Жестокий век - Исай Калашников

Но тот разговор, воспринятый им с усмешкой, почему-то запал в память.

Истины, высказанные ими, все чаще заставляли задумываться. По их учению, все на свете, достигнув вершин, возвращается к прежнему своему состоянию.

Наверное, это так и есть. На этой земле когда-то, как и на его родине, не было ни величественных храмов и дворцов, ни садов, ни полей, ни городов с крепкими стенами, а были пастбища, и люди жили в юртах, кибитках, носили простую одежду, ели простую пищу. Достигли всего, чего им желалось, и вот небо возвращает их к прежнему состоянию, избрав его, Чингисхана, вершителем своей воли. Но если все это верно, он сам, достигнув вершин, должен тоже возвратиться к своему прежнему состоянию – к бедной, закопченной юрте, к скудной еде, к униженности. Пусть не он сам, а его дети, внуки, все равно…

Эта мысль тревожила и мучила. И не с кем было разделить ее. Если бы был жив Теб-тэнгри… Но гордыня и его свела в могилу раньше времени. Как Джамуху, Ван-хана…

В третьем месяце года собаки24 все войска хана собрались у крепости Догоу под Чжунду. За пределами крепости на крутом холме для хана разбили большой шатер. Отсюда была видна широкая равнина. По ней почти беспрерывно двигались табуны и стада, шли понурые толпы пленных, катились тяжело груженные телеги. На север! Вослед птицам, улетающим в свои гнездовья. У хана собрались нойоны туменов и тысяч. Рядом с ханом сидели сыновья и Хулан, чуть ниже Хасар и Бэлгутэй.

– Нойоны, своими подвигами мы удивили всех живущих на земле. Но не в нашем обычае любоваться делом рук своих. Кто живет вчерашним днем, у того нет дня завтрашнего. Нойоны, наш путь в родные степи лежит мимо срединной столицы. Остановимся ли, чтобы взять ее, или дозволим Алтан-хану с городской стены проводить тоскующим взглядом эти телеги с добром, эти стада волов, табуны коней, этих мужчин и женщин, превращенных в рабов?

Первыми позволено было высказаться перебежчикам. Они были единодушны: надо осадить столицу, принудить ее к сдаче, затем возвратиться к Хуанхэ, переправиться на другой берег и повоевать все владения вплоть до пределов сунского государства. Такая воинственность была понятна. Перебежчикам не хотелось уходить в степи, на чужбину. Однако и многие его нойоны склонялись к тому, что Чжунду надо попытаться взять. Определеннее других высказался Мухали:

– Великий хан, тетива натянута, стрела нацелена – зачем опускать лук? В Чжунду много воинов, высоки и прочны стены. Но у нас сотни тысяч пленных. Мы бросим их на город. Прикрываясь живым щитом, сможем, я думаю, взять город без больших потерь.

Мухали говорил о средстве, многократно испытанном. Враги обычно собирали воинов в городах, оставляя жителей селений без защиты. Их-то и заставляли лезть на стены, разбивать ворота. Воины Алтан-хана нередко узнавали в толпе своих братьев, отцов и теряли остатки мужества, оружие валилось из их рук. Но Чжунду слишком велик, тут этот способ будет малопригодным, тут надо положить не одну тысячу своих воинов.

С Мухали не согласился Боорчу:

– Не всякая стрела достигает цели. Особенно если пущена усталыми руками. Наши воины утомлены, кони измучены. Вот-вот начнется большая жара…

– Меня жара не страшит, – сказал Мухали.

– Вы знаете, почему я отобрал тысячу воинов у нойона Исатая? – спросил хан. – Сам он никогда не уставал и думал, что другие тоже не устают. И тысячу свою умучил. Вы, как видно, хотите, чтобы я уподобился этому нойону? На облавной охоте есть хороший обычай – не истреблять до последней головы зверей, собранных в круг. Так же надо поступить и тут. Не из милосердия к Алтан-хану… Пусть мы возьмем столицу, пленим сына неба. А дальше что? Войску нужен отдых. Мы должны будем уйти. На обезглавленное государство с запада хлынут тангуты, с юга суны. Чего не сумели взять мы, возьмут они и через это усилятся. Допустить такое можно только по неразумности. Пусть Алтан-хан пока живет… Кто думает иначе?

Иначе, понятно, уже никто не думал. Хан подозвал Шихи-Хутага.

– Ты поедешь в Чжунду и, не склоняя головы перед Алтан-ханом, скажешь… – Помолчал, обдумывая послание. – Скажешь так. Все твои земли до берега Хуанхэ заняты мною. У тебя остался только этот город. До полного бессилия тебя довело небо, и если бы я стал теснить тебя далее, то мне самому пришлось бы опасаться небесного гнева. Потому я готов уйти. Расположен ли ублаготворить мое войско, чтобы смягчились мои нойоны? Вот…

– Очень уж тихие слова, – буркнул Хасар. – Ему надо так сказать, чтобы пот по спине побежал.

