Цвингер - Елена Костюкович

— Так вот насчет посредника, — сказала Вивиана. — Николай Драга, телефон такой-то, адрес вот. Не можете ли вы конфиденциально с ним связаться, не посвящая моего мужа? Я не могу отсюда уехать сейчас. Это вызовет подозрения. А между тем Драгу нужно остановить. Я не хочу, чтоб он выполнял Левкасовы распоряжения о продаже. Пусть он, напротив, начинает капитальный ремонт… Пусть ждет дальнейших распоряжений именно от меня и не слушает Левкаса…

Бэр ждал, когда будет назван тот самый обещанный интерес.

Что ж, будущая вдовица, не обинуясь, сказала, чем собирается компенсировать усилия Бэра. Когда не станет Левкаса, можно быть совершенно уверенными, что спецслужбы немедленно опечатают и унесут его архив.

— Они уже сейчас охраняют пристально, пристально. Так вот, мы с вами, не дожидаясь их прихода…

Бэр помолчал.

— Можете себе представить, Зиман, моральную дилемму. С одной стороны, да, после смерти Левкаса в его архив, совершенно верно, уже не ступит нога. И эта лиходейка предлагала мне запустить лапу в самую ценную коллекцию из мне известных. Но с другой стороны — при живом собственнике.

— Как же вы поступили?

— Знаете, что такое зуд коллекционера? Кто остается наедине с чужой коллекцией — переживает муки ада. Я чуть от нравственного терзания собственный карандаш не проглотил…

— Ну что же дальше было, не томите, Бэр.

— Я не томлю. Мне трудно говорить. Попросите сестру, пусть она что-нибудь еще уколет. Мне силенок хоть бы еще на полчаса. И обезболивающее, если, конечно, не жалко. Ну… Что было дальше? Я не смог переступить через какую-то, не скажу порядочность, а брезгливость. Я сказал, что всю жизнь мечтал завладеть бумагами Левкаса, но воровать их не буду. Что советую ей переместить их в надежное место, и когда сложатся все обстоятельства, я пришлю ей формальную оферту как наследнице. Она ответила, вполне резонно, что наилучшим гонораром в этом случае вполне может оказаться венок на ее гроб.

А дальше, должен покаяться, Зиман, я не удержался. Когда она подвела меня к знаменитой картотеке, где собрана информация на знакомых и дорогих мне людей, я довольно непоследовательно — хоть и не желал грабить умирающего — протянул руку и вынул все, что стояло за разделителями ПЛЕТНЁВ, ЖАЛУССКИЕ, ЗИМАН. К вашей карточке еще было приписано красным карандашом имя какое-то на «С» итальянское. Я и то досье тоже выдернул. Ну, скажите теперь, сумел ли я последним ударом хвоста действительно порадовать вас? Сумел или нет, говорите, а, Виктор?

Виктор выглядит так, что, обдав его кровавым взглядом, Бэр цедит:

— Вот то-то.

Судорога боли.

Вслед за судорогой Бэр продолжает, хрипом почти уже совершенно неслышным:

— Так вот вышло с этой коллекцией. Вышел я от них и ринулся в аэропорт. Распорядился, чтоб Сергей подвез туда багаж. Мне и у Левкаса не давало покоя то, что вы мне перед тем по телефону навыкладывали. Но я был слишком взвинчен, коллекция такая, сами понимаете. Вышел я от них и сказал себе: нет уж, хватит, буду разбираться на месте. Мое место в Италии. Буду сам искать Мирей. Вы говорили «Токсана». Ну, и Вивиана посылает в Токсану. Совпадение! Этот, к которому письмо, Николай Драга, человек тертый. Он мне и поможет, я решил. Я его к делу подключу. Он там небось всяких мазуриков знает, хоть попробовать посоветоваться с ним. Билеты на Флоренцию, Пизу так на ходу из Москвы взять невозможно. Но есть вечерний рейс в Мальпенсу. Потом придется брать такси, черт уж со всем. Вдобавок лечу на запад, выигрываю два часа.

— Я приземлился в Мальпенсе вчера в двадцать один сорок. Вышел. Италия, как всегда, в своем репертуаре. Хотя и не видно гор, но в долинах низкие огоньки. Позвонил Николаю, он почему-то не удивился, сказал, что торопится в дорогу, но меня дождется. Что письмо от Левкаса, то есть от жены, хочет получить.

Виктор перебивает:

— Это чтоб не оставлять следов. Николай демонтировал пляж и готовился уехать на рассвете. Но смекнул, что если у кого-то на руках поручение Левкаса или жены Левкаса, лучше этот документ забрать. Левкас вот-вот помрет, так чтоб никаких распоряжений Левкаса по миру не гуляло. Ведь пляж-то Николай загнал. Не знал он, что Хомнюк обдурил его и пляжик-то захапал по-пахански!

Бэр добрался на такси до Версилии. Это заняло три часа. Николай подкатил на своем «дукато» прямо на автобан, на парковочную площадку.

