Дело принципа - Денис Викторович Драгунский
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Очень просто, — сказала я. — Обыкновенная практичность. Висят картины, стоит мебель, и пусть себе. Как говорят в народе, покойники не кусаются. Народ ведь практичен до цинизма.
— Наверное, — кивнул Петер. — Все было очень организованно. На улицах стояли подводы. Людей грузили на эти телеги и увозили прочь — вернее, даже не увозили, а как бы «разрешали уехать», куда-то туда, — он помахал рукой, — ближе к Будапешту, в родные, так сказать, края… Ужасающая жестокость, правда?
— Правда, — сказала я.
— Особенно ужасно, что люди это воспринимали как нечто совершенно естественное. И захватчики чужих домов, и жертвы. Не было ни торжества победителей, ни сопротивления, ни даже какого-то особенного плача.
— Понятно, — сказала я. — Сегодня ты, а завтра я. Как в русской опере.
— Я вижу, вас это не удивляет, — сказал Петер с некоторой неприязнью.
— От моего удивления ничего не изменится, — возразила я. — И вообще, наверное, здесь какая-то историческая закономерность. Племена сражаются, как стаи животных. Никакой морали, простая борьба за существование. Каждая раса карабкается наверх по чужим головам. Я, например, убеждена, да и моя учительница говорила, что две великие расы — славянская и германская — в будущем веке будут играть главную роль во всем мире. Я горжусь, что во мне смешались эти две крови. Вы же славянин, Петер, и вы должны быть на стороне славян. Вы же серб!
— Не совсем, — сказал он. — Точнее говоря, совсем нет. Помните, я вам говорил, что у моих родителей маленькое имение в горах и что я, в общем…
— Мелкопоместный дворянин? Или вообще хуторянин?
— Да. То есть нет. Мои родители и вправду купили в Сербии небольшой дом с куском земли. Но тут другое. Я не немец, не славянин, не венгр и не румын…
— Неужто еврей?
— Будто кроме евреев нет гонимых народов! — возмутился Петер.
— Могикане? — усмехнулась я.
Петер оскорбленно отвернулся и, казалось, собрался встать и уйти.
Я погладила его по руке и даже, извините, потрогала его колено ногой. Мне не хотелось, чтоб он уходил.
Он поднял на меня глаза, вздохнул:
— Хотя про мой народ вы, конечно, ничего не знаете и не можете знать. Когда-то, сравнительно еще недавно, может быть, всего полсотни лет назад, где-то в нашей империи — наверное, на восточной окраине, но я точно не знаю — жил маленький народ. Даже не народ, а вроде племени. Маленькое племя размером с деревню. Их вырезали по капризу помещика. Всех. А деревню сожгли. Но случилось так, что случайно уцелело двое пятилетних детей: мальчик и девочка. Они видели весь этот ужас и рассказали мне. Они ничего не помнили, даже названия деревни не знали, а тем более где она и как фамилия барина. Только одно слово: «кувзары».
— Понятно, — сказала я. — Ваши папа и мама. Они живы?
— Нет, — сказал он. — Они скончались не так давно. Сначала папа, мама потом. Я у них поздний ребенок.
— У вас есть братья и сестры? — спросила я.
— Нет, — сказал он. — Я единственный сын. Единственный кувзар на свете.
— Грустная история, — сказала я. — Ну и что дальше?
— Дальше университет, адвокатура, тюрьма и виселица.
— Ох! — сказала я. — Что вы такое говорите?
Хотя я все поняла.
Но он не понял, что я все поняла, и объяснил:
— Потому что я непременно наведу справки и узнаю, кто убил всю мою родню. Я их разыщу. Конечно, этот помещик давно умер. Но я найду его детей и внуков, даже правнуков… Пусть меня потом повесят.
— Вы убьете всех? — спросила я. — Включая маленьких детей?
— Они ведь убили всех нас. Включая маленьких детей.
— Но маленькие дети не убивали!
— Наши маленькие дети тоже ничего плохого не сделали этому помещику.
— Грустная история, — повторила я. — То есть вы хотите исполнить завет ваших родителей, да?
— Да, — сказал он. — То есть нет. Они мне ничего такого не завещали.
— Ну вот видите! — сказала я. — Они вас не призывали убивать детей и внуков. Зачем же брать кровь на душу?
— Я просто чувствую, что так надо. Сердцем чувствую.
— Это дурно, дорогой Петер. Злое у вас сердце. Мстить — это приумножать зло. Но вы знаете, я вас понимаю. Не получается жить по божественным прописям. Я вас очень хорошо понимаю.
— Какая вы умная и все-таки добрая, — вздохнул он и протянул мне руку.
Я пожала его пальцы, и он улыбнулся.
— Я вас понимаю, — повторила я и вздохнула. — Вы знаете, Петер, был один человек, которого я на самом-то деле любила сильнее всего. Это был мой дедушка. Он давно умер, но я его прекрасно помню. У него было серебряное лицо. То есть коротко стриженная борода, но во все щеки. И мне, когда я была маленькая, так виделось — серебряное лицо дедушки. И мне почему-то кажется… Ах, Петер, ну зачем я вам буду говорить, что мне кажется? Странные мысли в голову лезут. Мне на день рождения надарили кучу подарков. Мне тридцатого мая исполнилось шестнадцать.
— О! — сказал Петер. — Поздравляю! Я не знал.
— Вам господин Фишер не сказал?
— Да пошел он к черту, этот Фишер! — Петер махнул рукой. — Я, честное слово, не знал! Если бы я знал, я бы вам что-нибудь подарил. Давайте я сейчас сбегаю в гаст-хаус за вином. Разбужу хозяина. Вам уже шестнадцать, вы имеете полное право выпить вина вдвоем с молодым человеком!
— Пустяки, Петер. Не надо. Да, так о чем я?.. Дедушка. Дедушка мне тоже ничего не завещал, ничего не приказал. Но я сердцем чувствую… Ну все, полно, полно глупости говорить. Не надо мне ничего дарить. Мне и так надарили кучу подарков и вот такой, довольно странный!
Я достала из сумки деревянный футляр с портсигаром.
— Должно быть, по ошибке. Я точно не помню кто. Все перепуталось, эти коробочки, букеты, пакеты. У некоторых людей, — трещала я, — особенно у богатых людей, которые поколениями привыкли вести дом как следует… Вы знаете, как следует вести дом? Ах, сколько бы я могла вам порассказать об этом, Петер! Жаль, времени мало!.. У таких людей в кладовых бывают целые шкафы, заполненные вещами, которые они загодя покупают для подарков своим друзьям и знакомым. Наверное, какая-нибудь девочка из моих подружек залезла в такой подарочный шкаф, увидела красивый футляр, чуть приоткрыла его и подумала, что это — шкатулочка для колец. Или уж
