Братья и сестры по оружию. Связные из будущего (сборник) - Юрий Валин

С трибуны товарищу сержанту горланить не приходилось, но голос повышать она умела. В лоб уставились стволы «наганов», несчастная Витка в ужасе скорчилась на своем стуле.

— Товарищ предсовнаркома! — рявкнула Катя, не обращая внимания на револьверы.

Дверь распахнулась, выглянул вождь советской России — ладонь картинно лежит на колодке «маузера», глаза зорко прищурены. Глянул на Катю. В близоруких голубых глазах за стеклами пенсне мелькнуло недоумение.

— Сильно извиняюсь, Лев Давыдович, я насчет мальчика. Вы на него не сильно шумели? Он ребенок нервный…

Троцкий неожиданно усмехнулся:

— Патронажная сестрица? Вы за кого меня принимаете? Мы с вашим маленьким фокусником вполне мирно собеседовали. Я, барышня, стараюсь карать вожаков провокаторов, а не слепых исполнителей чужих приказов. Тем более детей. Революция несет миру величайшее великодушие, а не слепую ярость.

— Я и не сомневалась. О вашем великодушии настоящие легенды ходят. Но уж очень мальчик слабенький. Вы там провокаторов хоть на кол сажайте, но с ребенком помягче. Очень вас прошу, — проникновенно сказала Катя.

Вершитель революционных судеб с интересом воззрился на нее, но тут по лестнице взбежал подполковник Макаров:

— Господин Троцкий, новые вопросы возникли?

— И не один, — ядовито заверил предсовнаркома. — Входите и извольте объясниться.

Дверь захлопнулась. Один из «кожаных», опустив, наконец, револьвер, выразительно постучал себя по лбу. Другой, поправляя фуражку, прошептал:

— Спятила? Чуть свинцовую пилюлю не схлопотала. Коза…

— А що вы пистолями размахиваете? — подала голос пришедшая в себя Вита. — Во всеоружии, а баб боитесь.

— Уж тебя-то, мышь сионская, и вовсе перепугались, — усмехнулся охранник. — Что, увидела товарища Троцкого и чуть со стула не перекинулась? То-то.

— Так мы же его и вправду в первый раз видим, — сказала Катя. — Прямо вихрь какой-то. Матерый человечище.

— Помалкивайте лучше, — пробормотал второй охранник и неодобрительно посмотрел на напарника.

К предсовнаркома торопливо прошли несколько человек. Катя без особого интереса проводила взглядом людей в полувоенной форме. Эти не львы, эти бумажные кроты революции. Без таких никакая власть не устоит. Вроде мелькнуло и смутно знакомое лицо. Честно говоря, Катя большевистских функционеров знала слабовато, разве что по портретам, когда-то мельком виденным в 40-х. Но там не до изучения исторических физиономий было.

Вскоре вышел подполковник Макаров. Снял фуражку, вытер платком гладкую макушку:

— Мальчик в порядке. Только товарищ Троцкий в очевидное верить никак не желает.

Вышел затянутый ремнями военный, постучал папиросой по крышке портсигара:

— Да, господин подполковник, подсунули вы нам сюрпризец. Что сосунок делает, а? Пожалуй, я к нему под лапку соваться не стану.

— И не нужно, товарищ Трушин. Прошлое свое мы с вами знаем, а будущее ведь — как его проверишь?

— Согласен. Но пацан сулит такое дерьмецо, что и представить тошно. С вашей подачи, подполковник? На нерв давите, а?

— Да я бы с удовольствием. Но, боюсь, мальчик и нам райских кущ не обещает.

— Понятно, — военный покосился на Катю. — Барышня тоже из ваших? Цирковая? Как рявкнула — чистый комэска. Шашку в руку и в седло. Экие глазки ледяные, сразу видно, из идейных. Пролетарской кровушки жаждет обпиться?

— Вряд ли. Мадемуазель к милосердию более склонна, о мальчике заботится.

Приехал Деникин. На лестнице сразу стало многолюдно. Озабоченные адъютанты зашмыгали вверх и вниз. Подтянулась дополнительная охрана красного вождя. На ступеньках, ведущих на чердак, устроился широкоплечий тип, в неизменной коже, и с «Шошем»-ручником на коленях. Главнокомандующий ВСЮР, в сопровождении тучного генерал-лейтенанта и двух адъютантов с пухлыми портфелями, ни на кого не глядя, поднялся наверх. Двери плотно закрылись.

— Да мы тут посинеем ждать, — сказала несклонная к переоценке тонкости дипломатического момента Катя.

— Покраснеете, — ухмыльнулся охранник с пулеметом.

Подполковник Макаров только коротко глянул на него, закурил новую папиросу. Портсигар его порядком опустел. Видимо, волнуется Алексей Осипович. Уставшие «кожаные» поглядывали на офицера с ненавистью — курить им тоже страшно хотелось.

