Огнем и мечом (пер.Л. де-Вальден) - Генрик Сенкевич

Скшетуский нахмурил брови.

— Этого никогда не будет, — решительно ответил он.

— О Господи, лучше бы мне было погибнуть, — жалобно воскликнул Жендян. — Неужели позор мой не будет смыт!

— Проси, чего хочешь, — сказал Скшетуский, — я ни в чем тебе не откажу, но это невозможно. Спроси свою совесть, спроси своих предков, не будет ли грешнее сдержать такое обещание, чем отказаться от него. Бог и так карает его, а потому откажись от своей мести, не то и тебя постигнет кара. Стыдись, Жендян! Этот человек и так уже просит у Бога смерти, да притом он ранен и в плену. Чем же ты хочешь быть для него — палачом? Неужели ты будешь издеваться над связанным или добивать раненого? Разве ты татарин или казацкий головорез? Пока я жив, никогда этого не допущу, и даже не вспоминай мне об этом.

В голосе рыцаря было столько силы и воли, что Жендян сразу потерял всякую надежду и сказал плаксивым голосом:

— Если бы Богун был здоров, то справился бы и с двумя такими, как я, а теперь, когда он ранен, так мне уж и не подобает мстить! Когда же я ему отплачу за свою обиду?

— Месть предоставь Богу, — промолвил Скшетуский.

Жендян хотел было еще что-то сказать, но Скшетуский повернулся и пошел к шатрам, перед которыми собралось многочисленное общество. Посредине сидела госпожа Витовская, возле нее — княжна, а кругом — рыцари. Впереди стоял Заглоба и рассказывал тем, кто был только под Зборовом, об осаде Збаража. Все слушали его, сдерживая дыхание; на лицах отражалось волнение, и те, кто там не был, сожалели, что им не пришлось участвовать в обороне Збаража. Скшетуский сел возле княжны и, взяв ее руку, прижал к губам, а потом оба они прижались друг к другу плечами и тихо сидели. Солнце склонялось к западу — постепенно наступал вечер. Скшетуский тоже стал слушать, будто что-то новое. Заглоба время от времени утирал лоб, и голос его звучал все сильнее. Перед глазами рыцарей отчетливо восставали картины из этой кровавой истории: они видели окопы, окруженные неприятелем, точно морем, и яростные штурмы, слышали крики и вой, грохот пушек и самопалов, видели на валу, среди града пуль, князя в серебряных латах… Потом страшные лишения, голод, ночи, освещенные красным заревом, в которых смерть кружилась над окопами, точно зловещая птица… выход Лонгина Подбипенты, затем Скшетуского… И все слушали с напряженным вниманием, иногда лишь то подымая глаза к небу, то хватаясь за рукояти сабель. Заглоба кончил рассказ словами:

— Теперь там одна лишь могила, один лишь гигантский курган, и если под ним не погребены слава нашей отчизны и цвет рыцарства, и князь-воевода, и я, и все мы, которых сами казаки называют збаражскими львами, — то только благодаря ему!

Сказав это, Заглоба указал на Скшетуского.

— Это правда! — воскликнули Марк Собесский и генерал Пшыемский.

— Слава ему! честь! благодарность! — раздались многочисленные голоса.-Vivat Скшетуский! Vivat молодая пара! Да здравствует герой!

Всех присутствовавших охватил энтузиазм. Одни схватили бокалы с вином, другие бросали вверх шапки, солдаты стучали саблями, и вскоре все слилось в один общий крик:

— Слава! слава! да здравствует! да здравствует!

Скшетуский, как истинный рыцарь-христианин, покорно опустил голову, но княжна порывисто встала; на лице ее вспыхнул румянец, а в глазах отразилась гордость, ибо этот рыцарь — ее будущий муж, а слава мужа падает на жену, как свет солнца на землю.

Уже поздней ночью все присутствующие разъехались в разные стороны. Витовские, генерал Пшыемский и Марк Собесский двинулись с полками в Топоров, а Скшетуский с княжной и эскадроном Володыевского — в Тарнополь. Ночь была очень светлая, на небе сияли звезды, а вскоре поднялась луна и озарила окрестные поля и леса Потом с лугов поднялась мгла, и вся местность превратилась как бы в сплошное громадное озеро, освещенное нежными лучами месяца.

В такую же точно светлую ночь Скшетуский недавно выходил из Збаража, но теперь он чувствовал возле себя присутствие самого дорогого для него существа

ЭПИЛОГ

Но историческая трагедия не закончилась ни под Збаражем, ни под Зборовом, и даже не закончилось там ее первое действие. Спустя два года опять вспыхнула война между Украиной и Польшей. Восстал Хмельницкий, более могущественный, чем когда бы то ни было, а с ним шел хан всех орд и те же самые вожди, которые сражались под Збаражем: дикий Тугай-бей и Урум-мурза, и Артимгирей, и Нурадин, и Галга, и Амурад и Субагази. Появление этих войск сопровождалось заревом пожаров и стоном людей; пятьсот тысяч воинов покрывали поля, наполняли леса, отовсюду слышались военные клики, и теперь людям казалось, что настал конец существованию Польши.

