Свет праведных. Том 1. Декабристы - Анри Труайя
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Софи сдерживалась изо всех сил, боясь противоречить Бенкендорфу. Пока остается хотя бы один-единственный, бесконечно малый шанс на успех, она должна играть роль смиренной просительницы. «Я нужна Николя!» – сказала она себе, чтобы набраться мужества на случай, если ей предстоят новые унижения. А лицо генерала вдруг пошло морщинками и стало дружелюбным.
– О да, разумеется, вы правы, мадам, – любезно произнес он, – вот только мы, при всем нашем варварстве, куда снисходительнее по отношению к врагам империи, чем просвещенные французы с их легендарной широтой взглядов! Тем, кто еще сомневается в этом, государь всякий день дает новые неоспоримые свидетельства своего милосердия по отношению к семьям осужденных.
– Хотелось бы разделять вашу в этом убежденность, – с усилием выговорила Софи.
– Сию минуту будете иметь случай, – улыбнулся Бенкендорф, откидываясь на спинку кресла.
Он выдержал паузу – как хороший актер, который готовится произнести главную в роли реплику, – пронзил Софи взглядом и, наконец, решился:
– Мне поручена приятнейшая миссия поставить вас в известность о том, что император удовлетворил ваше ходатайство.
Софи охватило ощущение нереальности происходящего, сразу же сменившееся таким острым, таким полным счастьем, что кровь быстрее побежала по жилам, глаза затуманились слезами. Она прошептала:
– О-о-о… благодарю… благодарю вас, генерал!
– Мадам! Не меня вам следует благодарить! Не меня, но императора, и даже прежде государя ее величество императрицу – именно вмешательство государыни оказалось решающим.
– Я напишу… напишу их величествам… – бормотала раскрасневшаяся Софи. – Я напишу…
Бенкендорф явно наслаждался ее волнением.
– А вы очаровательны! – вдруг воскликнул он, словно только что заметив, что перед ним женщина. – Если вы не станете жалеть о Петербурге, то Петербург станет жалеть о вашем отъезде! Скажите, мадам, вы обращались к послу Франции за поддержкой вашего прошения?
– Да…
– Так я и полагал! И на всякий случай известил месье де ла Ферроне о счастливом разрешении вашего вопроса. Не сомневаюсь, что посол упомянет об этом в следующей депеше на родину. И превосходно: пусть в Париже узнают, что твердость царя не исключает и возможности поистине отеческого благорасположения…
Софи поняла, что ее используют заодно и для пропаганды. Догадалась, что стала предметом политической демонстрации. Ну и пусть! Какая разница! Главное, что путь к Николя открыт!
– Когда я могу уехать? – спросила она.
– Зачем вам торопиться, мадам? Если бы вы знали, что вас там ожидает…
– Мой муж!
– Какой прекрасный ответ, мадам! – Бенкендорф поклонился. – Готовьтесь, готовьтесь к путешествию. Пройдет некоторое время, вас пригласит полицмейстер, и вы получите подорожную.
Бенкендорф встал. Аудиенция была окончена.
Софи вышла из генеральского кабинета и – вне себя от радости – понеслась, никого не замечая, через комнату, полную офицеров, по лестнице, по обеим сторонам которой стояли часовые, выбежала на улицу… Прохожие толкали ее локтями, но и это не могло вывести Cофи из состояния сладкого наваждения. Она не была верующей, она никогда не просила Бога помочь в ее несчастье. Но сейчас, в этом необъяснимом состоянии духа, сейчас, когда она была так счастлива, именно Его ей хотелось поблагодарить. Без помощи Высших Сил, конечно же, конечно же, все ее письма, все сделанные ею визиты не послужили бы ничему, это Господь повелел русскому царю понять ее и внять ее просьбе!
Перед нею, словно только и ждала этого ее решения, появилась церковь, и Софи вошла. В храме было тихо и почти пусто, всего несколько человек – они молились, преклонив колени перед иконой, осеняли себя крестом… Софи не могла подражать им, но интуиция подсказывала ей: важно не только то, что видно воочию, настоящая жизнь, вполне возможно, кроется как раз за жестами и за словами…
– Спасибо! – сказала она тихо.
Тысячи маленьких огоньков трепетали перед ней. Не раздумывая, она купила свечу, зажгла ее, поставила перед святым образом и смотрела, смотрела, как она горит среди других беленьких тонких столбиков… Из этого созерцания в ней родилось не слишком религиозное ощущение какого-то совсем детского удовольствия. Эта женщина, растворившаяся в блаженстве, была не она – с ее твердым, решительным и ясным характером. С нее сняли ратные доспехи, ушла тревога, ушла тоска… Свободная в движениях и, может быть даже, не такая рассудочная, как прежде, она направилась к двери, от которой тянуло холодом. Стоявшие на паперти нищие тянули к ней посиневшие от мороза руки. Она подала милостыню всем – как будто удача обязывала к этому.
