Мир приключений 1974 - Николай Коротеев

В этот раз Митин поверил Симуковой. Она не могла знать, какое место занимали перчатки в построенной им версии. Воронов не дарил ей часов, не говорил о грабеже, следовательно, и о перчатках не мог предупреждать. И вообще с этими перчатками получается какая-то чепуха! То он грабит Укладову случайно, из-за благоприятно сложившихся обстоятельств, то специально берет их летом из дома, чтобы в них открывать замки чемодана. Фу, идиотизм!

Он даже покраснел от стыда.

Но что же в таком случае получается? Перчаток Воронов не надевал, а следов его рук на замках нету. Почему? Открывал их, обернув руку носовым платком? Тоже не годится: что же, у него два платка было — одним обвязывал шею, а с помощью другого открывал замки? Какая глупость! Позволь, позволь, а зачем ему два платка? Мог обойтись и одним: отъехал, сиял тот платок с шеи и, обернув им руку, открыл замки. «Вот и объяснение! — обрадовался он. Но ненадолго. — Вроде Алексея начинаю фантазировать. Так мог действовать опытный рецидивист, а не такой новичок, как Воронов, — куда ему! Или открывал замки, прикасаясь к ним через полу куртки?.. Э, нет, так тоже нельзя! Это называется притягивать нужные улики за уши, вынимать их из левого кармана правой рукой».

Митин сидел за столом, обхватив голову руками и прислушиваясь к надоедливому писку комара. Проклятый комар, как и в тот раз, опять кружил над чемоданом.

Впрочем, имеет ли уж столь большое значение эта неясность с замками, если пострадавшая опознала грабителя и ее пуговица найдена в его машине? И следы ее пальцев на плафоне. Сделав над собой усилие, покривив душой, он причислил сюда и побег. А отпечатки его пальцев могли стереть дети, нашедшие чемодан.

Ловко придумал! А почему же тогда они не стерли отпечатки Укладовой?

Нет, не поднимается рука писать обвинительное заключение. А что, если Воронов не виновен? Не виновен, несмотря ни на что?

Глава двадцатая

Не виновен?

Эта мысль, впервые так четко и ясно сформулированная, поразила следователя. До нее он ощущал лишь тревожное беспокойство, недовольство собой, своим уклонением от ответов на вопросы, ставившие его в тупик. И если иногда она мелькала, как в тумане, в глубине его сознания, он гнал ее, не хотел додумывать до конца.

Но она все же пробилась наружу.

Довольно играть в жмурки с самим собой. Когда дело идет о судьбе человека, все имеет значение. «Раз вопросы возникают, будь любезен отвечать на них со всей прямотой», — со злобой на себя думал он.

Не виновен… Вот так раз! А чего же стоят тогда все обличающие улики, логические умозаключения и вещественные доказательства? Где та грань, что должна отделять истинное от ложного? Есть ли в таком случае гарантия объективности в расследовании преступления? Неужели обстоятельства могут сложиться так, что невиновный человек окажется беспомощным и беззащитным перед лицом сурового закона?

Нет, не может этого быть, не должно быть! Где свято чтится законность, там не может быть осужден ни один невиновный. Несмотря ни на какие хитросплетения обстоятельств.

Он знал что жизнь иногда так тасует события, плетет такие узоры из случайностей, так комбинирует совпадения и неожиданности, что человеку, попавшему в их сложный и пестрый круговорот, кажется, уже не выпутаться…

Неужели нечто подобное произошло и с Вороновым? А что, если не было никакого преступления, а просто Воронова накрыла беда своими черными крыльями?

Лицо у Митина стало мрачным, угрюмым. Он вспомнил, с какой обреченностью Воронов сказал, что, видно, судьба у него такая… Нет, дорогой товарищ, не судьба владеет людьми, а люди сами устраивают свою судьбу. И если у человека не хватает сил, на помощь ему приходят другие. Он, следователь, должен помочь Воронову. И по долгу службы, и по велению совести.

Сергей Петрович всегда боялся впасть в так называемый обвинительный уклон — когда следователь, приступая к расследованию, ставит перед собой задачу не объективно установить истину, а главным образом доказать, что подозреваемый совершил преступление. В этом большая оплошность и даже вина следователя. Не повинен ли сейчас он в этом? Пожалуй, нет. Расследование он провел согласно всем нормам процессуального закона. Добросовестно строил версии и сам же со скрупулезной дотошливостью находил в них уязвимые места и, если считал нужным, отказывался от них. Собрал улики, вещественные доказательства, логически и аргументированно свидетельствующие о виновности Воронова, — и вдруг: не виновен!..

Хорошо, допустим не виновен. Но и невиновность тоже еще нужно доказать. Вопреки всему. Сумел собрать один факты, теперь попробуй найти другие.

Ах, Таня, Таня! Это ты пробила первую брешь своей слепой и страстной верой в человека, своей бездоказательной, идущей лишь от сердца убежденностью в неспособность Воронова к преступлению. Вера в человека… А ведь, пожалуй, эго самое главное! Где она есть — там любовь, дружба, семья, а где нет — там ложь, обман и предательство. Разве не так? А как вы прощались тогда в Рузе под дулами пистолетов! Так не прощается преступник с сообщницей. Затем история с «Москвичом», оказавшаяся на поверку поступком достойного человека. Академик со своим японским аппаратом. Он тоже пришел в ярость, узнав, что Воронова обвиняют в грабеже. Даже Митька-Хобот, подонок и рецидивист, назвал его на воровском жаргоне человеком порядочным и честным. Зинаида Симукова набралась мужества признаться в неверности Воронову, чтобы только отвести от него тяжкое обвинение. Э, да что там!..

Впрочем, стоп! Все это, так сказать, нравственные категории, область эмоций. Ведь ты же сам говорил Тане Сиротиной, что имеешь право оперировать только фактами. А факты вот они: семерка из номерного знака, пуговица от пальто жертвы, следы ее пальцев на плафоне, предъявление личности, пробитая молотком голова… Упрямые, жесткие, угловатые — они прямо указывают на Воронова. Да, еще носовой платок забыл! Платок, вытянутый по диагонали в жгут…

Митин медленно откинулся на спинку стула. Рот его полуоткрылся, взгляд стал пустым. В его памяти вдруг словно что-то щелкнуло и возникла картина: следственная камера в тюрьме, он рассказывает, как была ограблена Укладова. Воронов бледный, потный слушает его не перебивая и тянет за углы носовой платок, наматывает на кулак, опять тянет и снова наматывает. Платок у него стал длинным, похожим на жгут.

Фу ты дьявол! Вот так штука… А что, если у человека привычка такая? Особенно когда он в нервном, возбужденном состоянии? В тот вечер они поссорились. Он кричал на Симукову и точно так же, должно быть, тянул платок и наматывал на кулак. Разве не могло так быть? А потом бросил в ящик с грязным бельем. А я ломал голову! Да, но ведь Укладова видела у него повязку на шее! Зачем ей придумывать? И родника у него… ее ведь можно было закрыть.