Изменник - Владимир Герлах

«Да вот уже второй раз за вами приходят! Эти ничего вежливые, один из них немного по-русски понимает, говорит что ихний Фриден очень за вас беспокоится! у них ведь строго, чуть стемнело, все за проволоку! до утра, боятся сволочи, нас! Они теперь с бричкой приехали, увезти вас хотят!» Галанин небрежно махнул рукой: «Увезти? Посмотрим! Нет, Степан, эту ноченьку последнюю, погуляю с вами! у меня такое чувство, что никогда больше я здесь не буду, хочу чтобы меня не забыли здесь! до смерти!»

Объяснение с немцами было короткое! Ефрейтор Буле со своим переводчиком Моделей, знал с кем имеет дело, стал смирно, стукнув каблуками, рапортовал: «Господин лейтенант, простите, оберлейтенант, по приказу фельдфебеля Фридена, вступаем в ваше распоряжение, господин Фриден нам по секрету сказал все! Да, если бы и не сказал! разве я не помню вас в бою! сразу видно старого боевого офицера!» Галанин устало махнул рукой, окончательно отказался стараться понять что-нибудь в этом сумасшедшем городе! коротко приказал: «Хорошо! раз мое инкогнито открыто, не буду спорить! Едем!» В то время как Буле заняв место кучера старался повернуть лошадей к комендатуре, кричал: «Куда? никаких комендатур! слушать мои приказания! На базарную площадь к ресторану Аванесянца! Живее! мы опаздываем. Степан смотрите, чтобы он не делал глупостей!»

Приехали в разгар веселья, когда подвыпившие мужчины, собравшись кучей, собирали деньги чтобы купить немного самогонки, все спиртное у Аванесянца было уже выпито! Галанин появился кстати, сразу распорядился голосом не терпящим возражения: «Тихо! слушать мою команду! Вы, Аверьян отправитесь с немцами на их бричке на винный завод! вот записка! чтобы немедленно отпустить на нужды города один гектолитр водки, пусть Аванесянц тоже с вами едет и платит! Вы Буле следите, чтобы все было в порядке! Если там будут упрямиться, примените силу! Эх! нет Столетова! никого из моих старых друзей! Все чужие морды! Одна Шурка и Жуков остались у меня! мои верные друзья! Выпьем, помянем всех погибших! За веру, царя и отечество! Ура!»

Галанин уже уселся в грузовик, собираясь уезжать, когда прибежал Жуков. Принес ему узелок с домашними пирогами и огурцами, передал привет и просьбу: «Моя Шурочка и я вместе с ней просим, как будете там на северном фронте, проситесь в нашу часть. Я сегодня получил, наконец, бумаги. Назначен в 654 Восточный батальон РОА. Через три дня уезжаем. Ну его с этим городом. Слыхали последние новости? Остервенели все, насилу образумили, сам полицей-шеф с пулеметом по улицам ездил и народ пугал. Да те не очень слушались, под ноги лошадям бросались, вот что наделала ваша водка. Шурочка так напугалась еще ночью, когда вы там с вашими немцами и полицаями кутили и стреляли, что лежит в постели и просит вас на нее не серчать и к нам скоренько приезжать. В РОА, к самому генералу Власову».

Галанин, с отвращением вспоминая свои ночные похождения, хмуро улыбался: «РОА… Власов… все это очень хорошо на бумаге получается, а что будет на деле — посмотрим. А я на вашу жену не сержусь и правильно она сделала, что от нас с вами ночью ушла. Сам знаю, что отвратителен был. Но только пусть она одно твердо знает во многом, может быть, я грешен перед родной землей, но не в измене моему народу, немецким холуем никогда не был и не буду, до смерти за свою идею воевать буду.» Степан слушал своего коменданта, как он всегда про себя Галанина называл, с раскрытым ртом, что-то тот все загадками говорить стал, молча, отдал честь. Галанин поднял руку: «Приведет Бог увидимся, а нет, ничего не поделаешь. К вам в батальон буду стараться под вашу команду», он криво улыбнулся: «сами знаете, что я теперь человек маленький, не мне решать, где умирать, прощайте.»

Когда грузовик двинулся в далекий путь, Галанин забился в самый дальний темный угол и, закрыв глаза, притворился спящим, не хотел смотреть в последний раз на город, где для него остались только мертвые, ни в лес, где для него навсегда, как будто, умерла его Вера. Потому что, хотя он и старался убедить всех и прежде всего самого себя, что Вера теперь советская б… сам в глубине своей помертвевшей души думал иначе.

Уже далеко за Озерным, когда выезжали из осеннего, в красках нежной акварели, леса, подошел к борту грузовика и долго смотрел на быстро темнеющий восток, думал о родине и боялся ее тоже потерять, если война здесь будет проиграна. Снова уйти в изгнание. Там где он, как будто, давным-давно был эмигрантом. Нет, только не это… он ни за что не уйдет отсюда. Лучше умереть здесь на родимой земле, и об этом просил он Бога неверующими губами…

«Пусть он землю стережет родную, А любовь Катюша сбережет».

Все началось снова для Галанина в штабе армии. Как будто новая жизнь и новая удача, не хотел ее и не ждал, пришла неожиданно в погожий осенний день. Жил там в ожидании назначения несколько дней и ничего не понимал в необъяснимой задержке. Сначала у него было впечатление, что в штабе просто не знали, что с ним делать, в канцелярии заведывающий назначениями фельдфебель каждый день неопределенно махал рукой: «Зайдите завтра! Завтра с вами будет, наконец, кончено!» Но и завтра повторялась та же история и вынужденное безделье нагоняло скуку. Галанин подолгу сидел на крытой террасе столовой для солдат, читал фронтовые газеты, перечитывал старые журналы, иногда просто часами смотрел на чисто подметенные дорожки сада, в котором находилось большое деревянное здание штаба.

По этим дорожкам гуляли генералы иногда группами, реже в одиночку, о чем-то медлительно и важно рассуждали и издали казалось, что говорили они, наверное, о пустяках: о плохом пиве, недоваренной картошке и полученных письмах из дому с неинтересными мещанскими новостями.

Так как фронт был довольно далеко, в стороне от главной дороги было здесь тихо и сонно, словно и не было войны и собрались сюда эти старые люди не для того, что бы решать важные вопросы, связанные с военными операциями, а просто на отдых, что бы лечить свои ишиасы, геморрои и больные печени.

Галанин зевал, смотрел на бледно голубое с зеленью небо, снова погружался в чтение журналов и газет или шел играть в карты с писарями, вечером поздно ложился спать, но спал плохо, долго ворочался на соломе солдатских нар, вспоминал. Так как воспоминания были невеселые, гнал их из своей головы, старался думать о будущем. Но и будущее представлялось таким же невеселым. Как будто все для него кончилось в то осеннее утро в Париках, когда он, оттолкнувшись веслом от крутого берега, плыл в туман Сони. Такое же представлялось ему будущее: холодный серый туман, похожий на смерть: что его ожидало? Бесславная смерть где-нибудь в штрафном батальоне и спасти его могло только чудо, в чудеса Галанин не верил, а оно все-таки случилось…