– Громко лает собака, которая сама всего боится… Еще скажи Алтан-хану: твои предки, согнав прежних государей, не выделили им ничего, заставили бедствовать. Восстанавливая справедливость и достоинство обездоленных, я пожаловал Елюй Люгэ титул вана, и земли, и людей. Не трогай его владений, не огорчай меня. И еще. – Покосился на Хулан. – Желаю я для утешения своего сердца и в знак нашей дружбы взять в жены одну из твоих дочерей.

Увенчанная перьями спица на бохтаге Хулан качнулась и замерла. Он подождал – не скажет ли чего? Но у Хулан хватило терпения промолчать.

В тот же день Шихи-Хутаг, сопровождаемый кешиктенами в блистающих доспехах, отбыл в Чжунду. Алтан-хан собрал совет. И там, как потом донесли Чингисхану друзья перебежчиков, многие подбивали императора напасть на монгольский стан. Но чэн-сян25 императора по имени Фу-син сказал, что войско ненадежно. Выйдя за стены, оно разбежится. Поэтому лучше дать хану все, чего он добивается, и пусть уходит. Заминка вышла только с последним требованием хана: дочерей у императора не было. Тогда было решено, что Сюнь удочерит одну из дочек покойного Юнь-цзы и отдаст ее в жены.

Сам чэн-сян Фу-син доставил невесту в стан Чингисхана. Ее несли в крытых носилках. За нею шли пятьсот мальчиков и пятьсот девочек, держали в руках подносы с золотыми, серебряными и фарфоровыми чашами, шкатулки с украшениями и жемчугом, разные диковинки из слоновой кости, нефрита, яшмы и драгоценного дерева; воины вели в поводу три тысячи коней под парчовыми чепраками. Все это – пятьсот девочек и мальчиков, драгоценности, кони – приданое невесты.

Хулан стояла рядом с ханом, глаза ее метали молнии, и было просто удивительно, что носилки не вспыхнули. Хан отодвинул занавеску с золотыми фениксами. Девушка в шелковом одеянии отшатнулась от него, вцепилась руками в подушки. У нее были маленькие глаза под реденькими бровями, остренький подбородок. Фу-син что-то ей сказал. Девушка попробовала улыбнуться – дернула бледные губы, показав реденькие кривые зубы. Через плечо хана Хулан заглянула в носилки, фыркнула и, успокоенная, отошла. Хан почувствовал себя обманутым!..

Фу-син сопровождал Чингисхана до крепости Цзюйюгуань. Здесь распрощались. Хан подарил ему коня под золотым седлом, сказал, пряча усмешку в рыжих усах:

– Печальное расставание с хорошим человеком. Одно утешает: будет угодно небу – встретимся вновь.

После отъезда Фу-сина он велел перебить слабых и старых пленных и пошел в степи, держась восточных склонов Хинганских гор. Лето хотел провести далеко на севере, у озера Юрли. Шел к нему медленно, с частыми остановками, давая отдых людям и коням. До озера так и не дошел. От Елюй Люгэ примчались гонцы с тревожным известием. На него Алтан-хан послал четыреста тысяч воинов под началом опытного и храброго юнь-шуая Вань-ну.

Елюй Люгэ проиграл несколько сражений, оставил Восточную столицу и другие города. Его поражение могло вдохнуть силы в посрамленных врагов, и хан отправил на помощь вану Мухали.

Не успела растаять пыль, поднятая копытами коней Мухали, – новые гонцы. На этот раз из-под Чжунду. Алтан-хан, видимо тревожась за свою безопасность, решил покинуть срединную столицу и перебраться за Хуанхэ, в город Бянь. Оставив в Чжунду наследника, он со всем своим двором тронулся в путь. Воины-кидане, не желающие покидать родных мест, взроптали.

Алтан-хан велел отобрать у них доспехи, оружие и коней. Тогда они возмутились, убили цзян-дяня26, избрали своим предводителем Чада и пошли обратно. Из Чжунду были посланы для усмирения киданей войска. Но Чада их разбил, усилился, приняв других беглецов, и стал угрожать столице. Взять ее он не мог и потому просил хана – помоги.

И хан повернул назад.

Глава 15

Горе не обошло и дом Хо. Не встал с постели сын, отлетела его безгрешная душа к предкам. Всего на три дня пережил внука старый Ли Цзян.

В доме стало пусто. Цуй ходила с незрячими от муки глазами. Вздыхала и плакала Хоахчин. И Хо не мог найти слов утешения. Все слова казались невесомыми, как пух тополей.

В городе становилось все тревожнее. Прошел слух, что из Чжунду отбывает и наследник. Это было понято так: правители не надеются отстоять город. Люди хотели силой удержать сына императора. Когда его повозка выехала из дворцовых ворот, с плачем и стоном горожане ложились на мостовую. Стражники расчищали дорогу плетями, кололи упорствующих копьями и отбрасывали прочь. Закрытая повозка медленно ползла к городским воротам, и вслед ей неслись вопли отчаяния: