Творения и Гимны - Преп. Симеон Новый Богослов

4. Вникни повнимательнее в смысл сказаннаго, — Бог, душа, тело. Бог безначальный, безконечный, неприступный, неизследимый, невидимый, неизреченный, неприкосновенный, неосязаемый, безстрастный, неизглаголанный, Который в последние дни явился нам во плоти чрез Сына, и познался чрез Духа Святаго, как веруем, подобным нам по всему, кроме греха — сочетавается с душею мысленною ради моей души, чтоб и дух спасти и тело сделать безсмертным, как сказал Григорий Богослов (в сл. на Рождество Христово), — и при этом изрекает такое обетование: вселюся в них и похожду (2 Кор. 6:16). Аз и Отец приидем и обитель в них сотворим (Иоан. 14:23), — в тех, т. е., которые веруют и веру свою показывают делами вышесказанными. — Но внимай! — Поелику Бог обитает в нас, истинных рабах Своих и ходит в душах наших чрез действа и осияния Духа Святаго, то веруем несомненно, что души сего достойныя неотлучны от Бога. Поелику опять душа находится во всем теле и не оставляет без себя ни одной части, то необходимо следует, что волею души и управляется вся сия плоть, нераздельная с душею и не могущая жить без души: ибо как невозможно телу жить без души, так невозможно, чтоб оно имело волю особо от души.

Итак, явно, что как во Отце, Сыне и Святом Духе поклоняется единый Бог, без слияния трех лиц и без разделения единаго существа и естества, так опять и человек бывает по благодати богом в Боге, и по душе и по телу, без слияния и разделения; и ни тело не прелагается в душу, ни душа не изменяется в плоть — и опять, ни Бог не сливается с душею, ни душа не претворяется в Божество. Но Бог пребывает, как есть Бог, и душа опять пребывает так, как есть естество ея, и тело, как создано, персть; и сам Бог, Который дивно связал сии два, — душу и тело, и срастворил мысленное и невещественное с перстию, соединяется с сими двумя без слияния, — и я человек бываю по образу и подобию Божию, как показало слово. — Впрочем если вам кажется благословно, скажем опять тоже. Движимый духовным удовольствием и радостию, я желаю сказать вам опять тоже, чтоб яснее представить вам такия мысли: Отец, Сын и Дух Святый — Бог един, Коему мы служим и покланяемся. Бог, душа и тело, человек, созданный по образу и подобию Божию, и удостоивающийся быть богом по благодати.

Но для чего распространил я слово мое об этом, и по какой причине сказал более подробно, как человек бывает богом по благодати? Для того, чтоб устыдились или, лучше сказать, познали самих себя те, которые не имеют в себе черт образа и подобия Божия и отдалены от Бога, да плачут о себе самих, познав, каких благ они лишены, и слушая слово мое, да узрят, какия страсти обладают ими, и да уразумеют, какая глубочайшая тма покрывает их, — вследствие же сего, да убоятся противоречить тем, кои имеют в себе благодать Божию, ею всему научаются и с нею все могут, — и далее да престанут говорить, будто никому из тех, кои живут по Богу, невозможно, находясь среди мира, и принимая пищу или беседуя с женщинами, пребыть неоскверненным душевно и телесно. — Есть Бог безстрастный, никакого не имеющий пристрастия к видимому. — Впрочем я знаю, что те, которые не могут зреть душевными очами (потому что они не отверсты) и даже не чувствуют, что есть свои в душе чувства (для духовных вещей), не понимая смысла сказаннаго мною слова, возразят мне, говоря: знаем и мы, что Бог безстрастен, и не в отношении к Богу сомневаемся в этом, но в отношении к человеку. — Но для того, чтоб заградить таковым уста, я и сказал выше, что и человек бывает богом по благодати, чрез дарование ему Духа Святаго. От чего и бывает, что как солнце, освещая нечистыя места, не оскверняет нимало лучей своих, так не оскверняется душа, или ум облагодатствованнаго человека, носящаго в себе Бога, если случится чистейшему телу его придти в соприкосновение с нечистыми телами человеческими. И не только это, но если б случилось ему быть заключену в темницу вместе с безчисленным множеством неверных и нечестивых, преисполненных всякою скверною, и голому телом тереться с ними голыми, и тогда невозможно, чтоб он или в вере повредился, или отдалился умом от Владыки своего Бога, и забыл дивную оную красоту Его. Многое такое бывало с мучениками и другими святыми; и однакож, эта кознь диавола не причинила им никакого вреда, потому что они имели Бога, обитавшаго и пребывавшаго в них. Кто или от начала сохранил в себе черты образа и подобия Божия, или, потеряв их, потом опять возвратил себе, таковый вместе с тем получает способность смотреть на вещи, как оне есть по природе своей, — и после того, яко во дни благообразно ходящий, так и смотрит уже на все вещи, как оне есть по их природе, не смотрит на цвет, красоту и блистательность их, но, помышляя о существе и свойствах их, пребывает невозмутим никакою по поводу их страстностию, внимая лишь тому, что в них есть существеннаго, и чем они всегда пребывают. Смотрит на золото, но не приковывает ума своего к его блеску, а помышляет лишь о материи, из коей оно, то–есть что оно земля, персть или камень, и не может никогда измениться во что либо другое. Смотрит на серебро, маргариты и всякие драгоценные камни, и чувство его не обольщается приятностию привлекательной цветности их, но смотрит на все эти камни, как на всякий другой простой камень, считая все их пылью и прахом. Смотрит на шелковыя красивыя одежды, и не дивится их многообразию и разноцветности, помышляя, что оне все суть испражнение червей, и скорбя о тех, которые радуются из–за них и блюдут их, как драгоценности. Смотрит на человека, славимаго, шествующаго по улицам в сопровождении множества народа и гордящагося такою славою, и, почитая видимое сновидением, дивится невежеству людскому и посмеивается ему. Видит мир, шествуя среди какого либо большаго города (свидетель истины слов моих — Господь, совершающий в нас сие), и однакож находится в таком блаженном состоянии, какбы был один во всем мире и находился в месте пустынном, непроходимом людьми, какбы ни с кем не имел никакого дела и не знал никого из людей живущих на земле.

