Екатерина Великая - Ольга Елисеева

Зимой 1780 года венский и петербургский кабинеты известили о намерении своих монархов встретиться будущей весной в Могилеве. «Император, шутя, намекнул мне о своем желании повидаться… с русской императрицей, — писала Мария Терезия в Париж австрийскому послу Мерси д’Аржанто, — можете себе представить, насколько неприятен был мне подобный проект… по тому отвращению и ужасу, которые мне внушают подобные, как у русской императрицы, характеры»[1079]. Но не одни «отвращение и ужас» перед Екатериной заставляли престарелую императрицу-королеву беспокоиться за сына. Его визит в Россию мог означать серьезную переориентацию внешней политики Австрии, следовавшей в профранцузском русле[1080].

Не менее негативной была реакция в петербургских политических кругах. Еще недавно английский посол сэр Джеймс Гаррис сообщал в Лондон о безусловном перевесе влияния Фридриха II в России над «инфлюенцией» любого другого двора[1081]. Теперь его тон изменился. «Прусская партия крайне встревожена тем, что пребывание императора в России будет столь продолжительным»[1082], — писал он. Панин позволил себе в резких выражениях осудить «страсть» Иосифа II к путешествиям[1083].

За сближение с Австрией выступали Г. А. Потемкин и статс-секретарь А. А. Безбородко, приобретавший, благодаря своим недюжинным талантам, все больше влияния. Идея свидания с Екатериной принадлежала Иосифу II. 4 февраля императрица ответила, что намерена весной отправиться в Белоруссию и прибудет в Могилев 27 мая[1084]. 9 мая Екатерина покинула Царское Село. С дороги она часто писала Потемкину, который заранее отбыл навстречу Иосифу II и уже начал предварительные переговоры[1085]. «Ласкательные речи графа Фалькенштейна (Иосиф II путешествовал инкогнито. — О. Е.) приписываю я более желанию его сделаться приятным, нежели иной причине; Россия велика сама по себе, а я что ни делаю, подобно капле, падающей в море»[1086], — писала Екатерина 22 мая.

Смысл «ласкательных речей» Иосифа II можно восстановить по его корреспонденции. С дороги он писал брату Леопольду Тосканскому: «Эта страна с начала века изменилась совершенно, была, так сказать создана заново». Австрийский император как бы упражнялся в будущих любезностях. Одновременно в письмах матери, подыгрывая антироссийским настроениям Марии Терезии, Иосиф II особо подчеркивает именно слабые стороны в хозяйственном развитии соседней империи: низкую плотность населения, плохие почвы. «Всё почти леса и болота… население ничтожно»[1087], — говорил он о присоединенных по разделу Польши землях Белоруссии и Литвы.

В свою очередь, Екатерина старалась создать у домашних и европейских корреспондентов впечатление, что она взволнована и даже смущена предстоящим свиданием. Подобные известия, дойдя через третьи руки до августейшего гостя, должны были польстить ему. Из Полоцка императрица писала Павлу: «Вы угадали, что мне будет очень жарко; я в поту от одной только мысли о свидании»[1088]. «Боже мой, не лучше ли было бы, если б эти господа сидели дома, не заставляя других людей потеть страшно»[1089], — продолжала она те же рассуждения в письме барону Гримму.

Иосиф II приехал в Могилев одним днем раньше императрицы. 24 мая состоялось их свидание. После обеда в присутствии множества гостей беседа двух монархов продолжалась наедине. Была выражена общая неприязнь к прусскому королю. Далее Екатерина как бы в шутку осведомилась, не собирается ли Иосиф II занять папскую область и завладеть Римом, на это император, тоже шутя, отвечал, что ей гораздо легче захватить «свой Рим», то есть Константинополь, Екатерина заверила собеседника в желании сохранить мир[1090]. Пробные камни были брошены. Между Потемкиным и австрийским посланником в России графом Людвигом Кобенцелем начались переговоры о заключении австро-русского оборонительного союза[1091].

Переговоры продолжались в Царском Селе. «Однажды она мне сказала, — писал Иосиф матери о беседе с Екатериной, — что если бы даже завладела Константинополем, то не оставила бы за собою этого города и распорядилась бы им иначе. Все это меня приводит к мысли, что она мечтает о разделе империи и хочет дать внуку своему, Константину, империю востока, разумеется, после завоевания ее»[1092].

Вскоре стороны согласились гарантировать друг другу не только существующие владения, но и те завоевания, которые каждая из них может сделать в дальнейшем. 8 июля Иосиф II покинул Петербург. «Граф Фалькенштейн нанес ужасный удар влиянию прусского короля, такой удар, что, как я полагаю, это влияние никогда более не возобновится»[1093], — доносил по случаю его отъезда английский посол Джеймс Гаррис.

18 мая 1781 года состоялся обмен письмами между Иосифом II и Екатериной о заключении союзного договора[1094]. В переписке оба монарха не раз касались вопроса о возможном разделе Турции. Императрица жаловалась на постоянные беспорядки в Крыму, подстрекаемые из Константинополя, а ее австрийский корреспондент изъявил неизменную готовность содействовать прекращению этих смут, прося Екатерину точнее определить свои желания[1095]. Наконец, 10 сентября 1782 года из Петербурга в Вену было направлено пространное письмо императрицы, в котором она говорила о вероятности разрыва с Турцией, о необходимости заранее определить план похода и обсудить приобретения сторон в случае успеха.

Россия хотела получить город Очаков с областью между Бугом и Днестром, а также один или два острова в Архипелаге Средиземного моря для безопасности и удобства торговли. Австрии предоставлялась возможность присоединить несколько провинций на Дунае и ряд островов в Средиземном море. «Я думаю, что при тесном союзе между нашими государствами почти все можно осуществить»[1096], — заканчивала свое послание Екатерина.

Потемкин составил для Екатерины особую записку «О Крыме», в которой обосновывалась необходимость присоединения полуострова: «Если же не захватить ныне, то будет время, когда все то, что ныне получили даром, станем доставать дорогою ценою»[1097]. Присоединение Крыма, осуществленное Потемкиным в следующем, 1783 году, многими современниками и потомками воспринималось как первая ступень знаменитого «Греческого проекта».