Мария Федоровна - Юлия Кудрина

29 июля Мария Федоровна присутствовала в церкви на поминальной службе по великим князьям: Павлу Александровичу, Дмитрию Михайловичу, Николаю Михайловичу и Сергею Константиновичу. «Уже 6 месяцев, как их расстреляли! Печаль, одна печаль!»

1 августа в греческой церкви состоялась панихида по всем павшим на войне. «В большом здании было полным-полно народу, из англичан присутствовал лишь один Бьюкенен. Хор, состоящий только из офицеров, пел бесподобно… Служба была красивая и торжественная. Но с какой огромной горечью и печалью я думала о страшном числе наших безвинных людей, воевавших вместе с союзниками и отдавших в эти четыре года войны свои жизни! Теперь этот факт совершенно игнорируют и не придают этому никакого значения. Для них Россия больше вообще не существует…»

Находясь в Англии в состоянии постоянного нездоровья, частых приступов меланхолии и уныния, она возвращалась к мысли о своих пропавших сыновьях — Николае и Михаиле и о своих любимых внуках. Сведения, поступавшие в тот период, не были столь противоречивы, как раньше. Уже все реже она слышала от кого-либо, что царская семья спасена и находится в безопасности под опекой какого-либо государства. Великая княгиня Мария Павловна-младшая, неоднократно посещавшая в Лондоне императрицу вместе со своим братом великим князем Дмитрием Павловичем, вспоминала: «О сыновьях и внуках она говорила как о здравствующих, ждала известий от них самих. Она твердо стояла на своем, и ее вера передавалась другим, полагавшим, что она располагает некими обнадеживающими свидетельствами. Рождались и ходили, обрастая все новыми подробностями, самые фантастические слухи. То якобы из Сербии приехал офицер, встречавшийся там с другом, который собственными глазами видел императора. То объявлялся еще кто-то и доказательно убеждал, что царская семья спаслась, ее скрывают в своих недосягаемых сибирских скитах некие сектанты, она в безопасности. Потом их всех вдруг обнаруживали в Китае… или Индии.

Всегда кто-то знал кого-то, видевшего письма, получавшего записки, говорившего с очевидцами, и тому подобное, пока, наконец, эти басни не стали содержанием обычной светской болтовни и никто уже не принимал их всерьез».

К этому времени Мария Федоровна, как явствует из ее писем и дневников, сама уже начинает думать, что никто из царской семьи не остался в живых. «Сегодня дорогому маленькому Алексею исполнилось 16 лет, и никто так и не знает, где они теперь. Но, во всяком случае, все они находятся в Руках Божьих и под его покровительством», — записала императрица 30 июля 1920 года в дневнике. Наиболее убедительной кажется ей информация, которую она получает в Лондоне от капитана царской армии П. Булыгина.

Булыгин, посланный Марией Федоровной в Крым для выяснения вопроса о судьбе царской семьи, через Европу, Порт-Саид, Аден, Цейлон, Гонконг, Японию, Владивосток, Омск в 1919 году попал в Сибирь вместе с есаулом Кубанского дивизиона А. А. Грамотиным. После встречи с полковником В. С. Боткиным, служившим во Владивостоке в британской миссии и приходившимся братом Е. С. Боткину, лейб-медику царского двора, Булыгин получил первое подтверждение того факта, что вся царская семья убита. Он также узнал, что расследование по делу убийства царской семьи ведет следователь по особо важным делам Н. А. Соколов. По приказу адмирала А. В. Колчака, в то время Верховного правителя России, Булыгин поступает под начало Н. А. Соколова и помогает ему в расследовании. С большим трудом материалы и документы дела были переправлены Соколовым в Европу, где он намеревался продолжить расследование. Он допросил много новых свидетелей, в том числе и членов Временного правительства, находившихся в эмиграции. Материалы следствия составили 14 томов.

В книге реестров архива Соколова, поступившей в Россию в 90-х годах прошлого столетия, значились три важных документа: «Входящий реестр документов судебного следователя по особо важным делам в 1919 г. при Омском окружном суде Н. А. Соколова по расследованию об убийстве Николая II и его семьи», «Настольный» и «Исходящий» реестры с аккуратными записями следователя, а также отчет Соколова о ходе следствия от 1 февраля 1919 года.

Доклад для императрицы Марии Федоровны был обозначен в «Исходящем реестре» под номером 20 от 6 марта 1920 года. В этом докладе Соколов подробно изложил всю историю царской семьи после отречения императора Николая II, ее путь на Голгофу. Этот документ является основополагающим и по сей день. Следователь Соколов считал, что для большевиков после убийства царской семьи главным вопросом стал вопрос уничтожения трупов расстрелянных.«…Уничтожением трупов, — по словам Соколова, — они (большевики. — Ю. К.) отнимали возможность опровергнуть их ложь».

В 1920-е годы Соколов жил в Париже в маленькой гостинице, вместе с ним проживали его помощники П. Булыгин и воспитатель царских детей П. Жильяр. Соколов планировал передать все документы следствия, вывезенные из Сибири, императрице Марии Федоровне и продолжить следственную работу под ее опекой. Он предпринял попытку встретиться с Марией Федоровной в Англии, однако вскоре узнал, что британские власти отказали ему в визе. Соколов так и не смог приехать в Англию и встретиться с императрицей.

Глава третья

НА СВОЕЙ ИСТОРИЧЕСКОЙ РОДИНЕ. ДАНИЯ

Марию Федоровну звала ее родная Дания. Там находились могилы любимых родителей, с которыми ее на протяжении всей жизни связывали нежные родственные узы.

19 августа 1919 года в сопровождении брата, датского принца Вальдемара, других ближайших родственников, а также двух казаков, которые всю жизнь служили ей верой и правдой, императрица на борту парохода «Фиония», принадлежавшего известной датской Восточно-Азиатской компании, возвратилась на родину.

В первые годы после возвращения Мария Федоровна жила в Копенгагене в королевском дворце Амалиенборг. Ее апартаменты находились в той части здания, в которой раньше жил ее отец Кристиан IX. В правом крыле дворца ранее жила королева Луиза, а напротив, через площадь, находилась резиденция короля Кристиана X. Внук Марии Федоровны Тихон Николаевич Куликовский-Романов в своих воспоминаниях отмечал: «Сколько я себя помню, я всегда питал глубокое уважение к Амама́, как мы ее называли в семье. Она, мне казалось, была „всех главней“. Дом, сад, автомобиль, шофер Аксель, два камер-казака при кинжалах и револьверах, дежуривших в прихожей, и даже датские гвардейцы, бравшие на караул у своих красных будок, — вообще все, все, все было бабушкино и существовало для нее. Все остальные, включая и меня самого, были „ничто“! Так мне казалось, и так, до известной степени, оно и было».