Феномен Солженицына - Бенедикт Сарнов

И вот с этим Спиридоном происходит у Нержина такой, – может быть, самый важный для автора во всем этом его романе, – разговор:

– Давно хочу тебя спросить, Спиридон Данилыч, пойми меня верно. Вот слушаю, слушаю я про твои скитания. Крученая у тебя жизнь... Все чего-то ты метался, пятого угла искал – ведь неспроста?.. Вернее, как ты думаешь – с каким... – он чуть не сказал «критерием», – ... с меркой какой мы должны понимать жизнь? Ну, например, разве есть люди на земле, которые нарочно хотят злого? Так и думают: сделаю-ка я людям зло?.. Во ты говоришь – сеяли рожь, а выросла лебеда. Так все-таки, сеяли-то – рожь или думали, что рожь? Может быть, люди-то все хотят доброго – думают, что доброго хотят?.. Убедят себя, что они хорошо делают, а на самом деле выходит худо.

Наверно, не очень ясно он выражался. Спиридон косовато, хмуро смотрел, ожидая подвоха, что ли.

– А теперь, если ты, скажем, явно ошибаешься, а я хочу тебя поправить, говорю тебе об этом словами, а ты меня не слушаешь, даже рот мне затыкаешь, в тюрьму пихаешь – так что мне делать? Палкой тебя по голове? Так хорошо, если я прав, а если мне это только кажется, если я только в голову себе вбил, что я прав? Да ведь если я тебя сшибу и на твое место сяду, да «но! Но!», а не тянет оно – так я и трупов нахлестаю? Ну, одним словом, так: если нельзя быть уверенным, что ты всегда прав, – так вмешиваться можно или нет? И в каждой войне нам кажется – мы правы, а тем кажется – они правы. Это мыслимо разве – человеку на земле разобраться: кто прав? Кто виноват? Кто это может сказать?

– Да Я тебе скажу! – с готовностью отозвался просветлевший Спиридон, с такой готовностью, будто спрашивали его, какой дежурняк заступит дежурить с утра. – Я тебе скажу: волкодав – прав, а людоед – нет!

– Как-как-как? – задохнулся Нержин от простоты и силы решения.

– Вот так, – с жестокой уверенностью повторил Спиридон, весь обернувшись к Нержину: – Волкодав прав, а людоед – нет .

И, приклонившись, горячо дохнул из-под усов в лицо Нержину:

– Если бы мне, Глеба, сказали сейчас: вот летит такой самолёт, на ём бомба атомная. Хочешь, тебя тут как собаку похоронит под лестницей, семью твою перекроет, и ещё мильён людей, но с вами – Отца Усатого и всё заведение их с корнем, чтоб не было больше, чтоб не страдал народ по лагерях, по колхозах, по лесхозах? – Спиридон напрягся, подпирая крутыми плечами уже словно падающую на него лестницу, и вместе с ней крышу, и Москву. – Я, Глеба, поверишь? нет больше терпежу! терпежу – не осталось! я бы сказал... – Он вывернул голову к самолёту. – А ну! ну! кидай! рушь!!

Лицо Спиридона было перекажено усталостью и мукой. На красные нижние веки из невидящих глаз наплыло по слезе.

(Там же. Стр. 419–420)

Не стану утверждать, что автор романа думает и чувствует так же, как этот его персонаж, – что он тоже готов обрушить на головы своих соотечественников всю мощь разрушительного ядерного удара. Но одно несомненно: у него тоже нет ни малейших сомнений насчёт того, КТО в этом раскладе «волкодав», а кто – «людоед».

Позже, оказавшись на Западе, Солженицын усомнится в верности этого своего тогдашнего взгляда:

...Летом 1983-го Сахаров выступил («Форин эфферс») с письмом к стенфордскому физику Сиднею Дреллу, на редкость верно (и удивительно совпала его точка зрения с тем, что я говорил о ядерном вооружении в Лондоне только что, весной 83-го): что роковой ошибкой Запада было положиться на «ядерный зонтик», а выход – в обычных вооружениях. И, возражая Дреллу (и очень в пользу Запада): даже нельзя замораживать вооружения на нынешнем уровне, Штатам надо устанавливать новые крупные ракеты «MX». За это тут же на Сахарова напали четыре советских академика в «Известиях»: «...ненависть к собственной стране и народу... призывает к войне против собственной страны», – но одновременно и «Вашингтон пост» выразила разочарование: «мы думали, Сахаров за остановку гонки вооружения, а его позиция приближается к Солженицыну...»

Проявить такую смелость изнутри СССР, да из ссылки! – и получить оплеухи с обеих сторон.

(А. Солженицын. Угодило зёрнышко промеж двух жерновов. Новый мир. 2000. № 12. Стр. 143)

В 1983-м он, стало быть, ещё думал об этом, как в ту пору, когда писал «атомный» вариант своего «Круга». Но в 1994-м к этим воспоминаниям о тогдашнем своём единомыслии с Сахаровым сделал такое примечание:

И правда: в заблуждениях о природе Запада мы с Сахаровым были сходны, повторяли общую ошибку. С какой тревогой об американской судьбе я когда-то писал «Круг» с истинной «атомной» историей, в каком сюжете, по иронии переводческих обстоятельств, и посегодня в Америке не напечатанный. Столько лет я был уверен в правильности: пусть атомная бомба остаётся у них, только б не у коммунистов. Но постепенно дошёл: не к добру она у них, как и преступно же воспользовались в Японии.

(Там же)

В то время, когда писался «атомный» вариант «Круга», никаких колебаний на этот счет у него вроде не было: Америка, какая бы она ни была, – волкодав , а «Батька Усатый» и всё его, как говорит Спиридон, «заведение», – людоед .

Но кое-какие сомнения – и насчёт Америки тоже – у него и тогда все-таки появлялись. Тут тоже все не до конца было ему ясно:

Бобынин отдельно крупно шагал по главному кругу прогулки, когда к нему наперехват, как быстрый катер к большому кораблю, сближая и изгибая курс, подошёл маленький Герасимович.

– Александр Евдокимыч!

Вот так подходить и мешать на прогулке не считалось среди шарашечных очень вежливым.

К тому ж они друг друга и знали мало.

Но Бобынин дал стоп:

– Слушаю вас.

– У меня к вам один научно-исследовательский вопрос.

– Пожалуйста.

И они пошли рядом, со средней скоростью.

Однако полкруга Герасимович промолчал. И лишь тогда сформулировал:

– Вам не бывает стыдно?

Бобынин от удивления крутанул чугунцом головы, посмотрел на спутника (но они шли). Потом – вперёд по ходу, на липы, на сарай, на людей, на главное здание.

Добрых три четверти круга он продумал и ответил:

– И даже как!

Четверть круга.

– А – зачем тогда?

Полкруга.

– Чёрт, всё-таки жить хочется...

– Так не корите, что система плоха. Сами виноваты.

Полный круг.

– Александр Евдокимыч! Ну а если бы за скорое освобождение вам предложили бы делать атомную бомбу?

– А вы? – с интересом быстро метнул взгляд Бобынин.

– Никогда.

– Уверены?

– Никогда.

Круг. Но какой-то другой.

– Так вот задумаешься иногда: что это за люди, которые делают им атомную бомбу?! А потом к нам присмотришься – да такие же, наверно... Может, ещё на политучёбу ходят...