Юбер аллес (бета-версия) - Юрий Нестеренко

Расправившись с жизнью, поэт заявил, что сейчас прочтёт "что-нибудь социальное".

- О немецком засилье! - заявил он, делая руками сложные движения, будто наматывал на запястья невидимый канат.

- Глупый немец

лезет тупо,

Он дрожит

своей залупой,

Он кусается

Зубами,

Да спасается

Словами

О говне и пердеже

На полицейской бумаге верже!

- последние слова он как бы пропел, противно подвывая.

- Это из Мандельштама, контекстуально, обратите внимание, - откомментировал Гельман, взявший на себя роль конферансье. - Вы, конечно, знаете великого русского поэта Осипа Мандельштама? - фраза была выпущена в воздух, но так, чтобы задеть слух Власова.

- Что за скотство? - прошипел Фридрих в пространство. Слова попали в ухо Михаила.

- Иллюстрация любимых теорий Мюрата Александровича, - сказал юноша, несколько понизив голос. - В частности, насчёт организации. Он считает, что при хорошей организации из любого дерьма можно слепить конфетку и продать целевой аудитории. Этого Рукосылу он даже в Америку продавал. За жертву фашизма.

Тут у Власова, наконец, щёлкнуло в голове: он вспомнил, где слышал эту фамилию.

Во время польских событий в российских газетах появились сведения об убийстве пермской девочки по имени Ольга Рукосыла. Та якобы убежала из дому, чтобы посмотреть на польскую революцию, проехала через всю Россию, пробралась в Польшу и погибла на варшавской улице - от рук каких-то "фашистских отрядом самообороны". Подробности смерти расписывались в самых ужасных красках. "Свободное Слово" опубликовало интервью убитого горем отца девочки, который призывал к отмщению.

Правда, довольно скоро выяснилось, что никакой девочки не было: так называемый "отец", некий Валериан Рукосыло, называющий себя "поэтом", просто-напросто выдумал всю эту историю. Никакой дочери у него не было, как и детей вообще. На суде - "поэта" привлекли к ответственности - он заявил, что его "убитая дочь", оказывается, была "виртуальным художественным объектом", а интервью - "художественной акцией, разоблачающей буржуазно-фашистское общество тотальной симуляции".

Интереснее было то, что в защиту "художника и поэта" публично выступили несколько западных политических деятелей (правда, второго ряда). Все они пели песню на тему того, что "искусство должно быть свободно". На Востоке в защиту Рукосыло выступила только Новодворская, которая в очередном интервью заявила, что "фашизм - это отсутствие чувства юмора", а выходку "художника" назвала "невинной мистификацией в духе сюрреализма". Российский суд отнёсся к этому иначе: Рукосыло приговорили к большому штрафу, который был выплачен неизвестными доброжелателями - впрочем, никто не сомневался, что среди таковых был Гельман... Непонятно было только, что этот тип делает здесь и зачем читает гнусные стишки.

- В этой грёбаной, стылой стране,

Где туманы и мгла мировая,

Я стою по колено в говне... -

поэт прервался, чтобы ещё глотнуть из горла.

Власов ещё раз посмотрел на Фрау. Та демонстративно подняла ссохшиеся от старости и похожие на птичьи лапки ладошки - и сдвинула их. Гельман тут же поднял руки и зашлёпал ладошками. Зал подхватил, правда, без особой охоты.

- Понравилось? - ухмыльнулся поэт, отчего его уродливая физиономия стала ещё страшнее.

- Его что, нельзя было помыть и причесать? - тихо спросил Власов у Михаила.

- Гельман его специально так наряжает, - объяснил Михаил. - По его мнению, это и есть типичный русский. Вот он его и поддерживает в типично русском состоянии: поит дрянной водкой и кормит на убой. А для них, - Фридрих понял, что молодой человек имеет в виду Фрау и ее кружок, - это тоже доказательство любимых теорий. О русском вырождении и разложении - и, как следствие, необходимости отделения Петербурга как единственной пока еще здоровой части...

- Но ведь вы так не считаете?

- Я реалист, - буркнул Михаил. - Я понимаю, что бессмысленно бороться в одиночку. И надо использовать те возможности, которые есть.

Против чего именно он борется, он не пояснил, ибо в этот момент Рукосыло, закончив, наконец, про мировую мглу, подбоченился и громко заявил:

- Уныло как-то у вас. Ну, повеселю. Обхохочетесь. Стишастики у меня совсем новые. Называется - "Чем пахнут штаны". Про штаны будем слушать?

- Это аллюзия на одного итальянского поэта... - начал Гельман, но уже изрядно набравшийся Рукосыло отмахнулся от него, как от мухи:

- Итак, читаю! Штаны! Сначала тебе, Мюрат!

- У жидишки чем пахнут штанишки?

Как подмышки пархатой мартышки!

Гельман поморщился, но промолчал. Кто-то за соседним столом кашлянул, поперхнувшись едой.