Но теперь очнулась от онемения и Польша. Правительство отказалось от прежней выжидательной политики канцлера и от переговоров. Было уже известно, что только меч может обеспечить более продолжительное спокойствие. И вот, когда король двинулся на неприятеля, с ним шло сто тысяч войска и шляхты, кроме множества обозных слуг и челяди.

В этом походе участвовали все лица, выступавшие в нашем рассказе. Был князь Иеремия Вишневецкий со всей своей дивизией, в которой по-прежнему служили Скшетуский, Володыевский и волонтер Заглоба, были и оба гетмана, Потоцкий и Калиновскйй, в то время уже освобожденные из татарской неволи; был и полковник Стефан Чарнецкий, впоследствии победитель шведского короля Карла Густава, и генерал Пшыемский, главный начальник артиллерии, и генерал Убальд, и Арцишевский, и Марк Собесский, и брат его, впоследствии король Ян III, и поморский воевода Людвик Вейгер, и воевода мальборгский Яков, и Конецпольский, и князь Доминик Заславский, и сенаторы, словом, все во главе со своим вождем королем.

Наконец на полях под Берестечком столкнулись две враждебные армии, и там именно произошло одно из величайших во всемирной истории сражений, отголосками которого гремела вся тогдашняя Европа.

Оно продолжалось три дня. В первые два дня обе стороны сражались с переменным счастьем, на третий день произошел генеральный бой, в котором победа осталась на стороне поляков. Этот бой начал князь Иеремия Вишневецкий.

Его видели на левом фланге, во главе собственной дивизии: без доспехов и шлема он вихрем мчался по полю на громадные полчища, состоявшие из запорожских казаков, из крымских, ногайских, белгородских татар, из силистрийских и румелийских турок, из урумбалов, янычар, сербов-потурченцев, валахов и иных диких воинов, собранных с пространства, тянущегося от Урала и Каспийского моря до Дуная.

И подобно тому, как река исчезает из глаз в бушующих и вспененных волнах моря, так исчезли из глаз княжеские полки в этом море врагов. Туча пыли, точно смерч, поднялась на равнине и заволокла сражающихся…

На этот необыкновенный величественный бой смотрели войско и король, а подканцлер Лещинский поднял распятие и благославлял им погибающих

Тем временем с другого фланга на королевское войско надвигалась казацкая армия, численностью в двести тысяч человек, подобно гигантскому дракону, медленно выползающему из леса.

Но прежде чем началось сражение на правом фланге, на левом из того облака пыли, в котором исчезли полки Вишневецкого, показались сначала одиночные всадники, потом десятки, сотни, тысячи, десятки тысяч и понеслись к холмам, на которых находился хан, окруженный своей Отборной гвардией.

Дикие толпы бежали в необыкновенной панике, а польские полки гнались за ними.

Тысячи запорожцев и татар пали на поле брани, а между ними лежал, разрубленный пополам, заклятый враг ляхов и верный союзник казаков, дикий и мужественный Тугай-бей.

Грозный князь торжествовал.

Король увидел победу князя и решил уничтожить орды, прежде чем ударит казацкое войско.

И вот двинулись все польские войска, загремели все орудия, сея в рядах неприятеля смятение и смерть; брат хана, величественный Амурад, пал, пораженный пулей в грудь. В рядах ордынцев раздался горестный вой. Устрашенный и раненный в самом начале сражения, хан взглянул на поле. Вдали в пороховом дыму шли Пшыемский и сам король с рейтерами, а на флангах гудела земля под тяжестью мчащейся в бой кавалерии.

Тогда задрожал Ислам-Гирей и, не выдержав бешеного натиска поляков, обратился к бегство, а за ним в беспорядке побежали все орды: и валахи, и урумбалы, и конные запорожцы, и силистрийские и румелийские турки, и потурченцы — все они рассеялись, как рассеиваются тучи, гонимые вихрем.

Убегающих догнал повергнутый в отчаяние Хмельницкий и к стал умолять хана вернуться в бой; но хан, увидя гетмана, зарычал от гнева и велел татарам схватить его, привязать к коню и увез с собой.

Теперь осталось только казацкое войско.

Начальник его, кропивенский полковник Дзедзяла, не знал, что случилось с Хмельницким, но, видя поражение и позорное бегство всех орд, подался назад и расположился в болотистых гирлах Плешовы.