисляться. Увлекательная такая забава, неспешная, года на четыре. И немцы под Москвой. И Питер в голодной блокаде. И снова уличные бои в Царицыне. Кавказ голову поднимет, хладнокровные прибалты обрадуются, всласть в спину постреляют. И уж Незалежная не залежится, как же — пан германец освобождать пришел, пора кацапов да жидов к ногтю. Только на фронте наших двенадцать миллионов ляжет. Возможно, вас утешит, что среди них будет значиться солидная доля правоверных коммунистов. Впрочем, среди мирного населения идейных марксистов тоже будет хватать. Так что общее число потерь под 30 миллионов вас не слишком обескуражит?

— Вам кто дал право так со мной разговаривать? — тихо спросил Макаров, пристально глядя в потемневшие глаза девушки.

— Никто. Просто мы с вами сейчас людей убиваем. Тех, кто под красным флагом. А заодно, заочно, и тех, кто в 41-м без всякого военного опыта, без подготовки под немецкие танки ляжет. Мне, Алексей Осипович, почему-то кажется, что это один народ. И гнусно я себя чувствую. Понимаете?!

На диванчике обеспокоенно заворочался поручик. Катя поняла, что почти кричит. Дура! И что у подполковника стопки такие микроскопические?! Сейчас бы стакан залудить. Нормальный граненый стакан.

Макаров зачем-то протягивал платок.

— Пардон, — сказала Катя, вытирая глаза и нос пахнущим табаком платком. — Что-то у меня воображение разыгралось. Плету невесть что. А вы, Алексей Осипович, курили бы поменьше. Торжество белой идеи, возможно, не скоро наступит, загнетесь от рака легких и порадоваться не успеете.

— Да, меня врач уже предупреждал. Екатерина Григорьевна, что мальчик вам еще предрек?

— Не смешите меня, Алексей Осипович. Вы же знаете, Прот видит будущее исключительно искрами-сценами. Бред о войне — это мое личное дурное предчувствие. Нервы бабские. Рассматривайте как болезненную игру воображения. Извините, я вам отдыхать помешала, — Катя двинулась к двери.

— Катерина… Григорьевна, — с запинкой остановил подполковник. — Вы мне зачем все это сказали?

Катя пожала плечами:

— Развезло. Ночь такая… тяжелая. Маюсь. А вы на моего покойного мужа похожи. Не внешне, а—…Катя неопределенно махнула рукой, — ну, в общем, похожи. За сопли извините еще раз. И за коньяк спасибо.

Часть вторая

Идеи становятся силой, когда они овладевают массами.

Чувствительность некоторых ВВ сильно зависит от массы и температуры ВВ.

Разбудила Катю смущенная Витка:

— Екатерина Григорьевна, я выйти хочу, а там эти торчат.

Катя села на узкой койке, зевнула:

— Удивляюсь я тебе. Где твое иудейское здравомыслие? Подумаешь, солдаты — они же, когда на посту, — вроде механизма бездушного. А удобства посещать любому человеку свойственно. Прихвати полотенце для отвода глаз.

— Я солдат не боюсь. Там ваш подполковник и господин поручик.

— Понятно. Пошли вместе.

Прот спал, свернувшись калачиком и накрывшись с головой одеялом, — только тощие ноги торчали.

В коридоре переминались с ноги на ногу стрелки. Жизнерадостный поручик сидел на подоконнике, Макаров курил у открытого окна. Катя заслонила юркнувшую в дверь по соседству девчонку и поздоровалась:

— Доброе утро, господа. Вы решили лично охрану усилить? Или случилось что-то? Погода, я смотрю, чудесная, раннее утро, птички поют. Сейчас бы кофе на балконе выпить.

— Кофе не получится. Вернее, кофе — пожалуйста. Но на балконе торчать неблагоразумно. В городе неспокойно. Ночью перестрелка на Москалевке была. До сих пор кварталы прочесывают, — доложил словоохотливый Виктор.

— Так что же вы, господин поручик, в окне маячите? — удивилась Катя. — Пальнут в спину — у вас там ремни так завлекательно перекрещиваются. И поминай как звали красавца поручика.

— В доме напротив — с ночи наши люди, — объяснил подполковник, аккуратно раздавливая окурок в пепельнице. — У нас и у вас, Екатерина Григорьевна, сегодня знаменательный день. Мы с вами приглашены на переговоры на самом, хм, высочайшем уровне. Вы с товарищем Бронштейном, случайно, лично не знакомы?

— Очень надо, — Катя скривилась.

— Придется. Мы с вами, может быть, и в сторонке постоим, но на мальчика светоч революции непременно возжелал глянуть. Так что мы входим в свиту. В связи с чем велено вас разбудить, накормить и так далее…

Против приличного завтрака Катя не возражала, но зачем было нужно устраивать столь ранний подъем, осталось тайной. Рандеву с полномочными представителями Советской Москвы было назначено на вторую половину дня. До этого следовало привести себя в порядок. Ободранного Прота, а заодно и сопровождающих его девиц командование требовало привести в божеский вид. Подполковник Макаров скрепя сердце предложил заехать на склад конфискованного товара, что располагался неподалеку, на Елизаветинской. Дополнительную охрану не брали — контрразведчики надеялись, что вояж не привлечет особого внимания.

В городе было тихо и спокойно. Гуляла публика, скучали на постах солдаты. Цокали копытами по булыжной мостовой конные патрули. Беспокойная Москалевка находилась вдалеке от центра, и нынешнее солнечное летнее утро ничто не омрачало.

«Паккард» проскочил по узким переулкам, свернул во двор, к складским строениям. Молодцевато вытянувшийся часовой у ворот отдал честь.

— Вот сюда, — указал на дверь всезнающий поручик. — Вы не представляете, господа, сколько награбленного барахла бросили «товарищи». До сих пор интенданты пересчитывают.

На взгляд Кати, интенданты пересчитывали взятое на штык добро очень даже азартно. По крайней мере, немногочисленный персонал складов двигался шустро. Появление Макарова внесло некоторое смятение, которое, правда, улеглось, когда подполковник предъявил выписанные в штабе требования.

— Прошу вон туда, — грузный капитан-интендант указал в глубь анфилады сводчатых перекрытий. — Там вещи поприличнее. Остальное, пардон, пока не успели разобрать. Семен, проводи. Сударыни, прошу не стесняться. Облегчите наш каторжный труд — нам здесь до второго пришествия возиться.

— Ой-ей-ей! — Вита оглядела грубо сколоченные, кажущиеся бесконечными стеллажи, плотно забитые пестрой одеждой. — То все с мертвецов знято?

— Полагаю, большая часть бескровно изъята из обывательских шкафов и сундуков, — рассеянно сказал подполковник. — Магазины, увы, закрыты. На рынке одежда из тех же сомнительных источников. Грязное не берите и не думайте о дурном. К сожалению, ничем иным помочь не могу. На рынке нам появляться категорически нельзя.