Почуявший волю поэт обвёл всех победоносным взором и рявкнул:

- А у шлюшки чем пахнут штанюшки?

М-м-мокропсятинкой бабьей игрушки! - на "псятинке" он мерзко причмокнул.

- Всё гаже и гаже, - откомметрировал Михаил. - Сейчас его, наверное, выкидывать будут.

- Кого? - не понял Власов.

- Да этого... Рукосылу. Он, как напьётся, начинает буянить, - пояснил Михаил. - Это у него такой имидж. Ну, в смысле, ложный гештальт, - пояснил он зачем-то.

- А у немца чем пахнут коленца?

Как обоссаные полотенца!

- продолжал кривляться Рукосыло.

- Н-да, сейчас выкинут, - заключил Михаил. - Уже было. Этого типа судили...

- Я в курсе, - усмехнулся Фридрих.

В глазах Михаила мелькнуло уважение.

- Хорошая у вас память... Профессиональная, - вздохнул он. - Жаль, если вашу контору разгонят. Что, скорее всего, и произойдёт. Когда всё кончится.

- Вы о чём? - не понял Власов, потом вспомнил, посмотрел на экранчик: дат скачался. Он осторожно отсоединил шнелль-карту и отдал её владельцу. - Ну что ж. Я с вашим трудом ещё не знаком, но в выводах сомневаюсь заранее. Вряд ли что-то случится с моей страной... или хотя бы с моей, как вы выразились, конторой.

- Вы сначала послушайте, - с лёгкой обидой в голосе ответил Михаил. - После суда Гельман большой концерт устроил с этим Рукосыло. Так его со сцены сбрасывали.

Тем временем Рукосыло прочитал ещё несколько двустиший того же содержания, постепенно понижая голос до шёпота, и вдруг заорал:

- А у русского нету штанов! - и начал стаскивать с себя порты.

Власов невольно привстал: это было уже слишком.

- Нету! Нету! Бе-бебебе! - кричал Рукосыла. - Нету-нету-нету!.. штанов у русского поэта! - наконец, с портов отлетела пуговица и ширинка лопнула. Показались розовые трусы.

- Нате, нате! Суки грёбаные! Соси-и-и... - поэт запустил лапу в мотню.

Тут за его спиной появились - Власов оценил скорость реакции, она было на хорошем уровне - двое высоких мужчин в одинаковых костюмах с галстуками. Они подхватили поэта под руки, ловко вывернули локти и легонько подвинули к двери. Тот вздумал орать и брыкаться, но резкое движение одного из мужчин его успокоило.

Через несколько секунд дверь за ними закрылась. Точнее, закрыл её Калиновский, проскользнувший ужиком в залу.

Фрау сдвинула ладошки, и все зааплодировали. Видимо, такой конец творческого выступления никого не удивил и уж точно не огорчил.

Гельман остался один. Смущённым он не выглядел - даже, скорее, наоборот.

- Вот, господа! Единственный настоящий русский поэт современности! Живёт как пишет! - объявил он и комично раскланялся.

Снова раздались хлопки - пожиже.

Через пару минуты Гельман вновь оказался возле Власова. Вид у него был крайне недовольный.

- Ну вот, - отдуваясь, сказал он, и снова выпил - так, как в жару пьют лимонад, - извините сто раз, Фридрих Андреевич. Это должно было быть часа через два, когда все, так сказать, разогреются... Ну ничего, тоже неплохо получилось. Русское искусство в его высшем воплощении, - он явно хотел сказать что-то еще, но неприязненно взглянул на Михаила, затем вновь, уже умоляюще - на Фридриха. Власов понял, поднялся и пошел за ним.

- Что пошло не по плану? - решил выяснить ситуацию Фридрих.

- Этот идиот, ну вы его видели... - Гельман махнул рукой, - припёрся раньше положенного. И сорвал мне планы.

- Такого субъекта лучше держать на цепи, - пожал плечами Фридрих.

- Неплохая идея, но у меня были бы неприятности... - процедил галерейщик. - Чёрт, он сорвал мне всё... Власов, - он снова начал называть Фридриха по фамилии - нам очень нужно побеседовать. Вам это, может быть, нужно больше, чем мне. Но меня пасут. Люди Бобкова, Калиновский, все... А сейчас мне сорвали удобный момент. Но вы ведь еще не уезжаете из Бурга? Позвоните мне. Это очень важно, - он буквально всунул в руку Фридриха карточку. - Мы, конечно, не можем обсуждать это по телефону. Но мы встретимся и поговорим спокойно. Два умных человека всегда договорятся... А сейчас, извините, я лучше пойду, - внезапно заключил он. - Будете разговаривать со старухой, учтите - она пустая. У неё ничего нет. До встречи, - он попытался сунуть Власову ладошку, потом как-то закруглил жест в воздухе и поспешил к выходу.