Совьетика - Ирина Маленко

У меня был с собой спальный мешок. После смены я поднялась парой этажей выше – там офисы были еще не заняты. Но спать на полу было слишком рискованно – меня мог кто-нибудь обнаружить. И тогда я пошла на том же этаже в инвалидский туалет, который был больше и шире обычного, чтобы в него при надобности можно было въехать на инвалидской коляске. Такие туалеты были на каждом этаже – во всем здании не нашлось бы столько инвалидов. Я разложила на полу свой мешок, благо там было чисто, и захлопнув за собой дверь, потушила свет…

Я так устала, что спалось мне хорошо. Сладким сном младенца. Даже ничего не снилось. Вышла из здания только уже когда кончился рабочий день у дневной смены, поужинала в городе – и как ни в чем не бывало, появилась в назначенный час на своем рабочем месте…

Так я стала работающим бомжом. Хотя нет, ведь бомж – это человек без определенного места жительства, а у меня оно было вполне определенным… Иногда я меняла этаж. Если дело было в выходные, когда на других этажах днем никого не было, даже осмеливалась спать там – на полу под столами. Когда, отработав последний день на своей рабочей неделе, я с чувством облегчения шла рано утром на автостанцию, по дороге мне попадались дублинские бездомные, крепко спящие на ступенях шикарных офисов в финансовом центре. Теперь я им сочувствовала вдвойне! Это раньше я не понимала, как человек может так крепко спать неизвестно где и в любой холод…

Так и потянулись мои рабочие дни…Однажды прогуливаясь во время короткого перерыва между спанием в туалете и рабочей ночью, я натолкнулась в городе на одну из активисток Шинн Фейн – профессиональную профсоюзную работницу по имени Элис. Мы раньше встречались на конференции, и она меня помнила. Мы разговорились, и я все рассказала ейо своей ситуации – ни на что, конечно,не рассчитывая, просто потому что наболело. Элис пришла в ужас и тут же предложила мне со следующего дня отсыпаться днем у нее. Все-таки у республиканцев совсем другие понятия о взаимопомощи и дружбе, чем у среднего кап.обывателя – почти советские!

Жила она неподалеку от центра города, в квартале очищенном от наркоторговцев стараниями небезызвестного вам Кахала – взрывателя мостов. Кто-то рассказывал мне об Элис, что в прошлом она была троцкисткой. При мне она ни разу не упомянула Льва Давыдовича. Зато часто предостерегала меня от общения со Stickies – членами или бывшими членами Официальной ИРА и Рабочей партии. Кем Элис точно была, так это ярой феминисткой. Я сама считала себя феминисткой – пока с настоящими феминистками не столкнулась. Когда же я увидела, как она обращается со своим супругом, преподававшим журналистику в одном из колледжей, мне даже стало его жалко. Из такого мягкого человека, конечно, легко вить веревки. Попробовала бы она побыть замужем за моим Сонни!

Элис очень заботилась обо мне. Даже водила как-то в театр со своим семейством, когда у меня выдался свободный вечер (мне очень хотелось, конечно, сразу после работы поехать домой, но из уважения к ней я задержалась по такому случаю в Дублине на день). Это был спектакль о жизни рабочего класса Белфаста в разных поколениях – очень мрачная, тяжелая история. Одну из главных ролей в нем играл знаменитый в западном Белфасте певец Терри О’Нил, которого мои ирландскоязычные знакомые называли по-ирландски – Тарлах. Он действительно пел как соловей. А когда в конце спектакля все актеры запели, к совершенной для меня неожиданности, «Интернационал»- на ирландском, Элис поднялась с места и тоже запела его – правда, по-английски,- потрясая в воздухе кулачком. Тогда и я подхватила эту знакомую с детства песню, текст которой был каждый год напечатан на обороте первого листка нашего отрывного календаря. Само собой, на русском!…

После спектакля к нам подошел незнакомый мне молодой человек в очках.

– А, Киран!- обрадовалась Элис, – А я даже не знала, что ты вернулся из Южной Африки!

– Да вот, вернулся… Думал к вам сегодня забежать, но не было времени. Устал ужасно. У меня, наверно, jet lag … Но надо домой, ничего не поделаешь. Вот сейчас прямо после спектакля и поеду.

– А ты с машиной?

– Да, конечно.