Она совершенно забыла о Михаиле Борисовиче, по дороге домой ни разу о нем не вспомнила, но, войдя в гостиную, вдруг оказалась лицом к лицу со стариком: оказывается, все эти часы он нетерпеливо поджидал невестку. Софи одарила свекра сияющей улыбкой из-под шляпки с перьями, он понял – и сник, глаза угасли, вся физиономия будто осела… наверное, он не выглядел таким растерянным и подавленным, когда узнал об аресте сына… Софи весело, словоохотливо рассказала ему о свидании с Бенкендорфом, радость сделала ее эгоистичной: она видела, как страдает свекор, но нисколько его не жалела. Когда невестка умолкла, старик долго сидел, глядя в пол, сгорбившись, сосредоточившись на своей ране.
Потом произнес слабым голосом:
– Поезжайте туда, Софи, если уж вам так хочется!.. Но возвращайтесь, возвращайтесь через полгода… через год… Если вы задержитесь, я умру!..
Она отвела глаза. Он громко высморкался. Подбородок дрожал между махрами седых бакенбард. Сморщенный, опустошенный, вмиг постаревший на десять лет, он, казалось, и впрямь вот-вот отдаст Богу душу. Но он слишком часто симулировал болезни, чтобы Софи обеспокоилась новым недомоганием. Впрочем, он и сам уже притворялся, будто преодолел слабость.
– Не печальтесь обо мне, Софи, не думайте обо мне!.. Будьте счастливы, дитя мое!.. Вы это счастье заслужили! – тон все-таки остался в высшей степени траурным.
Все следующие дни Михаил Борисович вел себя так же, и это сильно облегчало существование Софи. Неделя за неделей она ожидала приглашения к полицмейстеру, и разногласия между нею и свекром сводились все это время только к тому, каковы должны быть условия путешествия. Михаил Борисович требовал, чтобы за его счет было сделано все для максимального комфорта в пути, Софи не соглашалась быть ему хоть в чем-то обязанной. Она продала несколько драгоценных вещей, меховую шубу и получила за все четыре тысячи рублей. Этого было достаточно. Нужно было еще решить, как быть со слугами.
Никита умолял хозяйку взять его с собой в Сибирь. Сколько она ни доказывала, что его ждет страшное разочарование, он упирался и твердил:
– Я буду везде, где будете вы! Я всем обязан вам и Николаю Михайловичу! Это вы, а вовсе не мои родители подарили мне жизнь!
Слепая преданность Никиты трогала Софи и раздражала Михаила Борисовича. Он открыто ревновал к любому, к кому невестка проявляла симпатию. Он пытался убедить ее, что Антип станет прислуживать ей в пути куда усерднее и лучше. Она стояла на своем. Он все более и более мрачнел.
И, в конце концов, его прорвало:
– А вы не боитесь злых языков, дорогое дитя? – прошипел старик. – Что о вас скажут, увидев, что вы берете с собой в столь дальнее путешествие такого молодого, чересчур молодого… и чересчур ладно скроенного слугу?
Ее взгляд был похож на оплеуху – и презрения в нем было больше, чем злости. Но ему нравилось, когда она обливала его холодным презрением. Уходя, он прошептал:
– Вы не можете сердиться на меня за то, что я пекусь о вашем добром имени!
Несколько минут спустя, проходя мимо служб, Софи услышала голоса и приотворила дверь.
Антип стоял перед Михаилом Борисовичем на коленях, молитвенно сложив руки, и бормотал:
– Раз уж Никита туда едет, барин, зачем же мне ехать?..
– Станете присматривать друг за другом.
– Барин, миленький, пошлите кого-нибудь помоложе! Нету у меня прежней силы-то… И я же не сделал ничего плохого – за что вы меня в Сибирь!
– Ты там будешь не один.
– Сжальтесь, барин! – мольба Антипа была уже похожа на стон. Гримасы искажали его поросшее рыжей шерстью лицо, большие уши горели.
– Молчать, пес! – закричал Михаил Борисович. – Что я тебе прикажу, то и сделаешь! Никуда не годится, чтобы барыня одна ехала с Никитой! Впрочем, отправлю-ка я с вами еще и Дуняшу. Вас троих, чтобы прислуживать барыне, как раз хватит… Это не слишком много…
Дуняша разрыдалась, уронив голову на руки. Софи вошла и навела порядок с помощью таких резких слов, что у Михаила Борисовича перехватило дыхание. Она не хотела брать с собой никого, кроме Никиты. Спасенные от ссылки Дуняша и Антип бросились целовать барыне ручки. Михаил Борисович дулся весь вечер. Но, вернувшись на следующий день из похода по магазинам и лавкам, Софи увидела у подъезда замечательную черную с желтым коляску, внутри которой сидел свекор – он только что купил этот экипаж и теперь проверял, хороши ли рессоры.
