Это было в Праге - Георгий Брянцев

Антонин по-прежнему держался с нею как старый, испытанный друг. Ни одним словом он не намекнул ей на свои надежды. И так честнее. Ей сейчас не до этого. А время — лучший лекарь…

Утро было на диво хорошо. И чудесна была спящая Прага. Слива емко, всей грудью, вдохнул в себя морозный воздух, чувствуя, как он дошел до самого дна легких. Отряхнув с борга штатского пальто клочок шерсти овчарки, он быстро зашагал по пустынной, еще затянутой предутренним сумраком улице.

Из первого же автомата он соединился с квартирой Гоуски. И долго стоял с трубкой возле уха, слушая безнадежные гудки.

«Не хочет вылезать из-под одеяла, жирный кабан. Но все равно подниму!»

И он продолжал держать трубку. Наконец Гоуска отозвался глуховатым, заспанным голосом.

— Это я. Слива, — сказал Антонин. — Через пятнадцать — двадцать минут буду у вас.

— А зачем? — опешил Гоуска.

— Дело не терпит никаких отлагательств. Я звоню уже второй раз, — соврал Слива.

— Ну что ж, — нерешительно сказал Гоуска.

Послышались отбойные гудки.

Не успел Гоуска умыться, как Слива уже звонил у подъезда его особняка.

— Я не знал, что вы такой нетерпеливый и рисковый человек, — впуская раннего гостя, пробурчал Гоуска. — Заявляться ко мне в такое время не совсем-то удобно.

— Бывают в жизни исключения, — заметил Слива.

Они прошли в кабинет. Гоуска шел на цыпочках, чтобы не наделать шума и не разбудить своих домочадцев.

— Что у вас такое? Что за пожар? — спросил он ворчливо.

— Именно пожар, выражаясь вашим языком. Сегодня ночью на этом пожаре сгорели врач Нерич, которого все считали покойником, комендант одного из военных аэродромов Громадский, бывший заведующий гаражом специальной автобазы Богацкий, доктор богословия из Карлина Кратохвил, инженер-химик из Моста Арнольд Тука, какая-то модистка и восемь пилотов, прибывших из Западной зоны Германии. Ни больше ни меньше — тринадцать человек.

Гоуска сидел как истукан. Его обвислые щеки позеленели. Из всех перечисленных Антонином он знал лишь одного Нерича, но все говорило о том, что произошла катастрофа. Он машинально потянулся к телефону, но отдернул руку и спросил:

— Всех вместе? Когда?

— Между часом и двумя ночи. Нерича, начальника гаража и восемь пилотов арестовали на аэродроме. Они пытались подняться в воздух на боевых самолетах. Комендант покончил с собой, а остальных взяли.

Гоуска нервно пощипывал свои коротенькие усы. Он не был посвящен в это дело. Почему смешались в одну кучу Нерич, модистка, какой-то доктор богословия, пилоты?

— Зачем было нужно поднимать самолеты? — спросил он.

— Нерич уже дает показания. Он говорит, что это делалось с определенной целью — скомпрометировать министерство обороны и показать народу, что офицерский состав военно-воздушных сил не согласен с существующим в стране политическим режимом. Своего рода обструкция.

Теперь Гоуска решительно взялся за телефон и начал названивать Сойеру.

Лихорадка начала трясти Сойера и Прэна с двух часов ночи. Не явился Нерич. Он не приехал и к трем, и к пяти. Он вовсе не приехал.

— Что бы это значило? — Сойер тревожно посмотрел на Прэна.

Тот неопределенно пошевелил пальцами. Откуда ему знать?

Они сидели на вилле Гоуски. У стола, опустив голову на руки, дремал радист с наушниками на голове. Перед ним лежала развернутая портативная рация.

Сойер растормошил радиста.

— А ну, послушайте еще.

Радист зевнул, потянулся, поправил наушники и включил приемник. Нет, никаких сигналов из Регенсбурга не подавали. По-прежнему тишина.

Наконец в половине шестого утра была принята и расшифрована радиограмма. Борн спрашивал: «Что помешало реализации плана „Динг“?»

Сойер и Прэн ничего на это не могли ответить. В голову лезла разная чепуха, и только звонок Гоуски, последовавший вскоре, внес в дело полную ясность. Провал! Опять провал!

Сойер, Прэн и радист сели в машину и уехали.

Гоуску они подобрали в городе, на условленном месте. Его трясло, как в лихорадке. Стуча зубами, он повторил слово в слово все, что услышал от Сливы. На малолюдной уличке его высадили…

— Кто же мог предать? — задал себе вопрос Прэн.