— Алексей Осипович, вы бы не частили так, — сказала Катя. — Задымили все. Да и нам завидно.

— Виноват, — подполковник спохватился. — Совершенно о манерах забыл.

— Да дыми, чего там, — пулеметчик нехорошо улыбнулся. — Недолго вам осталось дорогим табачком баловаться. Вот передохнём маленько да и покончим с модой золотопогонников охранять.

— Что так? — поинтересовалась Катя. — Патронов до хрена осталось? Руки чешутся?

— Руки у народа — одна мозоль, чесаться нечему. Передохнуть нужно — это партия правильно придумала. Урожай убрать, тиф добить. Дать тем, кто обманут, дух перевести да верные выводы сделать. Может, и кто из ваших одумается, стрелять в народ бросит. Ну а не передумает… пощады не будет. Революция в крови закалилась. Закончим дело. Как не вертитесь, закончим. Последний и решительный — оно очень правильно сказано.

— Тьфу! — Катя поморщилась. — Ну ты страшила премудрый, прям в голове опилки пополам с отрубями. Последний решительный — это не с золотыми погонами. Это с немцами. С поляками. С хохлами, что задницу немцам лижут. С японцами.

— Ты меня не агитируй, — отозвался пулеметчик. — Я японцев сроду не видел. Хватит с нас за Порт-Артуры кровь лить. И с Петлюрой и поляками мы замиримся. Потому как вы — первый враг. Классовый. И покою, пока нашу правду не примете, никому не будет. Ты барышня красивая, упрямая. Жаль тебя будет к стенке ставить. Тикала бы себе за кордон. Лично я к красивым и упрямым злобы не имею. И замуж бы такую взял. Но ежели на принцип пойдешь — рука не дрогнет. К стене поставлю и полосну. Без мучений и всяких там кордебалетов.

— Благодарствую, — Катя погладила бровь. — Смотри, как бы у тебя «Шош» не рассыпался меня стрелять. Великую справедливость собрался наводить французской штампованной шарманкой? Магазин кривой уговаривать слезными пардонами будешь? Что морщишься? Страну победившего социализма фуфлом буржуйским защищаем? Без таких, как господин подполковник, еще лет тридцать нормального ручника не придумаем.

— Придумаем, — пообещал пулеметчик, — еще и не такое придумаем…

— Дискуссию разводите? — из двери выглянул подтянутый Трушин. — Я тебе, Степан, сколько раз говорил язык придерживать? Тебя, сукиного сына, давно в агитотдел сплавить нужно было. Вот что, барышни, через полчаса перерыв назначен. Мальчонку нужно будет чаем напоить, что ли. Утомился он. Только нужен мальчонка еще будет, так что внутрь заходите и нечего здесь бойцов разлагать. И вы, подполковник, заходите. Товарищ Троцкий добро дал. Ты, Макаров, человек разумный, палить сдуру не начнешь.

Переговоры шли за прикрытой дверью, у которой торчали еще один «кожаный» и щеголеватый капитан из свиты командующего. Из зала доносился резкий голос Троцкого. Ему отвечали приглушенно, неразборчиво. Усаживаясь на диванчик в углу, Катя глянула на пришибленную массой впечатлений Виту. Этак всю разведгруппу измором из строя выведут. Бедняге Проту еще труднее.

— Алексей Осипович, а где здесь… самовар, что ли? Чем мальчику подкрепиться?

— Снизу принесут. Господа большевики нашу снедь употреблять опасаются, мы, соответственно, их угощений избегаем. Так что пока из штаба подвезут.

— Разумно, — Катя пыталась разглядеть происходящее в зале переговоров. Мешал маячивший за дверью адъютант.

Ладно, подождем. В полутемной (большие окна зашторены) комнате пахло недавним ремонтом. Мебель, явно подобранная в спешке, беспорядочно стояла вдоль стен. На некоторой красовались кляксы извести. Бордовых тонов, слава богам, не наблюдалось.

Катя поскребла ногтем известку на подлокотнике:

— Готовились к приезду дорогих гостей, Алексей Осипович? Дизайн наводили, старались, а они неблагодарно «Шошем» грозят?

— Идея готовить хоромы к приезду хамоватых гостей действительно крайне сомнительна. Даже не знаю, кого и осенило. Екатерина Григорьевна, а откуда такие познания в пулеметном деле? Супруг по этой части служил?

— Не угадали. Один мой хороший товарищ числился большим мастером по части пулеметов. Можете не верить, но чистокровный германец. Гансом звали. Погиб он—…Катя онемела…

Фигура в двери наконец сдвинулась, стал виден Прот. Мальчик почти утопал в глубоком кресле, рассеянно катал по пухлому валику оторванную пуговицу. Кресло было шикарное, мягкое, обитое бархатом. Бархатом с узором в темно-бордовый цветок.

Подполковник Макаров охнул от крепкого удара локтем в бок.