Американские боги - Нил Гейман

И покачал головой. Он чувствовал себя сейчас полным дерьмом во всех смыслах этого слова, которые только можно придумать. Он больше не был героем, и никаким детективом здесь больше тоже не пахло — нет, он всего-навсего очередная продажная тварь, жалкая и ничтожная, которая грозит пальчиком куда-то в темноту, прежде чем повернуться к этой темноте спиной.

— Хочешь, открою тебе одну тайну? — спросил Хинцельманн.

— Конечно, — автоматически ответил Тень. На душе у него лежал большой холодный камень. Со всеми этими тайнами давно пора заканчивать.

— Тогда смотри.

Там, где только что стоял Хинцельманн, Тень увидел маленького мальчика, лет пяти, не больше. Длинные темно-каштановые волосы. И — совершенно голый, если не считать потертого кожаного ремешка на шее. Он был пробит насквозь двумя клинками — один пронзил ему грудь, другой вошел в плечо, над ключицей, а кончиком вышел из-под последнего ребра. Из ран безостановочно текла кровь и сбегала по телу мальчика на пол, мигом образовав у него под ногами темно-красную лужу. Клинки выглядели древними неимоверно.

Мальчик смотрел на Тень глазами, в которых, кроме боли, не было вообще ничего.

И Тень подумал про себя: ну конечно же. Этот способ наделить племя собственным богом ничуть не лучше и не хуже других. Ему уже ничего не нужно было рассказывать. Он и так все знал.

Берем ребенка и воспитываем его в полной темноте, так, чтобы за всю свою жизнь он никого не видел, ни до кого не дотрагивался, и год за годом кормим его только самой лучшей пищей, которую другие дети в деревне видят разве что по праздникам, а потом, пять зим спустя, когда наступает самая длинная ночь, выводим перепуганного мальчика из хижины на площадь, вокруг которой горят костры, и протыкаем его лезвием стальным и лезвием бронзовым. Потом коптим его маленькое тело на тихом жару, на древесном угле, пока оно не высохнет надлежащим образом, заворачиваем в меха и носим с собой со стоянки на стоянку, в самой гуще великого Черного леса, принося ему в жертву животных и детей и превратив его в символ счастья для всего племени. А когда со временем мумия рассыплется на части, мы соберем хрупкие кости в ларец, и ларцу этому станем поклоняться; пока однажды эти кости не окажутся рассыпаны по земле и забыты, а племена, которые почитали бога-ребенка, не канут в вечность; а сам этот бог-ребенок, символ счастья своей деревни, останется в памяти людской разве что в качестве периферийной какой-нибудь фигуры, вроде призрака или домового: в качестве кобольда.

Интересно, подумал Тень, кто же из тех, кто приехал в северную часть Висконсина лет сто пятьдесят тому назад — какой-нибудь лесоруб или картограф, — пересек Атлантический океан с Хинцельманном в голове.

Но тут окровавленный мальчик исчез, а вместе с ним и лужа крови, и остался только тщедушный старичок с седым пухом вместо волос и гоблинской улыбочкой, и рукава свитера у него были все еще мокрыми — ведь он вытаскивал Тень из воды, а потом устраивал его в ванне.

— Хинцельманн! — голос раздался со стороны входной двери.

Хинцельманн обернулся. Вместе с ним обернулся и Тень.

— Я зашел тебе сказать, — сказал Чэд Маллиган, и голос у него был какой-то странный, надтреснутый, — что драндулет ушел под воду. Я ехал мимо и увидел, что на льду его больше нет, а поскольку ехал я все равно в эту сторону, то и подумал — дай зайду и скажу тебе, на случай, если ты не в курсе.

В руке у него был пистолет. Стволом в пол.

— Привет, Чэд, — сказал Тень.

— Здорово, приятель, — ответил Чэд Маллиган. — А мне прислали извещение о том, что ты скончался в камере предварительного заключения. От сердечного приступа.

— Кто бы мог подумать? — сказал Тень. — Такое впечатление, что те места, где я скончался, скоро можно будет считать десятками.

— Он ворвался ко мне в дом, Чэд, — сказал Хинцельманн. — Он угрожал мне.

— Да нет, — сказал Чэд Маллиган. — Никто тебе не угрожал. Я стоял под дверью последние минут десять, Хинцельманн. И слышал все, что ты тут говорил. Насчет моего старика. И насчет озера. — Он сделал шаг вперед, но руки с пистолетом не поднял. — Господи ты боже мой, Хинцельманн! По городу ведь проехать невозможно, чтобы не увидеть этого поганого озера. Оно же тут центр всего на свете. И что ты теперь прикажешь мне делать?!

— Арестуй его! Он сказал, что собирается меня убить! — запричитал Хинцельманн — несчастный напуганный старик в пыльной перетопленной квартире. — Чэд, как я рад, что ты появился! Как ты вовремя!

— Да нет, — сказал Чэд Маллиган. — Радоваться тебе тут совершенно нечему.

Хинцельманн вздохнул. Потом нагнулся, словно через силу, и вытянул из огня кочергу. Кончик ее горел ярким оранжевым светом.

— Положи эту штуку, Хинцельманн. Просто положи ее обратно, очень медленно, потом подними руки вверх, так, чтобы я их видел, повернись и встань лицом к стенке.

На лице у старика застыло выражение неподдельного ужаса, и Тень, пожалуй, даже проникся бы к нему состраданием, вот только слезы, примерзшие к щекам мертвой Элисон МакГоверн, никак не шли у него из головы. Хинцельманн не двинулся с места. И кочергу обратно в камин он класть не стал. И к стенке не повернулся. Тень уже совсем было собрался дотянуться до него и попытаться отобрать кочергу, как тот вдруг метнул свой раскаленный дротик в Маллигана.

Метнул он его неловко и несильно, будто просто потому, что должен был метнуть, — и еще не успев закончить бросок, уже рванулся к задней двери.

Кочерга едва задела левую руку Маллигана.

Звук выстрела в замкнутом и довольно тесном пространстве стариковской квартиры был просто оглушительным.

Один выстрел, прямо в голову, насмерть.

Маллиган сказал:

— Ты бы лучше в свое переоделся. — Голос у него был тусклый и как будто неживой.

Тень кивнул. Он вышел в соседнюю комнату, открыл дверцу сушилки и вытащил свои вещи. Джинсы были еще влажные, но он все равно их надел. К тому времени, как он вернулся в комнату, полностью одетым — если не считать куртки, которая осталась где-то на дне озера, в стылом тамошнем иле, и туфель, которых он не нашел, — Маллиган уже успел вынуть из камина несколько тлеющих поленьев.

Маллиган сказал:

— Дурные настают времена, если полицейскому приходится устраивать поджог, чтобы замести следы им же совершенного убийства.

Потом поднял голову и посмотрел на Тень.

— Ты бы обулся, что ли, — сказал он.

— Я не знаю, куда он засунул мои башмаки, — сказал Тень.

— Твою мать, — сказал Чэд. А потом добавил: — Ты уж извини меня, Хинцельманн. — После чего поднял старика за шиворот и ремень, качнул и опустил головой прямо в горящий камин. Седые волосы затрещали и вспыхнули, и комната быстро начала заполняться запахом горелой человеческой плоти.