Константин Коровин вспоминает… - Константин Коровин

80

См. очерки «С. И. Мамонтов» и «Последние годы Мамонтова».

81

С Михаилом Александровичем Врубелем (1856–1910) Коровин был знаком и близок долгие годы. Современники находили немало общего в их характерах. Так, Нестеров, например, считал, что у «самолюбивого, бесхарактерного» Врубеля было «некое сродство» с Коровиным (Нестеров М. В. Давние дни. Встречи и воспоминания. М., 1959. С. 309). Головин в свою очередь утверждал, что Врубель «был приветлив, говорлив, любил пошутить, и эти черты сближали его с Коровиным» (А. Я. Головин. С. 29).

Сам Коровин полагал, что жизнь и его и Врубеля отмечена тяжелейшими испытаниями, несправедливо выпавшими на их долю. Острой болью за близкого человека и за себя, годами видевших лишь непонимание и глумление, пронизаны слова Коровина, когда он говорит о тех, кто был готов «ругать Врубеля, этого голодного гения», и в то же время был «настолько неинтеллигентным, чтобы его не понимать сознательно» (запись 1891 года // Константин Коровин. С. 214).

«Все мечты творчества, вся сила и вся пылкость натуры, вся возвышенность смелой и нежной души Врубеля, вся влюбленная мистика этого замечательного человека были окружены какой-то кислой болотиной мелкого и пошлого смешка. Это даже была не подлая страсть зависти, нет, это была дешевая обывательская положительность» (запись в начале 1920 года // Там же. С. 463–464; в издании эти слова ошибочно отнесены к 1921 году).

«В лучшие свои годы я переносил, а также друг мой Миша Врубель, травлю своры газет, каждодневно воющих, что я и Врубель декадент, упадочник» (из письма 1924 года // Там же. С. 477).

Сведения о дружеских отношениях Коровина и Врубеля очень скудны и они относятся к концу 80-х и 90-м годам. Вместе с Серовым у них была общая мастерская в 1889 году. Тогда-то, по-видимому, Коровин испытал сильнейшее влияние Врубеля и увлекся «демонами». По словам Головина, «это была какая-то „демоническая эпоха“ в творчестве обоих художников» (А. Я. Головин. С. 29). Позже Коровин и Головин выручили Врубеля, завершив его панно «Микула Селянинович» и «Принцесса Грёза» для Нижегородской промышленно-художественной выставки 1896 года (письма Поленова жене от 4 и 19 июня 1896 года // Сахарова Е. В. В. Д. и Е. Д. Поленовы. С. 551, 552). Когда же панно были отвергнуты академическим жюри, то, по словам Н. И. Комаровской, художники во главе с Серовым и Коровиным намеревались покинуть выставку. Лишь постройка Мамонтовым специального павильона для панно изменила их решение (Комаровская Н. И. О Константине Коровине. С. 66).

Что касается мнения Врубеля о творчестве Коровина, то известно его несколько прямолинейное высказывание о северных панно, бывших на Нижегородской выставке и затем украшавших Ярославский вокзал. Вот оно: «…вчера вечером я, Замирайло и П. И. [Карпов] нарочно после проводов Анюты [А. А. Врубель] зашли на Ярославский вокзал. Я поджал хвост перед совершенством портретов Серова и Цорна, да и перед коровинским панно. Но сегодня я вижу, что Цорну далеко до моего портрета, а у Серова нет твердости техники: он берет верный тон, верный рисунок; но ни в том, ни в другом нет натиска (Aufschwung), восторга. А что до коровинских панно, то это точно срисованные фотографические снимки (и композиция самостоятельная с фотографий, как подспорье). Помнишь, в Риме я часто при написании панно прибегал к фотографии, пусть мне кто-нибудь укажет места, которые я делал с фотографий, от тех, что делал от себя; стало быть, я не копировщик был, а оставлял фотографии позади» (письмо жене летом 1904 года // М. А. Врубель. Переписка. Воспоминания о художнике. Л.; М., 1963. С. 117, 118).

Находясь на чужбине, Коровин не раз возвращается к воспоминаниям о друзьях-художниках, и особенно о Серове и Врубеле.

82

Павел Михайлович Третьяков (1832–1898) — выдающийся деятель отечественной культуры, основатель ныне знаменитой Третьяковской галереи.

По словам Поленова П. М. Третьяков не любил Коровина как художника (Сахарова Е. В. В. Д. Поленов. Письма, дневники, воспоминания. М.; Л., 1948. С. 441). Однако учитывая его значительность, П. М. Третьяков приобрел у Коровина три произведения: «Неудача», «Зима в Лапландии» и «На дальнем Севере» (этюд). При жизни П. М. Третьякова в галерее была еще одна коровинская картина «Северная идиллия», но она поступила туда как дар.

83

Коровин ошибается: Третьяков не мог приехать к нему «во время болезни Врубеля», так как Михаил Александрович заболел позднее, спустя четыре года после смерти Третьякова (см. след. примеч.). Об обстоятельствах, побудивших Врубеля исполнить эскиз «Хождение по водам», см. с. 135, 136 и примеч. 200.

84

Cinquecento — XVI век (ит.).

85

Очевидно, Коровин подарил Третьякову этот эскиз Врубеля в конце 1897 — начале 1898 года. В письме Н. И. Забелы-Врубель родственникам от 25 мая 1898 года имеются такие строки: «…мы назначили rendez-vous в Третьяковской галерее. Миша был там в первый раз и уверяет, что все вещи, которые там есть, ему представлялись гораздо лучше и что он очень разочарован. Теперь там есть одна крошечная вещь Миши, которую Коровин подарил Третьякову: „Хождение Христа по водам“» (М. А. Врубель. Переписка. Воспоминания о художнике. Л.; М., 1963. С. 117). См. примеч. 88.

86

Илья Семенович Остроухов (1858–1929) — пейзажист; один из виднейших и образованнейших коллекционеров конца XIX — начала XX века; действительный член Академии художеств с 1906 года; член Совета Третьяковской галереи в 1899–1903 годах, а с 1905 по 1913 год — ее попечитель.

Пейзажи Остроухова ценил И. И. Левитан — это можно заключить из его шутливой записки, обращенной к Илье Семеновичу: «Желаю тебе здоровья самого жирного нильского крокодила. Желаю также написать в своем роде „Сиверко“ [картина Остроухова исполнена в 1890 году, находится в ГТГ] и не желаю ничего худого. Привет Надежде Петровне [жена Остроухова]. Остаюсь твой друг Монтигома, или Левитан великий (назло тебе). Р. S. Буду жив — приеду к тебе. До свидания» (не издано; хранится в ЦГАЛИ).

В своих воспоминаниях Головин писал об Остроухове: «Будучи сам крупным художником, Остроухов собрал оригинальную коллекцию картин, ценность которых состояла в равном и высоком качестве. Он одинаково тонко чувствовал и живопись старых западных мастеров, и современные искания, и древнюю живопись, и какую-нибудь китайскую бронзу, мейссенский фарфор или византийскую эмаль» (А. Я. Головин. С. 30). О заслугах Остроухова перед отечественным искусством см. подробнее в подготовленном нами издании «Валентин Серов в воспоминаниях, дневниках и переписке современников» (т. 1. С. 236–240). В этой связи напомним высказывание Грабаря: «Илья Семенович Остроухов был бесспорно одним из крупнейших деятелей в области русского искусства на рубеже минувшего и настоящего столетий, игравшим в его судьбах огромную роль на протяжении нескольких десятилетий» (Грабарь И. Э. Моя жизнь: Автомонография. М.; Л., 1937. С. 234).

Подобного рода свидетельств современников о необычайной эрудированности Остроухова в искусстве, его почти безошибочном вкусе и редкой прозорливости множество. Впрочем, как коллекционер Остроухов допускал отдельные промахи в атрибуции иных произведений. Близким знакомым Остроухова, в их числе был и Коровин, это было известно. В одном из своих рассказов он описывает такой случай («Московские особняки»).

В декабре 1918 года художественное собрание Остроухова было объявлено Музеем иконописи и живописи его имени, а он сам назначен его пожизненным хранителем. После смерти Остроухова эта коллекция была передана в Третьяковскую галерею.

87

Сергей Александрович Щербатов (умер в 1962) — художник, коллекционер, автор воспоминаний «Художник в ушедшей России» (Нью-Йорк, 1954). По словам Грабаря, у которого он одно время брал уроки живописи, Щербатов «был очень талантлив» (Грабарь И. Э. Моя жизнь: Автомонография. М.; Л., 1937. С. 143).

88

Вот текст этого письма Коровина, весьма показательного для его отношения к Врубелю:

«В Совет Московской городской галереи братьев П. и С. Третьяковых.

В 1897–1898 году П. М. Третьяков, будучи у меня в мастерской, пожелал приобрести эскиз М. А. Врубеля „Хождение по водам“. Идя навстречу желанию Павла Михайловича иметь эту вещь в галерее, я решил ее пожертвовать, что и было мною тогда же исполнено. Акварель эта написана на бумаге, наклеенной на картон. На другой стороне этого картона имелась также исполненная М. А. Врубелем другая акварель „Эскиз театрального занавеса“, относительно которой Павлом Михайловичем было решено испробовать картон этот разрезать и эскиз вернуть мне. Обе эти вещи Павел Михайлович долго осматривал, прежде чем сделать выбор.