Таковый человек, если увидит и женщину, хоть бы самую красивую, не смотрит на красоту лица ея, но видит ее тлеющею и разлагающеюся, какбы она не задолго умерла и сделалась вся пищею червей и комом вонючей грязи, — как сие и в самом деле бывает. Ум его никогда не станет заниматься красотою женщины, но представляет вещество, из коего она, и тление, для коего она готовится. Но если пожелает он и о внешней ея красоте подумать, то умеет от творений возвышаться к Творцу и удивляться Ему, а не служить твари паче Творца. Таким путем, от величия и красоты тварей познает он Создателя; ум его восходит к созерцанию Его и воспламеняет душу стремиться к Сотворшему ее; вместе с чем возраждаются в нем божественная любовь и слезы, и бывает он весь вне видимаго, отрешаясь совершенно от всех тварей. Ведай же, что как свет чувственных очей наших шлется нами инуды, и зрительною своею силою обходит все, сущее пред ним, не оскверняясь ничем из того, что видит, хотя многое в том бывает и срамное, — и мы опять этот свет очей своих переносим на другое неоскверненным; так и ум святых, если случится ему обратить внимание на нечистыя и мерзкия страсти, не оскверняется; потому что он у них наг есть и отдален от всякаго страстнаго похотения. Если и захочет кто из них разсмотреть их, то делает это не для чего другаго, как для того, чтоб обсудить и познать добре страстныя движения и действия страстей, — от чего оне рождаются и какими врачевствами усмиряются. Так, как слышно, делают и врачи, которые разсекают мертвыя тела, чтоб разсмотреть устройство тела и познать по мертвым оным телам, что находится в телах живых людей, и этим знанием пользоваться потом при врачевании болезней, невидных наружно. Так делает и духовный врач, желающий искусно врачевать страсти души. Чтоб тебе показать в слове врачевательное искусство его, я представлю тебе это в примере.

5. Предположи, что кто нибудь из больных душевно идет к духовному врачу, омраченный страстию, смятенный весь умом, и вместо врачевства просит у него того, что вредит, т. е. что или увеличит его болезнь, или причинит ему даже смерть. Смотрит человеколюбивый и сострадательный врач на сего болящаго брата, вникает в болезнь его, жжение и резь от ней, и находит, что она и без того к смерти, если не принять мер. И что делает? Не кричит на него за его неразумное прошение, не отказывает ему тотчас во врачевстве желаемом, не говорит, что оно худо и смертоносно, — не дам тебе его, — чтобы тот не убежал от него, не пошел к другому врачу, неопытному во врачевании душевных болезней, и получив от него желаемое, не умер тотчас; но показывает ему всякую снисходительность и искренность, чтоб убедить его, что готов лечить его тем лекарством, котораго он просит, и удовлетворит его желание. Слыша это, больной ожидает врачевства с радостию. Врач между тем, как опытный и мудрый врачеватель, представляет ему другия врачевства, которыя по виду сходны с желаемыми больным, но существенно разны по составу, и инаковы по вкусу и дивны по силе действия. Ибо только что примет больной эти врачевства, как уже ощутит врачевательную их силу, — тотчас прекращается или умаляется жжение страсти, и начинает закрываться рана душевная, что и располагает его к ним; о тех же врачевствах, которых он прежде желал с таким жаром и неудержимостию, и воспоминать ему нежелательно. И видеть можно чудо некое, в нем и в подобных ему совершающееся, — как эти врачевства, обыкновенно не так приятныя, делают больных здоровыми, закрывают раны, погашают жжение, — и тех, которые прежде алкали вредных и смертоносных яств, располагают желать одних полезных и всем разсказывать о дивном искусстве врача и мудром его методе врачевания.