Тайный советник вождя - Владимир Успенский

Но дело свое они сделали.

Возвращались в армию командиры, ошельмованные, оклеветанные в 1937–1938 годах. По распоряжению Сталина пересматривались дела военных, которые еще уцелели в застенках. А уцелели главным образом те, у кого хватило сил и мужества перенести пытки, унижения, но не признать свою «вину», не поставить подпись под сфабрикованными бумагами. Сразу после финской войны для повышения авторитета высшего командного состава у нас было введено звание «генерал» и «адмирал». Указ был опубликован 7 мая 1940 года. Что там ни говори, а «комбриг», "комдив", «комкор» — это лишь определение должностного положения, а строгое, твердое слово «генерал» было освящено славой побед, военных традиций и уже само по себе вызывало особое уважение. Отныне в наших Вооруженных Силах числилось 966 генералов разных уровней и 74 адмирала. Хорошо! Но одновременно стало известно и о том, что звание Маршала Советского Союза присвоено начальнику Главного артиллерийского управления Г. Кулику и С. Тимошенко, который, к тому же, стал Наркомом обороны. Возвышение этих лихих буденновцсв-ворошиловцев меня огорчило. Что они представляли собой по сравнению с таким колоссом, как Егоров! Да ведь ничего! Унтеры. Одно лишь успокаивало: большая маршальская звезда украсила петлицы нашего замечательного военноштабного руководителя Бориса Михайловича Шапошникова. Хоть один эрудированный, широко и смело мыслящий человек среди пяти маршалов.

А деловой разговор, начатый на Главном Военном Совете, вскоре получил неожиданное продолжение в более узком кругу. Очень торжественно, с размахом отметили тогда первомайский праздник. Состоялся внушительный парад, на котором продемонстрирована была новая военная техника. Затем началось шествие трудящихся. Цветы, смех, весенняя яркость создавали приподнятое настроение. Новые и новые колонны вливались на Красную площадь, казалось, что вся Москва собралась сюда, в центр. Сталин простоял на мавзолее долго, часов до четырех или пяти, лишь один раз подкрепившись бокалом вина и бутербродом. Однако усталости не чувствовал, был доволен. Остальные руководители, естественно, тоже.

После трудной зимы, после перенесенных потрясений, разочарований хотелось Иосифу Виссарионовичу убедиться в могуществе и крепости Красной Армии, в единстве и сплоченности народа. Надежную поддержку ощутить, уверенность. И людям, наверное, хотелось этого, демонстрация получилась искренней, впечатляющей. Сталин был доволен, что это увидели, осознали представители других держав; особенно Германии и Японии. Пусть еще раз задумаются господа.

Когда закончилась демонстрация, несколько десятков человек, руководители партии, правительства, военные товарищи поехали на Кунцевскую дачу Сталина. Я тоже был приглашен туда, что не доставило мне никакого удовольствия. Расположена эта дача в безрадостной низине, отгороженной от Москвы-реки лесистой грядой: горизонт ограничен, простора нет. И лес там какой-то хмурый, темный. Этот лесной массив, оказавшийся в черте города, сохранился до сей поры по левую сторону Минского шоссе. А главное, конечно, в том, что там, в «Блинах», безраздельно господствовали Берия и Власик со своими многочисленными подручными. Уже тогда это была их вотчина. Лаврентий Павлович говорил, что бывает спокоен лишь в те часы, когда Сталин находится в Кремле или на Кунцевской даче.

Не хотелось мне и новых знакомств, от которых трудно уклониться на праздничных обедах и ужинах. Наблюдать со стороны, держась в тени, — стало моей натурой. Я привык к положению тайного советника, старался ни с кем не сближаться во избежание лишних вопросов. А в ту пору в окружении Иосифа Виссарионовича начали возникать новые люди из штатских, ничего не знавшие обо мне, никогда не встречавшие меня в официальной обстановке и поэтому, естественно, проявлявшие любопытство: это, мол, что за фигура?