Пользуясь таким случаем, Элис тут же спросила его, не захватит ли он меня с собой: я уже опаздывала на последний автобус. Киран сразу и охотно согласился: мой городок был почти у него на пути. Ему надо было в Антрим. Я тактично не стала спрашивать у своего нового знакомого, что он делал в Южной Африке. В республиканских кругах это не принято. К тому же у него все равно наверняка была наготове какая-нибудь красивая история о необходимости обмена опытом с южноафриканцами в области примирения общин…

По профессии Киран Кассиди был водопроводчиком: среди бойцов очень мало интеллигенции и «белых воротничков», зато полно слесарей и столяров, водопроводчиков и электриков, строителей и таксистов. Потому что католиков традиционно старались в интеллигенцию не допустить – на это была нацелена вся система здешнего образования и предоставления работы (когда во всех анкетах и резюме обязательно полагается указать свою религиозную принадлежность, и даже если ты ее не укажешь, работодатель оговаривает за собой право «определить, к какой из общин вы относитесь по косвенным признакам» (например, названию вашей начальной школы!) Чувствовалось, что человек он застенчивый. Но тем не менее, мне довольно быстро удалось его разговорить: одним из плюсов приобретенной мною в Ирландии специальности как раз являлось то, что я научилась легко и непринужденно говорить с совершенно незнакомыми мне людьми. Для меня это было большое достижение: если учесть, что я даже чек в кассе в магазине побаивалась пробивать лет до 14… И я этим своим новым умением на полную катушку наслаждалась!

Когда машина тронулась, Киран уже начал мне рассказывать, как сейчас судится за компенсацию от государства- из-за пыток, которым он был подвергнут при аресте. Сами пытки он, к счастью, описывать не стал, но сказал, что дойдет до Европейского суда, если будет надо. Чувствовалось, что характер у него твердый. Потом беседа несколько застопорилась – потому что он попытался было, от застенчивости же, говорить со мной пропагандистскими штампами. Но я быстро повернула ее в более живое русло – особенно заметив, что он клюет носом и вот-вот заснет, прямо за рулем. Я выбрала беспроигрышную со всеми моими иностранными собеседниками тему – советских политических анекдотов. Конечно, есть среди них и такие, что не переводятся, есть и такие, для которых нужно знать имена тех, о ком в них идет речь, но у меня уже даже сложился свой переведенный репертуар – главное не начать рассказывать их одному и тому же человеку дважды!

Вы заметили, насколько катастрофически выродился этот жанр в России современной? Хороших новых анекдотов почти нет. Переделки анекдотов советских под новую ситуацию выглядят жалко и неуклюже. Казалось бы, сейчас для анекдотов такое море материала – в условиях рыночной демократии что ни деятель, то готовый перл, достойный пера Салтыкова-Щедрина! Ан нет. С анекдотами напряженно. Думаю, все дело в том, что жизнь вместо смешной стала мерзкой. О такой что-нибудь сочинять просто нет вдохновения. О времени Сталина говорят иногда: «Был культ, но ведь была же и Личность!» То же самое можно сказать и о советских анекдотах: «Было много анекдотов о жизни, но ведь была же и Жизнь!»

Не помню, чтобы я хоть раз боялась рассказывать анекдоты. Естественно, надо было знать, в какой обстановке это было приемлемо, а в какой- нет. Я говорю о своем времени, о брежневском. И рассказывая их, мы вовсе не считали себя антисоветчиками. Только иностранец – настоящий или духовный- мог так подумать. Это для вражеских «голосов» наличие политических анекдотов считалось признаком антисоветских настроений. А это была дружеская критика. Не знаю, как для их авторов, но мы сами ощущали анекдоты именно так. Недружелюбно настоенные иностранцы (таких было много, хотя и конечно, не все) вообще приезжали к нам полные предрассудков о советской жизни – и повсюду упорно искали их подтверждения. Если чего-то ожидаемого они не находили, они очень расстраивались и начинали уверять, что это просто от них спрятали. Точно так же они поступают сейчас и в других социалистических странах: ищут там трущобы и нищих. Почему-то поискать нищих на Гаити, в «освободившейся от красного террора» Эфиопии или в «новой» Южной Африке им не интересно – хотя там-то их и искать не надо, стоит только выйти на улицу…

Саид, помню, очень удивился, когда посмотрел нашу советскую комедию «Иван Васильевич меняет профессию» – там довольно остро высмеивались многие недостатки нашей жизни. Особенно он был поражен, когда на экране показали спекулянта в магазине – видимо, его мелкобуржуазные мозги всерьез полагали, что в СССР за показ такого дают 20 лет лагерей с конфискацией… Он вышел из кинотеатра настолько пораженный, что вдруг ни с того ни с сего сказал мне: