Живой Журнал. Публикации 2010 - Владимир Сергеевич Березин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Директор Музея первым делом стал тыкать пальцем в то место, где стоял татарский ледяной замок, снежная крепость, комендант которой изрядно навалял нашим предкам.
Я слушал его внимательно, но потом отвлёкся и стал разглядывать жестяные ржавые плакаты на улице. На них были перечислены достижения горожан.
"Столица яблочной пастилы" — такие сведения почему-то особенно поражают. Или, скажем, то, что здесь "развито плетение кружев на коклюшках".
Но первой строкой в списке нужных человечеству вещей, что производятся в Белёве, значились огнетушители порошковые. Очевидно, что это было волшебное предвидение Санти, сила городского герба. Уж потом, после огнетушителей, шли цилиндры тормозные, что плодоовощные консервы, да соки того же извода, и наконец, снова — коклюшки, с пастилой.
Плыл поблизости старинным кораблём, обветшавшим летучим голландцем, мужской монастырь Св. Макария Жабынского — белёвского чудотворца.
Краевед тут же сказал, что город назван по реке Белёве, что впадает в Оку — и говорили, что это от мутного течения белей — воды вместе со светло-серыми супесями подзолистых почв.
И то верно, плыло всё. Красный кирпич монастырей, изъеденных временем, с выкусанным и утерянным мясом стен плыл над этой мутной водой. Неспешно плыла в реку грязь недавних дождей. Внутри монастыри были наполнены человечьим жильём, да грядками. Курились трубы, спали блохастые собаки, а все люди ушли-уплыли производить порошковые огнетушители, плодоовощные соки или отправились вязать на коклюшках.
Без них плыли сквозь скелеты куполов белёсые облака.
Мы пошли в столовую на рыночной площади.
Настоящий путешественник сливается с дорогой медленно — он прикасается к ней через тысячу мелочей и важных событий, но часто упускает главное. Главное — это дорожный корм. Путевая еда изменяет путешественника, она замещает в нём домашнюю плоть. И чем дальше ты удаляешься от дома, тем больше это превращение. Вот ты уже научился резать барана, а вот ты хлебаешь ложкой из оловянной миски, и гортанно кричат твои попутчики, спорят о чём-то. Ты делаешь ещё несколько глотков и вытираешь руки о халат. Да вот ты уже и в халате, и в этот момент чужая речь становится для тебя родной.
Вот что такое дорожная еда — каменеющий хлеб и банка тушёнки-американки в вещмешке, мытый пластиковый стаканчик и неизвестное существо, погибшее смертью Жанны д'Арк — всё превращает тебя из сидельца в человека дороги — если не сгинешь от несварения желудка.
И мы притормозили у белёной белёвской белой известковой стены и шагнули внутрь.
В этот момент странные вещи начали твориться со временем. В дороге время течёт особенно, оно прыгает и скачет, его взбалтывает на ухабах. Никто не знает, что случится с близнецами — и никакая относительность ничего не объяснит.
Толстой, как пишет про это Шкловский, вспоминал, что встречался с Герценом каждый день целых полтора месяца. Но Толстой был в Лондоне шестнадцать дней, а через полвека, в воспоминаниях, срок утроился — время путешествия растянулось.
Дорога произвольно меняет все четыре вектора координат, и время — в первую голову.
Итак, мы ступили в сырой мир столовой. Там, на иконном месте висел плакат:
Хлеба к обеду
В меру бери.
Хлеб — драгоценность.
Им — не сори.
Архитектор уткнулся безумными глазами в стойку — и было чему удивляться. Там, на тарелочке лежала живая еда мёртвой Советской власти. Там стояли совнархозовские весы с тонкой талией, там пахло прелым и скучала старуха в белом.
Мы взяли крохотные чеки, похожие на троллейбусные билеты нашего детства, и пошли к раздаточному окошку.
Тарелки с битым краем и реликтовой надписью "общепит" содержали капустный суп. Погибшая армия серых макарон лежала в соусной жиже. Водку нам продали, посмотрев на часы — мы проследили взгляд кассирши, и всё стало ясно.
Внутри столовой стоял вечный ноябрь восемьдесят второго, Ленин на металлическом рубле давал отмашку на одиннадцать часов — время прыгнуло и остановилось.
Всё пошло вспять.
Хрипел громкоговоритель рабочим полднем, превратившимся для нас, бездельников в завтрак. Кажется, наш "Фольксваген", стоявший у крыльца, медленно трансформировался в зелёную буханку "УАЗа" (водитель побледнел).
Теперь жидкое время лилось в стеклянные мухинские многогранники. Водка звалась "Гаубица" — от неё у Архитектора тут же выскочили глазные яблоки — точь-в-точь, как у диснеевского персонажа. Впрочем, какие диснеевские персонажи в восемьдесят втором году.
В одной повести у Виктора Некрасова есть эпизод, когда, он, уже старый и заслуженный писатель, приплыв на теплоходе в Волгоград, идёт в лёгком подпитии по улице. Видит сдвинутую крышку люка и через эту дыру зачем-то спускается в какой-то канализационный люк.
Вот он проходит по коридору… и внезапно попадает в сорок второй год, в тот же самый подвал.
— Ну что, капитан, мины-то поставил? — спрашивают его.
Там сидят его друзья — некоторые уже убитые, те, кто выживут, и те, кого убьют после. Они наливают трофейного, сажают за стол. И у него начинается жизнь наново, жизнь, из которой не выбраться обратно через люк, а надо лезть наверх по лестнице и проверять боевое охранение.
Но нам-то, суетливым путешественникам, судьба надавала плюх, встряхнула за шиворот и выпихнула вон.
Сработали белёвские тормозные цилиндры гранёного стекла, и время остановило свой бег. Началось перемещение в пространстве.
Мы упали в немецкую железку, будто в утлый чёлн.
Мотор фыркнул, и русская дорога начала бить нас по жопам.
Извините, если кого обидел.
10 ноября 2010
История про дорогу на Астапово
А вообще — читайте все Балдина, вот что. Кто вам такие картинки покажет. А?
Извините, если кого обидел.
11 ноября 2010
История про дорогу на Астапово
ВСЕ СЧАСТЛИВЫЕ СЕМЬИ
11 ноября
Козельск — Калуга
Все люди едино суть у Бога —
и татарове, и немци, и прочие языци.
Феодосий Косой
Мы поехали в Шамордино, где среди пустых полей высилась громада красного монастыря.
Конфиденты мои тут же, остановившись, начали спорить о том, что Оптина Пустынь — академизм сороковых годов XIX века, а Шамордино — возвращение к русскому стилю восьмидесятых. Это был мечта тех историков, что грезят о "викторианской России".
До меня, отошедшего курить, доносилось:
— Шамордино! Кембридж! Монолит!
— Краснокирпичная русская!
— Псевдорусская!..
— Генеральная линия! Планировка! Кассель! Дом-замок Перцова!
— А вот ось в виде зелени полей, видная с лестницы. Конец перспективы! Некуда отсюда ехать Толстому!
Я выколотил трубку