— Был час ночи. Николай принял у меня письмо Вивианы. Я спросил, может ли он подвезти меня в какой-нибудь мотель. Отпустил такси. Повторил на словах от Вивианы, что пока что пляж не продавать. Николай вроде бы понимал мой итальянский и кивал на каждое слово. Тогда я добавил, что мне желательна от него помощь в одном вопросе. И тут я вытащил тот самый факс с головой Мирей…

Николай уставился на голову, на Бэра, на «дукато», сказал, что довезет до мотеля, садитесь, или что. Только доехали, Бэр дверцу приоткрыл, тут кто-то с проклятиями жухнул его по затылку сзади, Бэру набросили на голову куртку, поволокли. Тащили явно вдвоем. При Бэровом весе меньше двух человек бы не сволокли. В четыре ноздри сопели. Бэра кинули в какой-то протухший сарайчик, ну, то есть купальную кабину, и заперли на засов.

— Просто у них, Бэр, не выдержали нервы. Ведь могли пообещать вам помочь, заселить вас в какую-нибудь гостиницу и смыться!

— Ну, во-первых, они думали, что я их подлавливаю. А может, я следователь. Или провокатор. Хорошо, что не убили сразу. Хотя потом все равно убили. Так что особо радоваться нечему. Но вот с кабинкой на пляже — они просчитались. Чему-то же нас обучали в Цахале! А практические навыки сохраняются. Сохраняются, несмотря на возраст! Нас учили подкапываться в пустыне. Вылез на рассвете, как Аристомен за лисичкой. Руки, правда, раскровил. Арабу-то из морозилки было совсем невозможно выбраться. А мне выползать не впервой. Я с раннего детства откуда-нибудь выползаю. Вика, я знаю, вы мне благодарны. Я тоже. Не могли бы ли вы сделать мне любезность? Позвонить прямо сейчас версильскому богу?

— Я уже звоню, даже если вы не слышите, Додик.

— Ну, не таким кислым голосом. Как в вашем детском сочинении? «Там меня съел лев, там меня и похоронили»?

— Оно не мое. Запомнено откуда-то… Додик, вы выберетесь. Лев не съест. Никаких похорон. Сил у вас на десять таких, как я. Вы не можете сделать такую гадость. После того как вы за меня подставили глотку…

— И в награду две дырки с половиной.

— Откуда это?

— Тоже запомнено откуда-то. Думаю, песенка портняжки. Bin ich mir a shnayderl…

Вошла медсестра, залила возле кровати Мирей какую-то банку в прозрачную капельницу. Жидкость пронзительно-желтого цвета.

— А мне? — залопотал Бэр. — Я тоже хочу. Только мне розовенькое. Я хочу выпить с нею на брудершафт.

Ему залили другую жидкость, розовую, и Бэр с Мирейкой улыбнулись друг другу с плоских подушек.

Поскольку оба, Мирей и Бэр, уснули синхронно, получив снотворное вливание, и, объявила медсестра, клуб-площадка закрывается для посещений до завтра, Джоб с Виктором переглянулись. На цыпочках гуськом стали двигаться из палаты. Насколько могут считаться цыпочками чугунные ботфорты Джоба. А Виктор, нацелив взгляд на кончики туфель, не сразу сообразил, почему у него такие неодинаковые ноги.

Джоб сел в машину к Виктору. Фургон у него попросили знакомые виноград возить. Виктор догадывался, что из-за Антонии и ее дружков у Джоба рушатся давно договоренные планы. Кто-то его ждал на границе Лигурии, в Тавароне, чуть ли не для подготовки свадьбы. Кому-то еще он обещал завтра привезти машину сена. Еще кому-то кубометр дров. И виноград возить на сегодняшней вендеммье должен был тоже он, Джоб вездесущий. Но он только смог дать друзьям фургон. Вопрос еще, как и когда будет забирать. Планы все время меняются.

По дороге в машине Джоб и Виктор молчали, будто немые. Интересно, что за помыслы обуревали бывшего доцента, теперешнего лесника? Об экзистенциальной конечности, о хриях ординарных и превращенных или — что его ждут на ферме у друзей, где вымыты ведра, заправлен соляркой трактор, готовы резаки?

Но почему-то Виктору мнится, что перед глазами дикаря-ученого не виноград и не трактор, а рыжие кудри, увядшие золотые ресницы, прохладная кожа плеча. На котором почти не различаются — но это до поры — красочные веснушки.

Дом егеря Франкини был задней стеной вкопан в холм. Все окна смотрели только на одну сторону, потому что в ту сторону была панорама… такая! Да какая? Не захлебывайся, Виктор. Панорама. Как во многих тосканских деревенских домах, прилепившихся на холме. Вниз до моря откосисто уходят аккуратно подоткнутые камнями выровненные террасы. На террасах млеют важные беременные оливы. Им, сказал Джоб, примерно по триста лет. Как положено. Оливковые рощи именно такой возраст, как правило, и имеют. Некоторые деревья мрут, но не от старости, а от хвороб. Джобу приходится заменять. Штук по двадцать умерших заменяет каждую осень.