Он мысленно перебирал фамилии всех, кто имел отношение к плану «Динг». Нерич? Не может быть. Громадский? Тоже. Иначе незачем ему кончать самоубийством. «Раймонда»? Что она знала, кроме того, что в ее доме отсиживались пилоты, прибывшие из Баварии? Кратохвил ни при чем, как и Арнольд Тука. Всех их замели, видно, за компанию. Может быть, начальник гаража предал?

— Больше всех жаль Кратохвила, — сказал Сойер.

— Да, — согласился Прэн, сознавая, что Кратохвила теперь уже никто не выручит. Ни Шрамек, ни Гала, ни сам архиепископ. Если Носек вцепился в него, то уж, конечно, не для того, чтобы через неделю выпустить из рук. Влип «Орел», как кур во щи.

— Тебе следует немедленно отправиться к Борну, — сказал Сойер, — иначе разразится небывалый скандал. Не дай бог, Нерич назовет тебя.

Прэн заерзал в кресле. Он мысленно постарался представить себе встречу с Борном, и у него затряслись коленки.

— Может быть, сначала изложим все в телеграмме? — предложил он.

— Не вижу смысла. Только еще больше распалим его. Ты знаешь его характер.

Прэн молчал. Да, перспективы вырисовывались самые мрачные.

— Когда же мне выезжать? — спросил он, как только машина остановилась у квартиры Сойера.

— Чем раньше, тем лучше.

Прэн тупо глядел на пражскую улицу, потерявшую для него всякую привлекательность.

Глава тридцать третья

Над Прагой собирались грозовые тучи.

Политическая обстановка накалялась.

Тринадцатого февраля министры национально-социалистической, народной и словацкой партий пустили пробный шар. На очередном заседании правительства, категорически отказавшись обсуждать закон о социальном страховании, они навязали дискуссию о деятельности Корпуса национальной безопасности. И неспроста. Стоя на страже революционных завоеваний, охраняя труд честных тружеников, Корпус безопасности наносил решительные удары по отечественным и импортным врагам. Корпус путал все карты и ставил под угрозу провала планы реакционеров.

Министры-реакционеры неистовствовали:

— Корпус терроризирует мирных чехов!

— В стране произвол!

— Министр внутренних дел Вацлав Носек должен подать в отставку!

Заседание было сорвано.

В тот же день по городу поползли тревожные слухи о неизбежности формирования нового правительства. Слухи проникали на фабрики, заводы, в народные дома, учреждения, в частные квартиры, опережая радиопередачи и периодическую печать.

В некоторых посольствах дипломаты переглядывались с понимающими улыбками, подмигивали друг другу и довольно потирали руки. Пора, пора…

Семнадцатого февраля министры-реакционеры повторили свой предательский маневр. Они снова отказались обсуждать вопросы, стоящие на повестке дня, — вопросы, требующие немедленного разрешения. Все их усилия сводились к тому, чтобы открыть дебаты о Корпусе национальной безопасности, о министерстве внутренних дел, о «самоуправстве» министра-коммуниста Носека.

Тогда выступил премьер-министр Клемент Готвальд.

Он сказал, что хорошо видит, чего добиваются господа министры. Он знает о готовящемся путче и может огласить состав чиновничьего правительства, утвержденный заговорщиками.

После этих слов установилась тишина. Все замерли в ожидании.

Премьер-министр обвел присутствующих спокойным взглядом и прочитал список лиц, выдвинутых реакционерами на министерские посты. Прочитал и покинул зал. Он отправился в Град, к президенту.

Заседание было прервано. Реакционеры сбились в кучку, стали перешептываться. Зачем таить, премьер попал не в бровь, а в глаз. Они уже выложили свои козыри на стол, сожгли мосты, по которым можно было отступить, поставили на карту все. Они пошли ва-банк.

Вечером того же дня на предгрозовом политическом горизонте Праги появился Борн — как стервятник, почуявший запах крови.

Прямо с аэродрома он поехал на виллу Гоуски. Следом за ним на второй машине ехали его личный секретарь, радист и повар.

Сойер ждал своего шефа, расхаживая у ворот виллы. Сегодня он выполнял роль и хозяина и дворецкого…

Машины подошли к вилле уже совсем затемно.

Сойер поспешно отворил ворота и впустил машины во двор.

Борн вышел, разминаясь, и кивнул головой Сойеру. Вслед за тем он направился в дом с таким видом, будто прожил здесь не меньше полувека.

Было бы ошибкой думать, что Борн не потерял присутствия духа, что последние события не отразились на состоянии его железных нервов. Он никогда не показывал своей взволнованности, но сегодня… В душе он рвал и метал. И Сойер, приглядевшись к шефу, не на шутку перетрусил.