99 имен Серебряного века - Юрий Безелянский

В 1909 году трагически погиб Сергей Сабашников, и издательский воз повез один Михаил Сабашников; ему со временем стал помогать сын Сергей (1898–1952).

Наступил зловещий для издательства Сабашникова 1917 год. Во время октябрьских событий в Москве дом Сабашниковых оказался в районе боев. Пламя охватило здание. Сгорели контора и издательство, склад, все имущество и личная библиотека… «Мы вышли из пожарища в чем были, вынеся с собой лишь то немногое, что могло быть захвачено на руках, между прочим издательские рукописи, едва ли не самое ценное, что удалось спасти», — вспоминал Михаил Сабашников.

Несмотря на то, что сгорела личная квартира и контора, издательство Сабашниковых поднялось с колен и благодаря заступничеству и протекции всесильного наркома Луначарского (был получен кредит) возобновило свою деятельность. И Михаил Сабашников спорил с Михаилом Гершензоном о том, что лучше издавать. «Но как трудно было тогда издавать книги!» — восклицает в воспоминаниях Михаил Васильевич, имея в виду исключительно советское время.

До некоторой поры издательство Сабашниковых терпели. Красноречиво признание Луначарского по поводу политики власти в отношении частных издательств: «Наиболее культурным из них, вроде Сабашниковых, надо помогать, пока мы не будем в силах их заменить полностью».

Запреты, цензура, финансовые и иные трудности советского времени сводили работу издательства Сабашниковых на нет. В 1922 году было прекращено издание «Пушкинской библиотеки». В 1924–1926 годах прекратились и другие известные серии издательства Сабашниковых — «Страны: века и народы», «Ломоносовская библиотека», «Памятники мировой культуры». Последним и единственным в эти годы крупным изданием оставались «Записи прошлого».

В 1930 году издательство Михаила и Сергея Сабашниковых было закрыто. До 1934 года оно продолжало существовать в форме кооперативного товарищества «Север». В 1934-м было закрыто и оно, а портфель изданий передан издательству «Советский писатель».

Что касается личной судьбы Михаила Сабашникова, то она сложилась так: после революции его пять раз арестовывали, лишали избирательных прав. О том, что он был полностью разорен, и говорить не надо. После 1934 года Сабашников работал в маленьком кооперативном издательстве «Сотрудник», которое выпускало не книги, а лишь наглядные пособия и игры. Вот такое произошло падение с высот академических книг…

Последние годы Михаил Васильевич Сабашников, этот титан-издатель прежних лет, жил в доме барачного типа в Лужниках. Точнее сказать, не жил, а доживал, впрочем, это участь всех «недорезанных буржуев».

Его сын Сергей Михайлович Сабашников, который вел дела кооперативных товариществ в 20-е годы, был признан «врагом народа» и расстрелян. Такая вот в итоге получилась «Песнь о Гайавате». Но вспомним не Генри Лонгфелло, а нашего Николая Рубцова:

Как будто вечен час прощальный,Как будто время ни при чем…В минуты музыки прощальнойНе говорите ни о чем.

И помолчим…

АЛЕКСЕЙ СУВОРИН

11(23).IX.1834, село Коршево Воронежской губернии — 11(24).VIII.1912, Петербург

Советская власть очень не любила царскую Россию, а вместе с нею терпеть не могла защитника «дворянско-помещичьего строя» Алексея Сергеевича Суворина. Энциклопедический словарь (1955) представлял его так:

«Русский бурж. журналист и издатель. Выступив в 50-х гг. как либеральный журналист, впоследствии стал реакционером и черносотенцем. Издававшаяся им с 1876 газ. „Новое время“ была органом реакц. дворянских и бюрократич. кругов, „образцом продажных газет“ (В.И. Ленин)».

В февральском номере журнала «Вопросы литературы» за 1977 год появилась редкая публикация о нелюбимом издателе и журналисте «Суворин: портрет на фоне газеты». Две критикессы Инна Соловьева и Вера Шитова разделали Алексея Сергеевича под орех, заявив сразу, что «он был создан для суеты». И далее: «Вместо прогрессивного журналиста средней руки возник организатор, идеолог и гений обыденного буржуазного сознания. Жизнь — пыль, прах, суета. Эту фразу Суворин словно бы произнес, найдя совсем иную, так сказать, антиекклезиастовскую концепцию: пыль есть жизнь, прах есть жизнь, суета есть жизнь, так уважим же и возлюбим… Все то, что привычно внушало людям его поколения стыд и тоску жизни, от чего полагалось отшатываться как от обывательщины, Сувориным было признано естественным, восстановлено в правах и возведено в закон…»

Весь свой пафос бросили критики на любовь Суворина к обывателю: «Все напряжение русской мысли „Новое время“ снимало одним вечным ответом в хамско-риторической форме вопросом: в чем им плохо было? Чего им больше всех надо?..»

И убийственный вывод: «Суворин слишком много сделал для создания огромного слоя людей, живущих вне истории и вне духовности…»

Легко вычислить, что под «духовностью» критики Суворина понимали прежде всего революционность, мол, он, такой-сякой, не кричал: долой царя! И не звал на баррикады. А, напротив, защищал царский режим. Именно в этом заключалась оценка советской власти всей деятельности Суворина.

А вот как объяснял свою позицию сам Суворин: «Я думал всегда, что в самодержавном государстве есть только одно лицо, которому я служить обязан. Это государь император» (запись из дневника, 21 августа 1900).

И другая запись: «Французская революция выросла после Корнеля и Расина, после образованнейших энциклопедистов… А у нас что? Экспроприаторы, убийцы и бомбоносцы — вот имена революционеров. Имя их легион, но это не легион великих людей, а имя воров, грабителей и убийц, бездарных профессоров, непризнанных артистов, несчастных литераторов, студентов, не кончивших курсов…» (1907).

В зрелые годы Алексей Суворин лик имел немного мефистофельский. Ну, и, конечно, фигура сложная и противоречивая. Поэтому его ненавидели, презирали, боялись, любили — кто какой лик его видел… Едкий дореволюционный публицист Варфоломей Зайцев приклеил ему ярлык: «Журналиссимус граф Суворин-Надпольный».

Но, пожалуй, пора от ярлыков и наветов перейти к краткому рассказу о жизни и деятельности этого самого «журналиссимуса».

Суворин — типичный self-made-man, — человек, который сделал себя сам. Судите сами: родился в семье небогатого отставного капитана, где было девять душ детей, а отец, лишь попав в солдаты, в 20 лет выучился основам грамоты. Мать Суворина тоже образованием не блистала. Мальчиком Суворина отдали в только что открытый в Воронеже Михайловский кадетский корпус. «Я очутился в обстановке совершенно для меня новой… — вспоминал Суворин. — Товарищи все были воспитания высшего, чем я, многие говорили по-французски. Я не умел ни встать, ни сесть, и в этом моем говоре было много чисто народных выражений. Одним словом, я мало чем отличался от крестьянского мальчика, так как и язык моей матери был простонародный».