Александр Яковлев. Чужой среди своих. Партийная жизнь «архитектора перестройки» - Владимир Николаевич Снегирев

Болдин в своих мемуарах пишет, что вначале с недоверием отнесся к тем разговорам о предательстве Яковлева, которые с ним вел Крючков. Он считал, что Александр Николаевич, будучи стажером Колумбийского университета, мог представлять интересы нашей военной разведки или КГБ, «но никак не заниматься тем, в чем его подозревали сотрудники Крючкова. Да и в Канаде, как посол, он был в курсе всех чекистских мероприятий, и провалов нашей разведки там, кажется, не было»[407].

В итоге, как пишет Болдин, председатель КГБ пошел с докладом (доносом?) к генеральному секретарю. И вот как Михаил Сергеевич — опять-таки со слов руководителя Общего отдела ЦК — отреагировал на это:

Спустя какое-то время Горбачев спросил меня:

— Ты знаешь о том, что за Яковлевым тянется колумбийский хвост?

Я ответил, что слышал, но не знаю деталей. Горбачев сказал, что просил Крючкова переговорить с Яковлевым.

— Может, и ты примешь участие в беседе? — предложил он мне.

Михаил Сергеевич, как я уже отмечал, любил делать вот такие ходы — все неприятное спихивать на кого-то другого. Разумеется, участвовать в такой беседе мне крайне не хотелось. Не располагая никакими фактами, не зная источников подозрения, я должен был присутствовать при тягчайшем обвинении человека, поднявшегося до самых высоких вершин власти великой державы. Конечно, я знал, что среди советской агентуры влияния за рубежом бывали и короли, и президенты, но это, видимо, были представители разложившихся демократий и уж никак не бессребреники.

Во всей этой истории что-то не связывалось. Когда начальник Генерального штаба С. Ф. Ахромеев подтвердил, что военная разведка располагает приблизительно такими же данными, как и КГБ, я поначалу не принял это во внимание, тем более зная неприязненное отношение маршала и многих военных к А. Н. Яковлеву. Но В. А. Крючков знал его долгие годы, а это меняло дело, во всяком случае, снимало подозрение в личной предвзятости и недоброжелательности.

Предложение Горбачева одному члену Политбюро ЦК сообщить о подозрениях в связях со спецслужбами зарубежных стран и потребовать объяснений от другого члена Политбюро ЦК, секретаря ЦК, в частном разговоре выглядело, на мой взгляд, по крайней мере нелепо. Не меня надо было просить поучаствовать в этой беседе. Облеченный высокой партийной, государственной и военной властью генсек — вот кто обязан быть третьим в таком разбирательстве, чтобы снять все подозрения с А. Н. Яковлева. Но Горбачева не интересовала истина. Ему более импонировали трения и распри среди членов Политбюро, их слабые позиции.

Как бы то ни было, но недели через две-три беседа Крючкова и Яковлева состоялась. Проходила она в крайне свободной обстановке, не только, как говорят, при расстегнутых воротничках, но и вообще без всего, что можно было застегнуть. Дело было в сауне между двумя заходами в жаровню. Впрочем, история знает, что в римских банях решались вопросы и посложней, и поделикатней.

Признаться, я думал, а что бы сделал сам, оказавшись под подозрением КГБ. Если бы Крючков сказал, что у него имеются материалы такого рода обо мне, я непременно пошел бы к Горбачеву, рассказал о предъявленном обвинении и потребовал разобраться.

— А до тех пор, пока нахожусь под подозрением, слагаю с себя все полномочия.

Вот что можно и нужно было сделать в подобной ситуации. Но когда спустя некоторое время я спросил Горбачева, приходил ли к нему Александр Николаевич для объяснений, тот ответил:

— Нет, не приходил.

Это тоже было непонятно. Как же, зная все, повел себя Горбачев? Первое время генсек ограничил количество документов, направляемых лично Яковлеву. Тут надо еще раз напомнить, что существовала группа особо секретных документов, и Горбачев сам расписывал, кого с ними знакомить. Как правило, это были две-три, иногда четыре фамилии. Специальный сотрудник приносил их члену Политбюро в кабинет и ждал, пока тот при нем прочитает информацию. Это были наиболее важные секреты государства. Так вот, Горбачев стал ограничивать Яковлева в подобной информации, а с уходом его из Политбюро и вовсе перестал направлять ему сколько-нибудь секретные материалы. Иных мер, по-моему, он не принимал. А спустя год или два генсек только либо шутил по этому поводу, либо отшучивался. Иногда, недовольный каким-то действием Яковлева, спрашивал меня:

— Слушай, а неужели его действительно могли «прихватить» в Колумбийском университете?

Однажды, подписывая решение Политбюро о поездке Яковлева то ли в Испанию, то ли еще в какую-то страну, он в полушутливом тоне сказал:

— Видимо, его туда вызывает резидент.

Ну как это следовало воспринять? Прошло время, и вопрос за массой текущих дел, изменений в стране был забыт или потерял остроту. Не напоминал о нем и Крючков. Мне казалось, что его удалось прояснить. Но позже я убедился, что сомнения у КГБ так и остались. Не внес окончательной ясности в эту проблему и генсек[408].

Но говорил ли в действительности лубянский начальник с «архитектором перестройки» на эту щекотливую тему? И если да, то где — в ясеневской бане, в кабинете на Старой площади, в лесу во время «грибной охоты»? Сам Владимир Александрович, судя по приведенному выше отрывку из его воспоминаний, утверждает, что да, говорил, причем с глазу на глаз. Александр Николаевич в своих книгах, статьях и многочисленных интервью категорически отвергает такой разговор и даже его возможность.

То, что по поручению М. Горбачева шеф КГБ разговаривал со мной на эту же тему, — это вообще смехотворно. Он рисует впечатляющую картину: Яковлев, мол, «тяжело вздыхал», не знал, что отвечать. Но такой ситуации, такого разговора не то что не было, а и быть не могло. Стоит только представить себе картину — председатель ГБ беседует с членом Политбюро, секретарем ЦК, обвиняя его в шпионаже. Такой утраты чувства юмора я даже от В. Крючкова не ожидал[409].

Этот пассаж выглядит достаточно убедительно. А чуть выше в интервью корреспонденту АПН Э. Чепорову Александр Николаевич уверяет журналиста, что и Горбачеву шеф госбезопасности никакой порочащей его информации не докладывал. Во всяком случае, так ему говорил сам Михаил Сергеевич. Однако в будущем Яковлев уже совсем по-другому освещал этот аспект «шпионской истории».

«Я не склонен думать, что Горбачев верил доносам Крючкова о моих „несанкционированных связях“ (читай — „не санкционированных госбезопасностью“) с иностранцами, но на всякий случай начал меня остерегаться, — писал Александр Николаевич в одной из своих книг. — На всякий случай. Ничего не поделаешь, старые привычки. А вдруг