Я пропустил тот первый момент, когда возле Сталина появилось еще одно доверенное лицо, его секретарь и помощник Поскребышев. Мне он не понравился. Всплывший из ничего, из какой-то Богом забытой деревни с довольно противным названием: Сопли или Слюни — нарочно не придумаешь, — он быстро оказался необходимым, незаменимым для Сталина. Вознесен на сказочную высоту, потрясен своим счастьем, беззаветно предан и к тому же аккуратен, самоотвержен в работе. Высшую степень обожания можно было увидеть в его глазах. Служить Иосифу Виссарионовичу — в этом вроде бы состоял смысл его существования. А я не мог преодолеть своей настороженности. Какие-то слухи ползли за Поскребышевым, о его связях со Свердловым, с Ягодой, вплоть до того, что он имел отношение к уничтожению царской семьи. Но суть не в этом. Поскребышев был женат на сестре жены Льва Седова, сына Льва Давидовича Троцкого. Оный сын обосновался вместе с отцом за границей и активно помогал воинствующему папаше вести борьбу со Сталиным. Прямо скажем — родство Поскребышева не располагало к доверию. Все та же липкая троцкистская паутина, опутывавшая руководящие звенья страны. Сколько ее ни рвали, она опять смыкалась. К тому же супруга Поскребышева в 1937 году была арестована и, как знать, не разгорится ли у мужа чувство мести? Хоть и говорил он, что эта женитьба была ошибкой, но все же… Немалый риск — держать возле себя подобного помощника. Он может хоть пулей, хоть ядом… Других, что ли, нет, более надежных? А Иосиф Виссарионович держал. Обладая обостренной интуицией и железной логикой, хорошо разбирался он в людях, особенно при оценке их верности, преданности.

Молчаливого, добросовестного чиновника Поскребышева в свое время заметил в аппарате ЦК партии Мехлис, выдвинул его на очень ответственный, очень важный пост — помощником Сталина и заведующим Особым сектором. Рассчитывал Мехлис, что на самом верху, возле вождя, постоянно будет находиться надежный, преисполненный благодарности человек, у которого больше возможностей, чем у некоторых членов Политбюро. Своя рука, свои глаза, свои уши. От того, как будет подготовлен и доложен Сталину тот или иной материал, зависело многое. Однако Поскребышев оказался умнее, дальновиднее и, может, просто искренней, сердечней своих недавних покровителей. Очень скоро он дал понять, что служит только Иосифу Виссарионовичу и никому больше. И действительно: почти на двадцать лет он станет доверенным лицом Сталина, его неразлучным спутником, освобождавшим от многих повседневных забот.

Внешне А. Н. Поскребышев был неказист. Роста малого — почти карлик. А голова на короткой шее — велика непомерно. Он всегда стригся наголо для того, чтобы отросшие волосы не подчеркивали еще сильнее несоразмерность головы и туловища. Лоб у него большой, покатый — лоб мыслителя, а черты лица грубые, словно вырубленные топором. Крупный нос, крупный подбородок, оттопыренные уши. Никакой эстетики, никакой красоты — все только для выполнения возложенных функций. Идеальный клерк, способный быстро понимать замыслы патрона, даже предугадывать их, и решительно претворять в жизнь.

Достоинств Поскребышева не преуменьшаю. Он был неутомим, скрупулезен, хранил в памяти все указания и пожелания Сталина, безошибочно чувствовал его состояние, настроение, всякий раз зная, какую и в каких пределах инициативу следует проявить, какие бумаги приготовить, кого к какому времени вызвать и так далее. Он ничего не забывал, не терял, следил за ходом дел Сталина, за его временем и при этом не был назойлив, заметен, словно его и не существовало, словно обо всем помнил и все совершал сам Иосиф Виссарионович.

Безусловно, Поскребышев являлся ценнейшим работником, хотя, повторяю, симпатии к нему я никогда не испытывал. Встречаться в «Блинах» с ним, с какими-то малоизвестными мне людьми не хотелось. Но Сталин, обычно оберегавший меня от "выхода в свет", на этот раз почему-то проявил настойчивость. Я не счел возможным противоречить ему в присутствии других товарищей.

К нашему приезду на даче все уже было готово для приема гостей. На веранде и на лужайке под открытым небом сервированы длинные столы. На них вина, водка, коньяк, холодные закуски, фрукты. А поскольку люди прибыли не пообедав, на отдельном столе возвышались супницы с горячими щами, с ухой. Кто хотел — наливал себе. Спиртными напитками каждый распоряжался по своему усмотрению.

Как обычно, последовали полуофициальные тосты за праздник трудящихся, за нашу армию, за наступившую весну. Подано было горячее второе. Один из новичков начал было торжественный спич, прославляющий Сталина, но быстренько свернул «выступление», увидев недовольство на лице Иосифа Виссарионовича. По инициативе Сталина беседа перешла в деловое русло. Будто рассуждая вслух, советуясь не только о количестве, но и о качестве нашего вооружения. Промышленность готова принять новые повышенные заказы, но наши военные руководители сами не знают твердо, что им требуется, — при этом Иосиф Виссарионович так глянул на Кулика, что тот дернулся: водка плеснулась из рюмки.