Плавания капитана флота Федора Литке вокруг света и по Северному Ледовитому океану - Федор Литке

На другой день (28 ноября) перетянулись мы далее внутрь гавани вплоть к островку Матаниялю, на котором имел обсерваторию капитан Дюперре и где я также намеревался расположить свой. Я провел весь день на этом островке, занимаясь наблюдениями, окруженный толпой островитян. Около палатки обведена была на песке черта, которую никто переступить не покусился. Они с вниманием следовали за каждым моим движением, по временам вытягивая свое «уэ!», очень много говорили и еще больше смеялись. Они меня часто отрывали от работы; видя эти добрые, спокойные, веселые лица, столь же далекие от робости, как и от дерзости, невозможно было ими не заняться. Увидя компас, закричали они в голос «Le sacre comments» [Обряд комментарии (фр.)] и опять стали толковать об оаке (корабле), которая была здесь очень, очень давно и останавливалась в Лелле. Услыша выстрелы наших охотников, они опять закричали: «Le sacre comments». Это же восклицание употребил и прежде несколько раз Сипе, увидя предметы, его изумившие. Все это убедило нас, что они удержали эти слова со времени «Кокили». Но не странно ли, что из тысячи французских слов, ими слышанных, удержали они в памяти только эту бессмыслицу? Некоторые будто бы слышали: «сивульпе» (фр. s’il vous plaît – пожалуйста). Я этого не слышал.

Убедясь в добродушии и смирном нраве юаланцев, решил я выполнить намерение мое о производстве здесь опытов над отвесом и с этой целью расположился (29 числа) станом на островке Матанияле. Чтобы обеспечить себя от маленьких шалостей, обнесли мы стан наш с морской стороны оградой из камней, а с береговой – абордажной сеткой. Жители не только этому не препятствовали, но еще и сами очень усердно помогали нашей работе.

Одним из постояннейших посетителей наших на берегу был добрый наш сосед Каки, который регулярно каждое утро приносил нам печеных хлебных плодов и, кажется, не в ожидании оплаты. Однажды привез он с собой сына, мальчика лет четырех, который, сидя на спине его верхом, боялся меня, конечно, более, нежели у нас мальчик того же возраста боится трубочиста или арапа. Когда я к нему приблизился, то он, дрожа всем телом, визжал изо всей мочи. Странен или страшен бывает не черный и не белый цвет, но цвет, противоположный нашему. Это мне напомнило одно сатирическое сочинение, в котором какой-то черный царь сказал про одного европейского посла: «Правда, что он имеет сходство с человеком, но бел, как черт». Мы пугаем ребятишек трубочистами; эфиопы пугали бы своих мельниками или парикмахерами, если бы они у них были. Цвет тела английского путешественника Денгама был до такой степени противен женщинам одного города внутри Африки, что один взгляд на него причинял им припадки морской болезни.

О Сипе и Нене не было никаких слухов с самого того дня, как мы имели серьезное объяснение о покражах. Мы догадывались, что они не решаются показаться, не отыскав украденного, и не ошиблись. 30 ноября поутру явился, наконец, друг мой Нена и объявил с радостью, что вслед за ним едут юросы Сипе и Сигири, которые везут «масса» (железо), с выставленными тремя пальцами, в которых мы узнали наши три кофель-нагеля. И действительно, через несколько минут приехали и последние с кофель-нагелями, завернутыми в банановые листья. Последовали длинные рассказы, как и где они найдены, из коих я, конечно, ничего не понял, но радость их была недвусмысленна. Сипе несколько раз принимался меня обнимать. В пылу комплиментов не забыл он, однако, о «телла» (топор); я помнил не хуже его свое обещание; подарки были готовы.

Рассадив старшин по чинам в палатке, велел я внести с торжеством предназначенные им сокровища – на каждого по топору, рубашке с запонкой и зеркалу, чтобы они скорее могли иметь удовольствие видеть великолепное свое убранство. Они были в восхищении, и Сипе в восторге снял с себя и на меня надел ожерелье свое из сухой травы, которое, однако, так сильно терло опаленную солнцем мою шею, что я не мог продержать его на себе ни минуты. После нескольких слов объявили они желание ехать на шлюп, чтобы показать Сигире (который у нас еще не был) юроса Николая (портрет русского императора). Возвратясь оттуда, застали они нас за обедом, в котором не отказались принять участие. За столом Сипе вздумалось поменяться именами с Ратмановым – первый пример этого, общего в Южном море, обыкновения. Тотчас и другие того же захотели, и на мою долю пришелся приятель мой Нена. Он вышел из палатки и объявил толпе, что он отныне юрос Лицке, а что Нена сидит в палатке; народ изъявил свое одобрение длинным «уэ!».

С этого времени были мы в беспрестанных и самых дружеских сношениях с жителями, и так как мы никого не отпускали с пустыми руками, то ежедневно имели посещения старшин из Леллы.

2 декабря имели мы два первых дамских визита: жена Каки в сопровождении всех почти женщин из Люаля; они, пробалагуря у нас более часа, щедро одаренные, побрели через воду домой; хохот их и болтовня долго еще были слышны.

Другое посещение, трех или четырех молоденьких и пригожих девушек из более отдаленных мест, имело цель гораздо менее чистую. Сопровождавшие их родственники, или, может быть, господа, нимало не двусмысленными знаками объясняли цель своего прибытия. Мы не изведали опытом, точно ли это было их намерение или только хитрость, чтобы выманить у нас несколько подарков, но, если мы не ошибались, лица посетительниц выражали неудовольствие о неудачном покушении. К чести их до́лжно, однако, прибавить, что они все время вели себя очень скромно.

Пользуясь первой свободной минутой, ездил я 4 числа на байдарке в селение Люаль. Чтобы достигнуть его, нужно проехать сквозь опушку мангровых и других растений, окружающих берег сажен на 100 или более. Странно и интересно проезжать в лодке сквозь весьма густую рощу деревьев, растущих на тысячесводной аркаде, вздымающейся из воды бесчисленным множеством отростков, которые сплетением своим образуют непроницаемую стену. Селение Люаль лежит на весьма крутом берегу в густой роще хлебных, банановых и пандановых деревьев. Дома, или лучше сказать шалаши, его составляющие, разбросаны без всякого порядка. Мы нашли их совершенно пустыми. Ни одна душа не вышла нам навстречу, и если бы не два или три простолюдина, нам уже известные, которые, лежа небрежно на рогожах в большом шатре, приглашали нас сесть, то можно бы счесть селение вовсе покинутым. Это обстоятельство, и прежде уже замеченное, мы не знали, как объяснить. Доверие и приязнь к нам жителей, ласковое наше с ними обращение и подарки, которыми мы их осыпали, никак не позволяют предположить, чтобы они из ревности или боязни прятали от нас свои семейства. Невероятно также, чтобы они, уезжая куда-нибудь на время, увозили всех с собой.