Гибель советской империи глазами последнего председателя Госплана СССР - Владимир Иванович Щербаков
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
В результате проект договора подготовили, но он, естественно, получился недостаточно ясным, расплывчатым. Например, Щербакова, человека долго работающего в промышленности, явного прагматика, не устраивало, что из текста не было понятно, кому принадлежат недра, кто определяет внутреннюю и внешнюю политику, кто конкретно принимает окончательное решение по внешнеполитическим и внешнеэкономическим вопросам, экспортно-импортным, кредитновалютным операциям, кто печатает деньги, сохраняется ли союзная промышленность, как формируется армия, кто ставит ей задачи, наконец, кто ею командует – Президент СССР или Совет Федерации?
А вот Ельцин считал вопрос внутренней политики решённым: в России есть свой президент, он там полный хозяин, а остальные у себя пусть ведут себя так, как хотят. Россия свои права никому не собиралась отдавать, впрочем, и не возражала, если остальные республики отдадут часть полномочий Центру. Только добровольно, по двухсторонним договорам.
Щербаков В. И.: «Можно смело констатировать: практически все основные вопросы жизнедеятельности СССР как государства однозначно не были определены новым Союзным договором. Не потому, что не понимали их важность, а потому, что не сумели по ним найти взаимоприемлемое решение. Формулировки были настолько аморфны, что их можно было трактовать кому как выгодно.
Собственные шаги российского руководства навстречу подписанию Союзного договора показывают, что оно меньше всего было заинтересовано в работающем, обязывающем документе, а тот компромиссный вариант, что несколько месяцев готовился буквально кровью и потом, выполнять как бы и не собиралось».
Впрочем, весной – в начале лета 1991 года уже все республики перестали выполнять даже те договоры, которые с ними были ранее согласованы. Хотя сначала даже страны Прибалтики с ними соглашались. То есть осенью 1990 года хотя было сложно, но всё-таки общий язык находился. Но когда же прекратили двигаться между республиками деньги, ничто спасти уже было нельзя.
Анисимов С. В.: «Украина перестала поставлять. Белоруссия перестала поставлять. Все перестали поставлять. То есть если кто-нибудь находил себе товарную позицию, на чём поменяться можно, то менялся, а если нет, то, увы, нет. Естественно, при этом начали страдать прежде всего крупные промышленные предприятия и крупные города, потому что другие регионы не очень-то хотели менять продовольствие, допустим, на какие-то крупногабаритные машины. Или на танки»[232].
Точка излома
25—26 июля прошёл, как оказалось, последний Пленум ЦК КПСС. На нём произошла жёсткая конфронтация сторонников разного направления развития партии и страны.
Михаил Сергеевич полностью вышел из «окопа», он обвиняет в саботаже «партийную номенклатуру, которая не собиралась сдаваться без боя», “консервативные силы в КПСС”»[233].
Горбачёв М. С.: «Зная обо всём этом, я решил “взять быка за рога” и сразу дать понять своим оппонентам, что капитуляции они от меня не дождутся, а вот сами могут остаться на обочине политической жизни. <…>
Почему Горбачёв должен на каждой Сессии Верховного Совета, на каждом Съезде народных депутатов и ещё на Пленуме ЦК доказывать, что реформы нужны стране, делаются ради её достойного будущего?»[234].
В своих воспоминаниях он так оценивает это партсобытие.
Горбачёв М. С.: «Без всякого преувеличения скажу, что самое крупное значение для партии и развития нашей концепции будущего имел июльский Пленум ЦК 1991 года, на котором состоялась финальная схватка сторонников нового мышления с ортодоксами и был принят проект новой программы КПСС, означавшей окончательный разрыв с прошлым» [235].
Кроме разговоров о новой Программе КПСС принимается решение и созыве внеочередного XXIX съезда КПСС. Судя по всему, если бы он состоялся, Михаил Сергеевич переизбран бы не был…
Вот только не в меру болтливый помощник Горбачёва – Анатолий Сергеевич Черняев – находился в эйфории.
Черняев А. С.: «25 июля был Пленум ЦК, который с неохотой и ворчанием принял проект программы к съезду. М. С. провёл его в атакующем стиле. “Независимая газета” озаглавила статью, посвящённую пленуму, так: “Горбачёв победил марксизм-ленинизм”. Ехидно, но по существу… Противники несколько поприжали хвосты перед лицом указа Ельцина о департизации государственной службы в России. Я оказался в кабинете у Горбачёва, когда Прокофьев, секретарь МГК, упрашивал М. С. издать указ, отменяющий указ Ельцина. Безуспешно. М. С. предпочёл не ставить под удар ново-огарёвский курс»[236]
1 августа 1991 года М. С. Горбачёв собрал Совет безопасности и буквально в двух словах рассказал о визите Д. Буша в Москву.
В. И. Болдин вспоминает, что «сообщение было столь скудным, что позже члены совета заходили ко мне или по телефону спрашивали, нет ли дополнительной информации. Итоги этого визита так и остались тайной для Совета безопасности, не говоря уже о руководстве партии, Верховного Совета».
Болдин В. И.: «Это был необычный визит. М. С. Горбачёв привлёк к переговорам с Д. Бушем очень узкий круг доверенных лиц, а чаще всего беседовал с ним вообще с глазу на глаз, старался при первой возможности уединиться. Так, однажды за обедом, когда ещё официанты разносили кофе, Михаил Сергеевич, вставая из-за стола, сказал:
– Джордж, я прошу Вас пройти со мной»[237].
На следующий день, 2 августа, Горбачёв выступил по Центральному телевидению, где заявил, что Союзный договор открыт к подписанию: «Мы встали на путь реформ, нужных всей стране. И новый Союзный договор поможет быстрее преодолеть кризис, ввести жизнь в нормальную колею. А это – думаю, вы со мной согласитесь – сейчас самое главное» [238].
Появляются первые проявления «министерского» недовольства – в тот же день, 2 августа, свои замечания по проекту договора направил М. С. Горбачёву министр финансов В. Е. Орлов[239].
И здесь надо рассказать об очень важном эпизоде в «предпутчевой» истории – о расширенном заседании Кабинета министров СССР с участием руководителей правительств союзных республик под председательством Президента СССР, состоявшемся 3 августа. Это былоа в какой-то степени определяющая дальнейшие события встреча. Неслучайно, что о ней ни слова в своих мемуарах не говорит Михаил Сергеевич.
Об этих днях он вспоминает так: «Складывались реальные предпосылки для того, чтобы вытащить страну из кризиса и масштабно продвинуть начатые демократические преобразования. Поэтому я уехал в отпуск 4 августа, не сомневаясь в том, что через две недели в Москве в торжественной обстановке будет подписан Союзный договор, откроется новый этап наших реформ»[240].
И всё-таки очень яркое высказывание об отношении президента к этому переломному событию сохранилось в дневниках его помощника А. С.
