Неизвестные Стругацкие От «Страны багровых туч» до «Трудно быть богом»: черновики, рукописи, варианты. - Светлана Бондаренко

Кондор. Увидишь. И очень скоро. Отправишься на Землю сегодня же… (Поворачивается к Пилоту.) Субмарина на месте?

Пилот. Так точно, Александр Васильевич.

Кондор (снова поворачивается к Румате). Вот так. Полчаса лету до Зеленой бухты, там на субмарину, через два часа будешь на полярной базе и — домой.

Румата (отступает на шаг). Погодите… Как это — домой?

Кондор. На Земле мать по нему с ума сходит… Отец работу забросил… девицы какие-то звонят непрерывно…

Румата. Погодите, Александр Васильевич… Это невозможно. Я не могу отсюда уехать…

Кондор. То есть как это — не можешь?

Румата (решительно трясет головой). Не могу. Я здесь столько увидел… столько узнал… Нет, мое место здесь. Отныне и навсегда — мое место здесь.

Пилот и Кондор переглядываются.

(Страстно.) Поймите, я ведь не историк… Когда я оказался на Гиганде, я подумал, что здесь происходит что-то ужасное… какое-то стихийное бедствие, что ли… И только потом убедился: здесь просто своя жизнь, здесь так живут, вот и все… Но так же нельзя жить, как они… А уж здесь, в Арканаре…

Кондор (недовольно). Тихо, тихо, не так темпераментно…

Румата. Простите… Вот сейчас этот орел наш, министр ох раны короны, дон Рэба… Ведь он сознательно натравливает всю серость в королевстве на каждого, кто хоть немного поднимается над средним серым уровнем! Если ты умен, образован… да просто не пьешь вина, наконец! — ты под угрозой. Любой лавочник вправе затравить тебя хоть насмерть. Сотни и тысячи людей объявлены вне закона. Их ловят штурмовики и развешивают вдоль дорог. Голых, вверх ногами…

Кондор (криво усмехаясь). И ты, разумеется, возмущен тем, что мы здесь сидим и бездействуем…

Румата (после короткого молчания). Нет. Не возмущаюсь. Я не историк, но кое-что знаю. Знаю о Совете Галактической. Безопасности. И знаю немного о вашем Институте экспериментальной истории. Знаю о тех, кто отдает свою жизнь, свой талант за счастье гуманоидных рас во Вселенной… Знаю, каким ужасом может обернуться бездумное вмешательство в чужие истории…

Кондор. И все-таки?

Румата. Месяц назад дон Капада, командир роты мушкетеров его величества… это, конечно, был наш, вы его называли… Орловский, кажется? Во время публичной пытки восемнадцати ведьм он приказал солдатам открыть огонь по палачам, зарубил королевского судью и двух судебных приставов и был поднят на копье дворцовой охраной. Он корчился в предсмертной муке и кричал: „Вы же люди! Бейте их, бейте!“ И его едва было слышно за ревом толпы: „Огня! Еще огня!“… (Помолчав.)

Я кинулся к нему на помощь, и тогда этот негодяй, главарь серых рот Цупик, выстрелил мне в грудь из пистолета… Отец Будах подобрал и выходил меня…

Кондор. Ты твердо решил остаться здесь?

Румата. Да. И мне все равно, примите вы меня к себе или нет…

Пауза.

Кондор. Ты должен твердо понять, что никто из нас реально ощутимых плодов своей работы не увидит. Мы не физики, мы историки. У нас единица времени не секунда, а век, и дела наши — это даже не посев, мы только готовим почву для посева…

Румата. Я понимаю.

Кондор (горько). Ничего ты не понимаешь. И наладил бы я тебя отсюда в два счета, да только вот с гибелью Орловского никого у нас в Арканаре не осталось. А ты как-никак здесь уже год, легенда у тебя — не подкопаешься… И пусть случай с Орловским будет тебе уроком. Твое дело — наблюдение, изучение, спасение культурных ценностей… (Он вскакивает, подходит к Румате вплотную и хватает его за плечо.) Кто спас Арату Горбатого?

Румата. Простите, я, Александр Васильевич…

Кондор. Мальчишка… Как ты это сделал?

Румата. Я познакомился с ним еще в метрополии… Его схватили и посадили в башню. А у меня был ранцевый птицелет. Ну, вот я и… гм…

Кондор (с отвращением). Невиданная безответственность…

Пилот (смеясь). Легендой больше, легендой меньше, Александр Васильевич! Представляю, какое это произвело впечатление на стражников!

Румата (тихонько). На Арату тоже…

Кондор. Ладно. Еще одно, Максим. Еще одного бойся — самого страшного. Ты — Румата Эсторский, благородный подонок до восемнадцатого предка. Так вот, бойся войти в роль. В каждом из нас благородный подонок борется с коммунаром. И всё вокруг помогает подонку, а коммунар — один-одинешенек, до Земли тысяча лет и тысяча парсеков. Ладно. Мне с тобой еще не раз беседовать. А теперь пора.

Он пожимает Румате руку и двигается к выходу. Пилот тоже обменивается с Руматой рукопожатием. В дверях Кондор вдруг останавливается.

Да, чуть было не забыл… (Возвращается к Румате.) Я бы… э- э… не хотел быть бестактным, и не подумай, будто я… э-э… вмешиваюсь в твои личные дела…

Румата. Я вас слушаю.

Кондор. Все мы разведчики. И всё дорогое, что у нас есть, должно быть либо далеко на Земле, либо внутри нас. Чтобы его нельзя было отобрать у нас и взять в качестве заложника.

Румата (медленно). Я вас понял, Александр Васильевич.

Сцена погружается во тьму.

На темной сцене в луче прожектора появляется Румата — в черном трико с ног до шеи.

Румата. То были дни, когда я познал, что значит: страдать; что значит: стыдиться; что значит: отчаяться…

Мужской голос из темноты. Должен вас предупредить вот о чем. Выполняя задание, вы будете при оружии для поднятия авторитета. Но пускать его в ход вам не разрешается ни при каких обстоятельствах. Ни при каких обстоятельствах.

Вы меня поняли?

Женский голос из темноты. Спаси, спаси нас! Нам бы хоть как-нибудь да пожить!

Луч прожектора гаснет. Сцена освещается. Зала в доме Руматы.

Входит, вытирая на ходу лицо и руки полотенцем, Румата — в цветастых штанах с пуфами, в чулках и башмаках с пряжками, в расстегнутой до пупа сорочке с кружевными манжетами. За ним в двух шагах позади следует его камердинер Myга — длинный, тощий, с барским камзолом в одной руке и с огромным гребнем в другой.

Муга (ворчит). У всех как у людей, только у нас с выдумками. Где это видано — в двух сосудах мыться. В отхожем месте горшок какой-то придумали… Полотенце им каждый день чистое… А сами, не помолившись, каждое божье утро голый по комнате скачут, руками машут, ногами выше головы дрыгают…

Румата швыряет ему полотенце, берет гребень и принимается причесываться.

Румата. Я при дворе, не какой-нибудь барон вшивый. Придворный должен быть чист и благоухать.

Муга. Только у его величества и забот, что вас нюхать…

А вот дон Рэба и вовсе никогда не моются. Сам слышал, ихний лакей рассказывал…

Румата. Ладно, не ворчи… Кто-нибудь дожидается?

Муга. Девка какая-то. А может, дона. По обращению вроде девка — ласковая, одета по-благородному… Красивая…